One chapter thirteen pages

Ксантия Харгривз рождается под несчастливой звездой и уже уставшая. Когда скользкое от крови тельце малыша берет на руки не очень опрятный врач, который начал принимать роды на улице, перед больницей — долги матери не позволяли пользоваться такими услугами — из матки уже вылезала голова второго ребёнка. Диего оказывается старше на пару минут, но когда женщина продаёт незнакомцу их, совсем забывает это уточнить. Мистер Харгривз номерует их очень странно. Номер два. И Прототип-Номера-два. Язык можно сломать. Когда Ксантии исполняется три года, а отец никак не может привыкнуть к ее номерованию, он сдаётся, и чеканит: — С этого дня тебя зовут Номер Восемь. Девочка очень долго не понимает, почему ей нельзя занять Номер Три, а отец не желает это обсуждать, и ей приходиться привыкать к тому, что уже с рождения она становится лишней и отделённой от семейных уз. Ксантии семь, когда она впервые начинает понимать все происходящее, ей не суждено было родиться одаренной, как Пятому, зато она, кажется, самая добрая и серьезная из всех, так что отец удивляется, как легко в себе сочетает эти две вещи ребёнок. У неё сложные отношения с Пятым, они ссорятся чуть ли не каждый день, и если он топит её оскорблениями, утверждая, что глупее человека прежде не встречал, то она молчит, принимая всю грязь на себя, ещё не такая развитая, чтобы выражать своё мнение. Отец записывает это в раздел «Прототип Номер Два Номер Восемь». Когда Ксане исполняется девять, ей разрешают задуть одну свечку на одиноком куске торта, лежащем на чёрной тарелке. Она смотрит на лица ребят, на то, как они задувают каждый по одной цветной свечке, и не понимает, что же это за жизнь, когда день рождения с тобой под одной крышей делят ещё семеро детей. Она оказывается очень открытым и искренним ребёнком: хорошо общается с Клаусом, любит находиться в компании Диего и Бэна, но к девочкам её первое время совсем не тянет. Возможно, потому что Ксантия все детство стремится стать сильнее и доказать всем, что водяная стихия — достойная способность. А отец, как никто другой, видит в ней это стремление и самолично дергает ключ в камере, чтобы набравшаяся до краев вода не вытекала из щелей. Он доводит ее, заставляет торчать на глубине воды минуты. Часы. Долгие, тянущиеся часы, которые девочка переносит с трудом. У неё опухает лицо, кожа взбухает, становится белой, как чертов мел, а грудь дерёт от внутреннего пожара. Она не может дышать после двух часов под водой, умоляет выпустить, когда прорывается сквозь толщу воды к стеклянному окну, но встречает там лишь своё рябеющее отражение. «Чтобы ты видела, какой жалкой выглядишь со стороны». Отец на самом деле никогда не отходит от камеры во время тренировок, потому что ее занятия сложнее остальных: забудешь и оставишь так, а придёшь на пару минут позднее, и можно будет выносить холодный труп. Тренировки длятся непрерывно, каждый месяц стрелка часов должна показывать больше, чем предыдущий. А Восьмая должна проявить эмоции, чтобы открыть в себе полностью все грани способности. Но это не помогает ни через год, ни через два. Когда кожа ее болезненно ноет, покрасневшая в некоторых местах. Сильный отек на веках не даёт открывать глаз, она ходит опухшая, как надутый шарик, едва приоткрывает веки во время обеда, когда отец требует её спуститься на кухню, ведь