Про еду и двух в меру упитанных рэперов

Зелёный бок его блестел на ярком, пусть и холодном, августовском солнце, отражая лучи прямо в лица пропотевшим во время трудового дня прохожим. Но прохожим не было до него никакого дела. Кроме одного — Никиты. Он приметил его издалека, заметил выдающуюся шарообразную форму и теперь спешил к маленькой палатке на углу дома, щурясь от оранжевых бликов московского заката. Метров за пятьдесят он приглядел его, и внутри колыхнулось что-то очень забытое, детское и сладкое. Арбуз лежал на самой верхушке таких же зелёных и круглых собратьев, но на его фоне все остальные бледнели и блекли, уступая красавцу не только размером, но и оттенком. Тот был по-настоящему выдающийся — тёмно-малахитовый, почти переходящий в чёрный цвет с ярко-салатовыми оттенками. Такие арбузы обычно покупались в семьи с детишками, где каждый, начиная от престарелой прабабки и заканчивая самым мелким карапузом, должен был получить свою долю. Семьи у Никиты не было, но было непреодолимое желание вновь услышать сладковатый аромат родом из детства. Потому выбор перед ним даже не стоял, мужчина сразу потянулся к зеленоватому удальцу, не мучая продавца очередным представлением с похлопыванием и постукиванием, только сунул пару смятых купюр и поспешил восвояси, таща с собой тяжелую ношу в чёрном пакете. Полиэтиленовые ручки впивались в потную ладонь, приходилось перекидывать пакет из одной руки в другую, но и это не помогало, такой тяжеленной оказалась покупка. Тогда Никита взял ягоду-переростка на руки, обняв и прижав к груди. И вдруг вполне взрослый и сформировавшийся батл-рэпер почувствовал себя вновь десятилетним пацаном, который спешил, стараясь не отставать, по накалившимся за день улицам Алматы вслед за отцом с его медленным, но таким широким шагом. А в руках у папы (прямо как сейчас у него самого) покоился арбуз. И маленький Никита точно знал, что этот самый арбуз соберёт всю семью Курскеевых за кухонным столом после ужина, папа положит зелёного гиганта на блюдо, пыль с которого пять минут назад смахнула мама, возьмёт самый острый и длинный нож и разрежет его на ровные аккуратные дольки. И каждый получит по куску, а, может, и по два, а потом они будут сидеть, отплевывая косточки, пока животы не надуются барабаном и есть станет практически невозможно. Никита, как обычно, расстроится, что съел меньше брата, но, честное слово, ещё кусок и десятилетний герой взорвётся. И наступит жаркий ленивый вечер, окрашенный оранжевым уходящим солнцем. Семьи у Никиты не было, зато был один презабавный парень родом с Урала, на квартиру к которому он и спешил, перед тем, как встретиться с королём всех московских арбузов. Гена задумчиво разглядывал зелёного монстра, который нашёл себе приют на кухонном столе среди грязной посуды, листов бумаги и ноутбука, пока кошка в его ногах отчаянно мечтала выбраться из плена чёрного пакета, в который сама же себя и загнала. — Ого, — наконец глубокомысленно выдал Гена. — Как мы его резать-то будем? В холостяцкой обители Фарафонова не оказалось ни одной мало-мальски пригодной посуды, даже самая большая кастрюля перевернулась под весом гостинца. Единственным выходом оказалось резать прямиком на столе, укрыв его перед тем в несколько слоёв пакетами с известной цифрой и избавив от всего того хлама, коим он был уставлен. Никитой был добыт единственный нож, который на фоне арбуза смотрелся весьма бледно, но отступать было некуда. Поэтому, пока Гена крепко держал переростка с двух блестящих боков, щурясь от лучей заходящего солнца, второй мужчина смело воткнул своё орудие в крепкую оболочку. Раздался так предвкушаемый им хруст, только вот нож намертво застрял и не желал двигаться, потому как был туп совершенно. Кряхтя, Никита поднажал, загоняя его внутрь по самую рукоять. — Ты его заколоть решил или все же резать? — неуместно подколол друг. — Шёл бы ты… хули у тебя один нож в квартире и тот тупой? Гена проглотил вместе со