Under My Skin

      Брюс сидит в лазарете Аркхэма на холодной металлической койке, которую врач назвал кроватью.       Комната — тесное пространство в конце коридора на втором этаже лечебницы; небольшое окно выходит на парковку, но его большую часть закрывает железные решетки и плющ. Послеполуденное солнце освещает кафельный пол, и атмосфера здесь слишком мирная для того, что недавно произошло.       Брюс снова оглядывает себя. Его разум витал где-то далеко, пока его сопровождали обратно в лечебницу.       Бой с Джокером оставил его относительно без повреждений, за исключением синяка под глазом и ссадин на торсе, оставленных Джокером. Все, что ему дали — аспирин и записка, позволяющая уйти домой пораньше.       После драки на мосту, ведущему к Аркхэму, появились вооруженные охранники. На Джокера надели наручники; он даже не сопротивлялся, его голова была безвольно опущена, пока его тащили в кузов фургона — что напомнило ему сцену из фильма ужасов.       У Брюса было несколько посетителей, Квинзель, которая посоветовала ему идти домой и взять отпуск на неделю, если он в этом нуждается. Зашли Аллард и Франко, и Брюс вежливо рассказал им о драке. Потом он узнал, что им это было нужно не по страховым причинам, они просто хотят рассказать хорошую историю коллегам. Миллиардер-стажер избивает серийного убийцу.       История началась почти сразу, как только Джокер и он ступили на этот мост. Если бы Брюс прислушался, то смог бы тогда услышать непрерывный гул вертолетов, высоко летающих над лечебницей.       Ему плевать на вопросы, которые будут задавать ему друзья в институте, или как на него будут смотреть его коллеги, но пресса на хвосте — это другая история. Он не нуждается в дополнительном внимании, он ненавидит быть в центре внимания.       Брюс по-настоящему беспокоится только об одном: Альфред.       Каналы новостей делают из него героя. Это преувеличение, и Брюс отчаянно хочет, чтобы это прекратилось. И даже если это произойдет, как он объяснит синяк дворецкому? Он смотрит на дверь лазарета, его лабораторный халат висит на крючке возле неё. Он поднимается, чувствуя тупую боль в боку. Халат был немного поврежден в драке, порван на плече и испачкано — спасибо падению на землю. Брюс достаёт телефон из кармана.       Альфред: 12 пропущенных звонков.       Это напугало его больше, чем все, что Джокер мог с ним сделать. Брюс неохотно подносит телефон к уху.       — Эй, Альфред?       — Брюс? — восклицает Альфред на другом конце линии. — Слава Богу, вы в порядке?       В голосе мужчины нет ни капли гнева, Брюс чуть не выпускает телефон из рук от удивления.       — Да, я в порядке, только несколько —       — О чем вы думали. — это был не вопрос, а грубое, холодное утверждение. Брюс вспомнил время, что когда тот был моложе, то время от времени выходил из себя. Лицо Альфреда краснело, и ему иногда было страшно, когда он, пыхтя, кричал со своим акцентом, но сейчас голос дворецкого, полный разочарования с оттенком предательства, оказал гораздо большее влияние на Брюса.        — Я… я не знаю.       — Вот именно. Вы не знаете. — Альфред вздыхает. — Это только подтверждает мои сомнения — вы ещё не выросли. Что бы ваши родители подумали обо мне, если бы узнали, что я позволю вам работать в этом месте…       — Альфред. Нет. — Брюс прерывает дворецкого, не желая позволять ему рассуждать о его зрелости. Альфред сильно заботился о благополучии Брюса, но после смерти его родителей, он стал защищать Брюса. — Я знал риск. И не говорил тебе о нём.       На другом конце линии тишина.       — Я знаю, что это трудно слышать, — смягчается Брюс. — Мне просто нужно было это.       — Связаться с психопатами? Почти убить себя? — резко отвечает Альфред. — Мне следовало протестовать —       — Ты знаешь, я бы в конечном итоге работал там.       Альфред молчит, зная, что в словах Брюса есть доля правды.       — Я все еще буду беспокоиться о вас, и не думайте, что получите мое одобрение.       — Я знаю, тебе не нужно быть чрезмерно защищающим, Ал, — начинает Брюс, медленно шагая по комнате. — Есть шанс, что я пострадаю, но то, что произошло сегодня, показывает, что я могу позаботиться о себе. Я буду работать здесь, это будет тяжело, конечно, и немного опасно, но я знаю, что должен делать.       — Я не знаю, что сказать.       — Хорошо. — Брюс проглатывает сухой ком в горле.       На линии снова тишина.       — Вы придете домой сегодня вечером? Стоит готовить ужин?       — Нет… я не знаю.       — Что ж, хорошо.       Брюс все еще слышит эмоции в его голосе, даже если Альфред пытался их скрыть.       — Я не брошу свою работу с Джокером, но постараюсь пересекаться с ним меньше, — наконец уступает Брюс, зная, что не сможет сдержать это обещание.       — Мне это не нравится, и никогда не понравится. Даже если вы делаете это для чего-то большего, чем вы сами.       — Что ты имеешь в виду?       Альфред глубоко вздыхает. Брюс пожалел, что задал этот вопрос.       — С тех пор как умерли ваши родители, вы питали эту одержимость болезненными вещами, и я позволял это. Я никогда не сомневался в невротическом поведении, я не останавливал вас, когда вы прятались в своей комнате летом и находили улики по убийствам, пытаясь собрать их воедино.       — Я скорбил. Просто так справлялся… — говорит Брюс, пытаясь оправдать свои действия, зная, что не сможет выиграть спор.       — Скорбящий подросток не смотрит на фотографии с места преступления, где были убиты его родители.       Брюс молчит.       — Я просто волнуюсь, — говорит Альфред, в его голосе звучит невероятная усталость.       На мгновение дворецкий делает паузу:       — Простите, — говорит он, не зная, что еще сказать.       Звонок окончен.

********

      Брюс бросает ключи от своей машины на полированную столешницу из черного гранита в пентхаусе своего отца, они скользят по поверхности и со звоном приземляются на мраморный пол. Резкий звук эхом отражается от белых стен. Затем он затихает, и единственный звук, который Брюс может слышать, — это собственное дыхание, пока он поднимается по лестнице, и постоянный гул теперь уже темного города.       Пентхаус принадлежал его отцу, предназначаясь главным образом для работы и деловых встреч. Этот дом холодный и строгий. Брюс редко бывал здесь в детстве, но, конечно, это здание перешло к нему после смерти родителей.       Неоново-голубая вывеска отеля, стоящего на соседней улице, освещала нуаровое пространство бореальным блеском. Брюс снимает свою мокрую куртку с плеч и бросает на стул возле окна. Дождевая вода стекает по стеклу, оставляя длинные следы, которые отражаются на чистом полу пентхауса. Брюс пытается дышать медленнее, кончиками пальцев медленно рисуя круги на висках.       После телефонного разговора с Альфредом он испытывает самые разные эмоции. Вина за то, что он так долго от него что-то скрывал. Смущение после того, как дворецкий заговорил о его увлечении работой. Горе, когда он пытается оттолкнуть болезненные воспоминания своих родителей. Гнев на своё «ненормальное» воспитание, разочарование, поскольку он добился небольшого прогресса с Джокером; Шок от почти похищения. Слишком много всего за один раз.       Его рука безвольно падает, когда он оглядывает темную комнату. Синий свет мерцает на чистых полах. Он чувствует, как усталость, накопившаяся за день, начинает проникать глубоко в кости. Сон, вот что ему нужно.       Брюс бредёт к спальне, сбрасывая с себя одежду, он бросает пиджак на тумбочку и падает на большую кровать в главной спальне.       Серо-фиолетовые простыни мягкие и прохладные. Брюс чувствует, как часть напряжения покидает его тело. Голубой свет все еще проникает в комнату, но теперь он менее интенсивен. Фоновый гул города заглушается устойчивым барабанным ритмом дождя по окнам, через которые ещё можно разглядеть размытый горизонт Готэма. Веки отяжелели и быстро закрылись, сон приходит внезапно.       