Мин Юнги двадцать один, и он зарабатывает на жизнь тем, что бьет татухи стремным типам в каком-то задрыпаном салоне, в вонючем проулке возле малоизвестного бара «South Tiger». Его жизнь не выделялась чем-то особенным: он вырос в обычной среднестатистической семье, мать работала в магазине, а отец был офисным планктоном. Ничего необычного, так ведь? Родители любили и лелеяли своего единственного сына.
Когда финансовое положение еще было стабильным, бабушка Юнги учила его игре на пианино. Она была для него самым любимым, самым добрым и самым нежным человеком. В своих мыслях Юнги часто сравнивал ее с цветком сакуры. То, как она учила его перебирать пальцами на клавишах, как смеялась с маленьких неудач и давала толчок к большим успехам, — он, маленький Юнги, любил больше всего.
Когда Юнги исполнилось десять, отец купил ему пианино, которое стоило ему три месячных зарплаты. Счастью мальчишки не было предела; он изучал музыкальное искусство днями напролет и ни капли не уставал от этого. Но вскоре все изменилось...
Его бабушка сильно заболела, у отца начались проблемы на работе, из-за чего он взялся за алкоголь. Юнги забросил пианино, которое осталось забытым в углу его комнаты медленно, но верно покрываться пылью. Отец потерял работу из-за сокращения персонала, бабушка умерла, а мать, как и сам юноша, провалилась в глубокую депрессию.
Никто не замечал мальца у старого пианино, который рыдал и жадно полосовал свои белые ручонки острым лезвием.
Однажды его отец уснул с сигаретой в руках. Сначала вспыхнули шторы, а затем беспощадный огонь кинулся вглубь их небольшого жилья.
Это и стало точкой невозврата для бедного подростка. Отец сжёг дом? Ну и срать! Он сам чуть не сгорел заживо... Да лучше бы умер там в мучениях, но самым главным было, есть и будет то, что сгорело пианино.
То самое пианино. Вещь, которая была пропитана его любимой бабушкой от каждой клавиши к каждой досточке.
Маленький Юнги почти не видел своих родителей, его полностью воспитала бабушка, которая заменила ему отца и мать. После ее смерти Юнги было не узнать, вместо доброго и милого мальчонка, который любил читать книги и изучать музыку, он превратился в злобное и наглое дитя.
Он дал себе обещание, что больше никогда не сядет за пианино...
Когда он был в старшей школе, эта тупая рутина — пьющий отец и превратившаяся в тряпку мать — его настолько задолбала, что он бросил школу и связался с какой-то бандой.
В семнадцать — возраст «пост-детства» и «пред-взросления» — он набил свое первое тату —марихуану на плече. Художником был его так называемый друг из банды, и делал он это без перчаток, без стерилизации; бил от руки, покуривая косяк.
Это было ужасное время. Юнги отбился от рук, мог исчезнуть из дома на неделю, в это время зависая со своими «друзьями». Все, чего он желал, он нашел в банде: море травки и просто нереальное количество адреналина. Мин грабил магазины, жестоко избивал людей, угонял тачки, торговал наркотой (даже сам сидел на коксе), пил до такой степени, что его еле откачивали. Из-за такого образа жизни Юнги исхудал так, что одной ногой уже был в состоянии анорексии.
Не хочу говорить, что все в банде были уродами и мразями. Там был очень умный айтишник, который шпрехал на английском, что мама не горюй. Он почти никогда не брал участие в вылазках банды и искренне волновался за мелкого Юнги, который за все время их знакомства из «какого-то новенького дрыща» превратился в брата. У банды было оправданно очень много врагов, худшим из которых был наркодилер, которого они по своей юношеской высокомерной глупости однажды имели риск кидануть. И мстит этот опасный человек им по сей день.
После пары драк Юнги уже не мог стоять на ногах не то от количества алкоголя в крови, не то от выкуреного пака шмали, не то от побоища и, как следствие, мяса вместо лица. Тогда же его вязали легавые, и после пары месяцев в детской каталажке вернули домой. К этому времени на его теле было столько тату, что не сосчитать на пальцах.