лёжа в постели выдержки она никогда в жизни не добьётся. Она пихает ложку безвкусной каши в чуть приоткрытые губы, и все дети удивленно пялятся на неё со стороны. Они все тренируются, все переживают самые неприятные опыты на свете, терпят и молчат, но ни у кого ещё последствия этих занятий не показывались снаружи. Она бурчит невнятно, когда пытается пошутить, и плачет, так что никто даже не замечает на надутых щеках мелкие бусинки слез. «Все хорошо» — чеканит голос в голове. Она докажет всем, что может. Никто не говорит этого вслух, но им невыносимо больно видеть сестру такой ломаной. Ксантии тринадцать, когда они с Пятым ссорятся по-крупному, с таким оглушающим скандалом, что даже не слышат мать. Он вонзает нож в деревянный стол, совсем рядом с ее мизинцем, и девчонка вспыхнув от удивления и страха, смотрит на него. Стол содрогается. Дети переглядываются друг с другом, а потом с опаской смотрят на отца, который только откладывает спокойно вилку в тарелку, сжимает кулаки под подбородком и с интересом наблюдает развивающуюся картину. Ксана дышит грубо и часто, её ноздри обычно всегда такие узкие, становятся очень широкими, а кулаки сжимаются до побеления костяшек. Она резко поднимает левую руку и все содержимое десяти стаканов взлетает вверх. Вода брызжет, как из фонтана, с таким диким напором, что вся скатерть становится влажной. Она стоит мокрая, со стекающими каплями по лицу, и удивленно-невинно моргает, извиняясь перед семьей за испорченный ужин. Чем старше становится Ксантия, тем больше люди вокруг замечают, что она вовсе непохожа на брата, словно кривая версия его зеркала. У неё волосы темно-шоколадного цвета, отличающиеся от брата, тело мелкое и щуплое, как у Вани, ни груди, ни задницы, в отличие от Эллисон. Она пьёт какао с молоком, когда нервничает и не знает, чем занять свободное время, заглядывает в комнату к Пятому, чтобы проверить, не вернулся ли он, но с огорчением понимает, что прошло уже два года. Все немного выходит из-под контроля после его внезапного исчезновения, кроме их постоянных занятий, оттачивающих мастерство. А Клаус таскается к ней по ночам, залезая под одеяло и теснясь на узкой кровати до момента, когда утром оглушающий рёв будильника не заставит убежать к себе. Ксантии семнадцать, когда она впервые лишается девственности с Четвёртым, чисто из желания поэкспериментировать с телами друг друга. Они никому не говорят об этом, потому что знают, что за такое будет. Восьмая тешит себя странными мыслями по ночами, вроде тех, где признается, что Четвертый ей нравится больше всех из-за своего уточнённого характера, умения выслушать и высокому росту с обворожительной улыбкой. Их связь остаётся тайной, о которой другим лишь приходится догадываться замечая частые взгляды в сторону друг друга. Бэн погибает в том же году, когда она учится управлять бурлящей кровью в теле врага. Отец говорит ей добавлять руки, чтобы мысленно представлять себе процесс происходящий внутри живого организма. Она пользуется этим способом лишь один раз в жизни: выпускает всю кровь из тела мужчины через всевозможные отверстия, так что того неожиданно скручивает, трясёт и с оглушительным воем наступает смерть. Ей кажется, она чувствует, как горячая кровь касается незащищенных участков его желудка, лёгких, горла и носовой полости. И обещает себе больше никогда не убивать.