Перед глазами всё кружится. Он не может сориентироваться, все как в тумане… Наконец он смог разглядеть свое окружение: темную комнату, заставленную столами. Некоторые подпирают двери; он чувствует тошнотворный, железный запах, который может быть только кровью, смешанной с резким ароматом пороха. В комнате минимальное освещение, за исключением нескольких ламп висящих высоко над головой, оставившие яркие, освещённые круги на полу; они медленно раскачиваются. Теперь он слышит мучительные стоны и тяжёлое дыхание.       — Он у меня, и я хочу свои вещи, — раздается голос рядом с правым ухом. Брюс разворачивается на звук.       Джокер стоит над ним. У Брюса перехватило дыхание.       Он чувствует дуло пистолета. Он понимает, что стоит на коленях, на большом столе. Джокер прижимает дуло пистолета к его виску. Брюс чувствует некоторое беспокойство, у него появился страх перед оружием после смерти его родителей, но это ощущение было откинуто в сторону отдаленным осознанием того, что он спит. Его мозг затуманен, но он может сказать, что видел эту сцену раньше, снова и снова.       Он снова пытается лучше понять обстановку, его глаза привыкают к тусклому освещению. Он видит лужи крови на кафельном полу. В комнате находятся другие люди, но они кажутся без сознания, с кровоточащими ранами от огнестрельных ранений. Один человек лежит за столом, и Брюс видит только его окровавленную, бледную руку, с жемчужным браслетом. Это выглядит слишком знакомым. Что-то в животе сжимается от беспокойства. Руки, лежащие на затылке, начали дрожать.       — Жизнь коротка, а я нестабилен; оставь пакет в доках, и я передам тебе его там, — говорит Джокер, и Брюс поворачивается, чтобы лучше рассмотреть клоуна.       Он выглядит точно так же, как и на том видео, которое Брюс с одержимостью пересматривал, он знает каждую деталь наизусть, каждое действие вплоть до секунды.       Джокер сейчас — полное противопоставление тому, каким он был в лечебнице. Идеально сшитый ярко-фиолетовый костюм привлекательно обтягивал тощее тело. Грим клоуна придаёт ему более оживлённый вид. На губах, которые растянуты в широкой, болезненной улыбке, красуется ярко-красная помада, каким-то образом подходящая худому лицу. Волосы спадают ему на глаза; зрачки похожи на крошечные точки, его пристальный взгляд можно было легко принять за манию, но в глазах нет ни капли безумия. Джокер говорит с кем-то по небольшому устройству, зажатому между ухом и плечом, жестикулируя свободной рукой.       — Слушай, слушай, — спокойно говорит Джокер. — Я не тороплюсь. Я хочу только одну крошечную вещь, — он смыкает большой и указательный пальцы. — Так что слушай внимательно.       Дуло сильнее прижимают к виску Брюса. По его спине пробежали мурашки.       — Я выйду отсюда, сяду в машину, поеду в доки Ист-Энд, возьму пакет с подарками и затем уеду. Не лезь не в свое дело. Ты не услышишь обо мне, по крайней мере, год. — клоун хмыкает.       Брюс слышит через помехи, как кто-то на другом конце линии говорит:       — Выведи его.       Джокер широко улыбается и швыряет устройство на пол, прерывая разговор. Он поворачивается к Брюсу и изящно спрыгивает со стола. Клоун протягивает руку и тянет его к себе, на пол.       Пейзаж внезапно меняется, темнота сменяется ослепительным дневным светом. Брюс приземляется на бетон, а не на запятнанный кровью линолеум; в воздухе витает запах обожжённой резины, а не пороха. Он кашляет, перед глазами всё кружится; вокруг тихо, за исключением звона в ушах. Все, что он может видеть это голубое: голубое небо, голубая вода. Он смотрит на свои руки, поцарапанные от приземления на бетон. У него появилось сильное чувство дежавю, которое исчезло после резкого удара в бок; тупая боль быстро распространилась по правой стороне туловища.       Брюс перекатывается на спину, перед глазами всё ещё кружилось, когда он снова смотрит на небо. Теперь он понимает, что сейчас полдень, а именно в это время он находился на мостике с Джокером —       Лицо Джокера резко появилось перед глазами, когда он оседлал его. Брюс видит эту волчью ухмылку, которая растягивается слишком широко, клоун смеётся, но Брюс слышит только звон в ушах.       