One chapter thirteen pages

В ночь с Апокалипсиса и после его удачного предотвращения, Восьмая отсыпается в своей койке больше сорока с лишним часов, никто не трогает её вымотанную после использованных сил в концертном зале. Клаус оставляет ей бутылку виски и тарелку с фруктами, а рядом записки: «Съешь меня». «Выпей меня». Ксантия спит долго, заворачивается в простынь, как в кокон и громко бормочет. Пятый выключает ее телефон, припрятав подальше, иногда заглядывает в комнату, чтобы проверить не проснулась ли сестра. А она все не приходит в себя. Два дня и одну ночь Ксантия спит сладко. Ей снится детство, проведённое в стенах Академии. Восьмой восемнадцать, Бэну так же, они празднуют совершеннолетие отдельно ото всех. Она не спит с Клаусом, не дразнит Диего, а Пятый никуда не исчезает. Ксантия выпускается из Академии, вылечивает болезнь рук, Шестой работает каскадером, так же вертится рядом Клаус, и Бэн не теряет надежды заставить его бросить употреблять эту дрянь, а Восьмая с Четвёртым обмениваются сигаретами, пока он не видит и курят тихо, пуская смешки, стоя на балконе. Ксантию повышают до су-шефа в Тайском ресторане, а некогда разодранный в клочки диплом, она вешает в рамочку над кроватью, где лежит Шестой, махая сестре-девушке золотыми билетами в театр на выступление Вани. Восьмая не интересуется жизнью Второго, но между ними по-прежнему ощущается напряжение, и Бэн настойчиво делает вид, что не замечает этого. Лютер остаётся прежним, без волосатого тела, ещё не побывавший на луне, и они с Диего до сих пор ругаются. Пятый взрослый, статный мужчина, носит брючные костюмы, улыбается чуть пошловато, так что все девчонки в колледже по экономики его, и по-привычке подмигивает Восьмой, когда поправляет галстук. У него на руках блестят запонки — подарок Ксантии на двадцатипятилетие, и он никогда их не меняет и не снимает, что ей жутко льстит. Эллисон рожает второго ребёнка, приглашает семью на первый день рождения сына, и выглядит счастливой, когда переглядывается с Лютером. А Ксантия замечает, что у малыша глаза Первого. И молча целует новорождённого в лоб. Ваня появляется в заголовке газет в обнимку с какой-то девчонкой, и тут нужно быть самым настоящим дураком, чтобы не понять, что они пара. Все идёт своим чередом. Семья собирается под одной крышей раз в пять лет, рассказывает о своих делах, Ксантия шепчется с Клаусом поодаль, когда он показывает ей фотографию своего парня в телефоне, и она обещает дать ему своё платье, сославшись на то, что после родов сильно поправилась. В гостиной раздаются визги детей, Эллисон учит дочь Шестого не кидаться игрушками в братьев, пока Грейс раскладывает по тарелкам фирменную запеканку Восьмой. Диего мельком упоминает о Пэтч, которая не знает отдыха на работе, и случайно пробалтывается о ее беременности. Пятый вдогонку рассказывает о своей девушке, которая младше него на три года, признается, что не хочет знакомить с семьёй, а никто и не против впрочем. Ваня впервые за тридцать лет улыбается, когда на кухню заглядывает ее пассия, и Ксантия с Клаусом заводят с ней разговор о брендовых шмотках, интересуясь ценой платья. Шестой просит Ксану не забывать, что они копят на второй дом где-нибудь загородом, Восьмая только печально машет головой, целует его в губы и требует не мешать ей мечтать, а Клаус делится идеей открыть салон красоты в центре города, и девушка Вани первая соглашается вложиться в инвестицию. Во главе стола сидит Грейс и Пого, а позади них висит портрет покойного отца. Электронные часы на соседнем столике высчитывают минуту до Апокалипсиса.

***

И Ксантия Харгривз просыпается. Дома больше нет, на его месте руины, а вся семья теперь живет под землёй, как грёбанные крысы. Клаус в этот день возвращается слегка пьяный из парикмахерской, разговаривает с Бэном, которого никто не видит, и Ксантия только машет ему рукой, не спрашивая, почему брат решил сбрить себе виски. Диего ходит в какой-то депрессии, ни с кем не разговаривает из-за смерти Юдоры, и от него за километр несёт похмельем. Элисон уезжает в Лос-Анджелес, обратно к ребёнку и мужу, которого никогда не сможет полюбить так, как Первого. Лютер закрывается наглухо в своей комнате, гремят бутылки и слышится нервный, мужской смех. Пятый, ещё такой мелкий, в гольфах и шортиках, маячит перед доской в поисках разработки сыворотки старения, а иногда ходит на забеги, ставит на определенную лошадь и каждый — божий — раз выигрывает. Ваня лежит парализованная в койке, ничего не помнит, аппарат, что поддерживает ее состояние противно пищит, а глаза у неё по-прежнему белые и испуганные, как и в тот день, когда Эллисон задела пулей мозговое полушарие Седьмой. Ксантия выбирается наружу, оглядывает разгромленный дом, вспоминает, что Грейс и Пого больше нет в живых, полдня проводит на работе, катаясь по городу, и в конце ее встречает койка в любимой квартире, Восьмая конечно ничего не имеет против их семейного логова, но не желает никого видеть сейчас. Она взяла от жизни то, что смогла, и лучше бы этого никогда не делала: ни радости, ни сожаления Восьмая не испытывает. Она ошибалась, когда думала, что способна вылезти из любой миски с говном. Ксантия покупает запрещённый лечебный препарат, мешает его в колбе с таблетками, пока пишет в блокноте первое завещание — Диего, второе — Клаусу, третье — Пятому. И все, что оставляет после себя Ксантия Харгривз — ресторанный бизнес и тринадцать страниц в сгоревших произведениях Вани Харгривз.