***

«Блядь» — цепляется к ней прозвище, стоит только взглянуть на девушку, чей разгульный образ жизни питает у всех остальных неприязнь. Ксантия носит неприличные, полу-прозрачные кофточки, под которыми виднеются темные пятна сосков, заправляет их в зауженную талию джинсов с широким подолом, бьет татуировки на обе ноги, и таскается на восьми-сантиметровых танкетках, играюще улыбаясь в ответ на колкости. Волосы у неё туго затянуты в хвост, без единого намёка на выбившую прядку, и если очень захотеть, то можно так кожу с черепа содрать. Ей исполняется двадцать три, когда девушка впервые чего-то добивается: открывает ресторанчик индийской кухни ровно напротив самого популярного отеля, и налоги там с неё дерут нехилые, так что на себе девчонка экономит всеми возможными способами. Она носит бренчащие кольца на пальцах — подобно ведьме — с разными-разными цветами камней, которые всегда переливаются на солнце, и грызёт ногти, каждое утро проверяя налоговые счета. Ее фотографии, ровно, как у других членов семьи, часто мелькают по телевизору. Ничего провокационного: девушка в кислотно-жёлтом сари с блестящей- оранжевой вышивкой по краям, присутствует на чьей-то свадебной церемонии. Её не сразу удаётся узнать. Все тело спрятано под яркой тканью, ладони покрыты узорами хны, она улыбается, вдевая на кисти рук молодой невесты связку золотых браслетов. Клаус смотрит на неё через экран телевизора и охает. — А сестренка-то добилась того, о чем мечтала. — Она не об этом мечтала, — парирует голос Бэна за спиной, и брат на него шикает, наблюдая, как фигура сестры забавно вытанцовывает на чужой свадьбе, совсем неуклюже и неумело, но смеется так ярко, что кажется, этой улыбкой она могла бы зажечь миллионы звезд в небе. «Блядь» — твердит себе Бэн, вспоминая, что девушка за свою жизнь уже успела переспать с обоими братьями. «Блядь» — успокаивает он себя. Бизнес Ксантии строится мучительно долго и невыносимо: когда открывается второй ресторан-бар азиатской кухни — она всегда была влюблена в восточную часть мира — то деньги моментально идут в оборот, а первый нанятый персонал оказывается дерьмовым. Она начинает курить, так что в день улетает по две пачки. На крашенных волосах выступает первая седина, а ведь ей только двадцать пять. Она упорно работает, не желая останавливаться на достигнутом, и фигура ее без спортзала ужасно портится. Сама она вся превращается в худшую версию себя. Кожа становится слишком сухой, губы, как наждачная бумага от сигарет, тело теряет массу, плечи падают, а цвет глаз тускнеет, словно она постарела на все десять лет. Но больше всех удивляет то, что в сети появляются фотографии её припухлого живота с зародившейся в нем жизни. Она старательно прячет беременность под длинными футболками, распускает волосы, чтобы лицо уж слишком не выглядело мёртвым, а связь с семьёй прерывает и вовсе. Она встречается лишь один раз с Диего, который с момента последнего их разговора чувствует себя очень неправильно. — Он мой? — брат кивает ей на округлость живота, который прячется под столом. Она усмехается, но не позволяет себе грубить, хотя очень хочется. Слишком мягкая. Чересчур добрая. — Нет, не волнуйся, — она затягивается, выпуская едкий сигаретный дым ему в лицо и улыбается, дергая за щеку. — Думаешь, я бы не сказала тебе? А Ксантия Харгривз отлично врет, потому что умалчивает о том, что к жизни, зарождающейся у неё под сердцем, причастен кровный брат. Она не видит смысла ему это говорить: слишком сильно Диего себя накручивает одним лишь их сексом, так что про такие серьёзные вещи ей вообще лучше молчать, иначе брат съедет с катушек. Ксантия вынашивает ребёнка восемь месяцев, и каждую ночь засыпает с представлением о том, какой он вырастет. Мальчик, с глубоко-карими глазами, чёрными, цвета смолы, волосами, и наверняка с какой-нибудь дурацкой способностью. Глупо отрицать, но её пугает то, что ребёнок может высосать всю жизненную энергию из неё, или сам родится слабым. Она чувствует себя совсем малявкой, когда размышляет на тему, как будет кормить и воспитывать такого же, как и они. Способного.