Легкий ветерок сдувает несколько прядей выцветших зелёных волос на глаза другого человека; он делает паузу, откинув голову назад, убирая волосы в сторону. Металл ярко вспыхивает на солнечном свете; Брюс видит грубо сделанную заточку. Он поднимает руки, пытаясь защититься от того, что, как он думает, произойдет дальше; Джокер поднимает заточку, тихо рассмеявшись, а затем кидает её. Брюс наблюдает, как оружие падает на бетон. Джокер сгибается пополам, скатываясь с груди Брюса и ложась на землю, рядом с ним.       Брюс пытается понять, что только что произошло, смотря на Джокера, лежащего рядом с ним, все еще смеющегося. Он видит синие вены, ярко выделяющиеся на белой коже, шрамы на розоватых губах.       Затем он просыпается.       Ну, Брюс не то чтобы просыпается, просто открывает глаза. Потолок голубой, как небо. Сердце пропустило удар, и он поворачивает голову в бок, ожидая, что Джокер все еще будет рядом, тихо хихикая. Больше не было звона в ушах. Рядом с ним никого нет, голубой свет был искусственным. Но он не чувствует облегчения.       Он быстро одевается, каким-то образом находит ключи от машины в темноте квартиры и едет в сторону Аркхэма.       В Готэме очень умиротворенно ночью, особенно после дождя. Никто не выходил из бара, нет ни машин на дорогах, ни людей на улицах. Город выглядел заброшенным, за исключением света от магазинов или жилых домов. Гул двигателя его машины был ровным; он не потрудился установить радио на что-то конкретное, так что единственное, что слышит, — статический звук.       Он чувствует себя отдалённо, словно сидит на пассажирском сиденье, наблюдая за тем, как он сам ведёт машину. Его сон был настолько реальным, что пробуждение кажется искусственным.       Губы Джокера, растянутые в очень широкой улыбке, ослепительно белые зубы, розовые шрамы и кровь словно выжглись на его веках. Когда он закрывает глаза, то видит пустой, беззвучный смех. С тех пор как умерли его родители, ему снились странные сны, но в этот раз все было по-другому.       Он едет в Аркхэм, чтобы встретиться с Джокером. В суматохе драки Дента и Крейна он понял, что клоун был гораздо ближе к одному из охранников, чем к нему. Зачем брать его в заложники? Эта мысль грызёт его изнутри. Ему кажется, что он уже знает ответ, но какая-то мазохистская часть его знала, что ему нужно подтверждение.       Он пересекает мост, ведущий к лечебнице, никаких полицейских или съемочных групп. Ночной Аркхэм внушает страх, его высокие готические шпили бесконечно тянутся в чернильно-черное небо. Единственным звуком, нарушающим тишину, были его шаги по дорожке, ведущей к дверям.       Достаточно скоро он оказался в лифте, который обеспечил максимальную безопасность.       По какой-то причине коридор кажется длиннее ночью, словно ему придётся бесконечно идти, чтобы добраться до камеры Джокера. Привычное освещение сменилось на холодный, приглушенный свет, от которого у него разболелась голова.       — Тебе действительно не следует быть здесь, Уэйн, — говорит Франко, заглядывая Брюсу за плечо. — Шутки в сторону. Стрейндж сказал нам никого не пускать.       — Знаю, я просто… — Брюс пытается найти хорошее оправдание. — Я просто хочу убедиться, что он получает то, чего заслуживает, за то, что произошло сегодня.       — Как бы я ни разделял эту мысль, я просто не могу, я не хочу, чтобы моя работа —       Брюс резко выдыхает, зная, что у него есть только один способ войти. Он достаёт из своего кармана пятидесятидолларовую купюру.       — Дерьмо. — Франко вздыхает, глядя на купюры, как собака на кусок мяса, он и собирается взять деньги у Брюса. — Вперёд. Не говори об этом никому, или это повесят на меня.       — Это займет всего минуту. — Брюс подносит к сенсору удостоверение личности, положив деньги в протянутую руку Франко.       