В это время, подвергаясь стрессу из-за сына и потери работы, его отец запил и начал срываться на него. Он бил его каждый день, за каждую мелочь, будь то найденая пачка сигарет, новое тату или даже малое дерзкое слово в сторону старшего. Он избивал мелкого, будто это был не его сын, а худая огрязневшая дворняга.
На его восемнадцатилетие «друганы» с банды заказали ему шлюх и устроили громкую тусовку.
Тогда Юнги был счастлив и горд: еще бы, такая мелочь, беспризорная шваль нашла себе дом и смысл жизни. Так ему казалось.
Вскоре, когда банда запланировала крупную вылазку, Намджун всячески отговаривал малого от этого. Но Юнги посылал его куда подальше и усердно готовился к побоищу.
/день вылазки/
— Если ты думаешь, что я вот так пропущу тебя, то ты глубоко ошибаешься, — прошипел Намджун, стоя у прохода.
— Чё ты начинаешь? Все будет как всегда: я набью пару морд, сломаю дюжину костей и пойду домой. Не парься ты так, чувак!
С тяжелым вздохом поправляя свои очки, Нам без всякой надежды в голосе протянул:
— Не-е, это будет не так, как обычно! Ты даже не представляешь на кого Одноглазый* нарвался. Эти люди нам не по зубам, а уж тем более тебе. Я более чем уверен, что они будут с оружием, и эта деревяшка, которую ты зовешь битой, тебе не поможет! Я же знаю, что ты как обычно полезешь вперёд.
Нам замолчал, тяжелым взглядом скользнув по изувеченному лицу Юнги. Собравшись с силами, он продолжил:
— Как ты не понимаешь? Сегодня ты можешь умереть. Одноглазый сказал мне взломать личный кабинет босса этих отморозков. Я охренел, когда надыбал на них всю инфу: они не просто наркодилеры, они убийцы, по большинству из которых психушка плачет! Они торгуют органами, даже, мать твою, людьми! Молодыми девочками и парнями... Если тебя не убьют, то как минимум продадут за нехилую такую цену.
— А разве я не такой же? Разве по мне не плачет психушка? — Юнги истерично усмехнулся. — Срать я на них хотел, вот что. Как ты думаешь, почему я в банде? Почему все время лезу в самое мясо? Может, потому, что мне срать на мою жизнь? У меня нет ничего, ради чего я бы хотел сохранить свое существование. Кроме банды я нахуй никому не нужен; они — моя семья, сечёшь? И если мне придется умереть за семью, — тут он развел руками, — то я не против это сделать сегодня! Не пытайся меня остановить, Нам. Все равно меня уже не спасешь.
С бездонным юношеским отчаянием, Юнги направился к выходу, но дойти не успел — тьма забрала его быстрее.
— Ты нужен мне, придурок... — шепотом сказал Намджун, после того, как вырубил младшего и опрокинул его тушку через плечо.
/. . ./
В тот день РМ действительно спас жизнь Юнги, потому что был прав: ночью убили половину их банды, а Одноглазый скрылся в тех местах, где никто не мог его найти.
Нам вытащил Юнги из всего этого дерьма и устроил на работу в бар. С того дня Юнги увидел мир таким, какой он был на самом деле:
Намджун был его настоящим другом, братом, в то время как остальным до него не было никакого дела — банда не была его семьей, она лишь представляла из себя опухоль, сгубившую его юность.
Сейчас он это понимает и не особо хочет вспоминать своё темное прошлое. Его жизнь вновь превратилась в типичную рутину: салон-дом-избиение-салон-дом-избиение и так по накатанной. Единственное изменение случилось год назад.
Его чувства, точнее боль, когда его бил отец.
Она как будто бы притупилась, Юнги будто чувствовал лишь половину из того, что ощущал раньше. Скинув это на привычку тела к побоям, он перестал обращать на это внимание.
Эх, если бы он только знал, что из-за него в этом же городе страдает другой парень...