***

Ксантии двадцать девять. У неё за спиной один брак и два болезненных выкидыша. А ещё прибыльный бизнес, хорошие знакомые в киноиндустрии благодаря Эллисон, с которой они начали общаться после первых трагичных родов. Она нуждается в ее поддержке, как никто другой, так что когда теряет второго ребёнка — ревет на плече сестры так долго и сильно, что стены больницы пропитываются энергетикой чужой потери. Ей двадцать — гребаных, мать его, — девять лет, а стиль жизни не меняется. Восьмая одевается так, что другим кажется, будто девушка нацепила на себя цветущий майский луг. Она ходит в церковь, начинает носить ненавистный всей душой крест, но прощения у Бога не просит. С двух пачек сигарет переходит на три, забывает вообще о своих способностях, и с головой уходит в работу. У Ксантии Харгривз нет совести, поэтому она бесцеремонно врывается в чрезмерно ровно идущую жизнь Диего. Они не спят больше друг с другом, потому что, когда кто-то из двоих любовников уже принадлежит кому-то — это невозможно, но она льстится к нему, как кошка в поисках ласки и тепла. И её бесцеремонно отвергают. Когда отец умирает в ближайшие дни от сердечного приступа, ровно в полночь покидает мир живых, девушка с забавой для себя подмечает, как так идеально он все выполняет. Словно в дверь в тот день постучалась смерть, а он усадил её в своё излюбленное кресло возле камина, налил виски, и попросил подождать, пока стрелка часов пробьёт нужное ему время. Касания терпеть не может бесчувственного старика, но на похороны все равно приезжает. В этот день уже взрослые дети пересекаются все вместе в обширной, дорого обставленной гостиной. Ссорятся. Так глупо и беспринципно. Она потягивает пиво, наблюдая со стороны, встречаясь с взглядом Эллисон, которая успевает закатывать глаза каждый раз, когда Лютер с Диего толкают друг друга в грудь. Неожиданно провалившийся сквозь время Пятый остаётся молодым, но оказывается чертовски умным, так что Ксантия ещё больше ощущает себя ущемлённой в этом доме, где ловить кайф, несмотря на все дерьмо развивающееся вокруг, может только Клаус. Она сравнивает нынешнюю ситуацию, вспоминает про непутевый «образ» их семьи, и просыпается с Четвёртым в одной постели на следующее утро. Она забирает и даёт то, что нужно больше всего им обоим: тепло и ласку. Присутствие рядом человека, который постарается поддержать. Диего провожает Четвёртого суровым взглядом каждый раз, когда тот выглядывает из детской комнаты Восьмой довольный, бегущий за наркотической добавкой к ближайшему продавцу в городе. А Ксантия ничем ровно не меняется: все те же светло-болотные глаза с темной радужкой вокруг, волосы зачёсаны в пучок, идеальный, мать его, грудь снова видно через сетчатую кофточку фисташкового цвета, а лодыжки обвивают татуировки в виде тонких щупальцев. «Чтобы оставаться приземлённой» — оправдывается она, а Клаус знает, что это напрямую связано с Шестым. С Шестым, который зовёт её Блядью. С Шестым, который относится ко всему очень критично. С Шестым, у которого язык никогда не повернётся сказать девушке в лицо, что она противна ему. Потому что Шестой любит её больше своей жизни и смерти. А Она метается между Диего и Клаусом, почти позабыв о том, что в детстве на неё жадно вздыхал Шестой.

***

Ксантии скоро тридцать, а она пыхтит никотином в своей небольшой квартире в центре города, прямо над собственным баром и разрешает Клаусу выпивать там за свой счёт, впрочем, как и всех остальных приглашает оценить кухню своих забегаловок. Ксантия Харгривз живёт абсолютно неправильно: спит с братьями, любит мертвеца и всем вокруг врет про свою жизнь. Но у неё доброе сердце, мягкая оболочка стареющей потихоньку девушки, три нервных срыва из-за развода и двух выкидышей, а она продолжает делать вид, что все хорошо. Она чувствует себя безнадежной, потративший полжизни на херню, но умеющей выкарабкаться даже из самой глубокой миски с говном. Настолько сильно она наловчилась в этом деле. Ксантии двадцать девять лет, а все, что оставляет она после себя: одну главу, вмещающую в себя тринадцать страниц, в произведении Вани Харгривз.