Камеру освещает только лунный, исходящий от квадратного окна в потолке свет, из-за которого всё, что находится в комнате кажется серым. И без того пустая камера Джокера стала пустыннее: нет столика и стула, игральных карт тоже. Койку сменили на матрас, на котором сейчас сидит клоун, подтянув колени и упершись в них локтями. Он кажется не замечает или, возможно, не хочет доставить Брюсу удовольствия увидеть реакцию, когда дверь открылась.       Брюс проглатывает комок беспокойства и стучит по стеклу, разделяющему их.       Джокер поворачивается к нему, подставляя лицо лунному свету, даже под которым можно легко увидеть шрамы. Брюсу показалось, что он увидел удивление на лице мужчины. В прочем, оно тут же пропало.       — Собираешься вытащить меня, Брюс? — спрашивает Джокер.       — Нет.       Джокер вздыхает и проводит рукой по волосам. Он закрывает глаза, когда откидывает голову назад.       — Тогда поторопись, я занят.       Брюс смотрит на мужчину, который выглядит очень хрупким с синяками и перебинтованным лицом. Он задаётся вопросом, должен ли он просто уйти; он привык анализировать ситуацию, особенно когда дело доходило до Джокера.       — Почему я? — спрашивает он, прежде чем смог остановиться. — Франко был менее чем в футе от тебя, Нигма тоже был рядом. Ты мог угрожать любому из них, я же был в центре комнаты; это было рискованно, так зачем ты взял меня в заложники? Ты мог уйти с кем-нибудь другим. — выпаливает он на одном дыхании.       — Почему ты? — говорит Джокер, поднимая бровь.       — Да. — говорит Брюс, надеясь получить ответ и зная, что его не будет.       Джокер пожимает плечами.       Брюс ощетинился, зная, что было что-то еще, что-то за пределами ненормального ума Джокера, за пределами мании и насилия.       — Должна быть какая-то причина, — говорит он, безнадежно пытаясь разобраться в ситуации.       — Тебе не кажется, что между двумя людьми всегда есть что-то невысказанное? — Джокер поднимается, потягиваясь.       — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Брюс, вспоминая комментарии Квинзель о поведении Джокера. Флирт. Он хочет что-то сделать с тобой.       — Не обманывай себя, это было весело, верно?       — Что?       — Ты разве не должен быть умным? — Джокер не удосуживается встретится с ним взглядом, разглаживая рубашку. Брюс замечает на ней пятна крови. — Наш маленький тет-а-тет.       — Драка, — говорит Брюс, пытаясь подыграть.       — Я мог бы воткнуть нож между ребер и покончить со всем этим, — Джокер так небрежно говорит о нападении, словно это комплимент или комментарий о погоде. Брюс видит, что зрачки клоуна расширены, и его улыбка кажется искренней на этот раз. Он пытается вспомнить драку, скрип решетки за спиной, рука Джокера в его волосах, громкое хихиканье, заточка, поднятая над головой. Ничего смешного в этом не было. — Но… о, — клоун с любовью вздыхает, — я избавлю тебя от подробностей того, что происходило в моей голове.       Брюс молчит, отчаянно желая проникнуть в мозг собеседника, но не решаясь противостоять ему.       Джокер приближается к нему.       — Готов ко второму раунду, Брюс? — его руки прижались к стеклу, а улыбка едва доходит до глаз. Брюс делает шаг назад, осматривая синяки на лице другого человека. — Никаких шуток, никаких ножей, только наши руки. — он постукивает пальцами для акцента. Брюс чувствует, как в животе что-то дернулось от недосказанности.       В металлическую дверь постучали.       — Ты закончил там, Уэйн?       Брюс молча благодарит Франко за своевременность.       — Да, одну минуту. — говорит он в сторону двери, затем поворачивается к Джокеру. — Зачем ты пытаешься сбежать, если всё сводится к этому?       Рука Джокера сжимается в кулак. Выражение его лица дрогнуло, улыбка исчезла.       — Это так весело, а ты все еще думаешь только о бизнесе.       — Я практичен, — рассуждает Брюс. Он отворачивается, зная, что это бесполезно, что Джокер продолжит бегать по кругу.       Франко открывает дверь в камеру, Брюс отступает назад, молча проклиная себя за то, что пришел.       — Не заставляй меня ждать, Брюс, — говорит Джокер далеким от дружелюбия тоном.