скопившей от ожидания лакомства слюной шутку про то, кто в данной ситуации тупой, и посильнее сжал арбуз: — Ты давай-ка не выёбывайся, а делом займись. Никита вновь поднажал, всем своим весом давя на несчастную ручку ножа, корка под его тяжестью заскрипела, потом раздался очередной хруст, и вдоль зеленого бока прорисовалась заметная трещина. Парень не успел обрадоваться своему успеху, потому как нож, преодолев образовавшееся пространство, вновь застрял, а вот ручка от ножа решила навсегда с ним расстаться и теперь покоилась в мужской ладони. — Сила есть ума не надо, — прокомментировал сложившуюся ситуацию Гена, отпуская злополучного гиганта и вытирая вспотевшие руки о шорты. — Иди ты, я чё виноват, что ли? — Никита откинул кусок пластмассы и задумчиво уставился куда-то в стол. Стало как-то совсем по-детски обидно, хотелось почему-то накричать на друга, а потом гордо перевернуть стол и уйти, высоко подняв голову. Меж тем, Гена вытащил из ящика вилку, вставил ее в трещину и принялся раскачивать из стороны в сторону, тем самым увеличивая разлом. Трещина бежала уверенно, но вкривь и вкось. Никита вновь вспомнил аккуратные куски-дольки, которые красовались в глубоких белых тарелках где-то там, в детстве, и тяжело вздохнул: — И как мы его есть будем? — Как, как… Ложками. В этот момент трещина продемонстрировала миру разлом толщиной в палец, стало прекрасно видно ярко-красную мякоть, а аромат свежего зрелого арбуза моментально заполнил всю комнату. Гена продолжал разламывать его вилкой, делая своеобразную шапку с одного боку. А вот мысли у него обратились к одной тёмной августовской ночи. Когда он и ещё трое мальчишек сидели под окнами корпуса пионерлагеря и ели пусть и немного кислый, но честно спизженный из соседнего города арбуз. Он вспоминал, как до этого они боролись с трофеем маленьким швейцарским ножиком, длина которого не доходила и до десяти сантиметров, а ширина была меньше пальца; как доставали заранее припасенные и тоже украденные, но уже из столовой, алюминиевые ложки; и по одному в компании арбуза выскакивали на улицу через окно, где снимали с него точно такую же шапку и полночи тихо хрумкали им, ковыряя ложками в спелой мякоти. Они сидели на сырой траве, укрытые от посторонних глаз кустарником и густой августовской ночью, и смотрели на звёздное-звёздное небо. — Может, блин, поможешь мне? Арбуз выскальзывал и кувыркался, не поддаваясь манипуляциям будущей надежды русской хип-хоп индустрии. — Это какое-то извращение, — промямлил Никита, но все же пришел на помощь товарищу. Насилие над ягодой продолжилось. Гена, как более опытный, раскурочивал её то вилкой, то руками, пачкая себя и всю окружающую действительность ароматным соком. Никита же помогал удерживать скользкий и липкий шар на месте, иногда тихо матюкаясь себе под нос. Наконец, зелёный монстр развалился на две неравные части, а остриё ножа выскользнуло на стол. Арбуз оказался в самом соку и этот самый сок тут же брызнул в разные стороны, розовыми каплями пачкая и стол, и лица, и белую футболку Курскеева. — Ебаный ты ж в рот, — протянул он, разглядывая залитую белую ткань, и, забыв, что руки у него по запястья тоже перепачканы, потянулся рассмотреть, оттягивая липкими пальцами футболку. Заметив, какую чудовищную глупость он совершил, Никита громогласно выругался уже во второй раз: — Блядская ты ж рожа. А Гена залился смехом. Он стоял над столом, по которому медленно растекались ошмётки растерзанного арбуза, чуть ли ни по локоть в этом чертовом соке и натурально ржал. Громко, раскатисто, запрокинув голову, он весь трясся от хохота. — Ну, какой же ты долбоёб, боже, долбоёбище, — приговаривал он, то и дело прерываясь на очередной приступ смеха. И Никита не выдержал, хоть и хотел послать друга ко всем чертям, но смех отскочил от стен кухни и прыгнул в грудь к Никите, заставив смеяться еще громче, чем товарищ рядом. Ну, правда же, долбоёб. Пока эти странные двуногие смеялись аки припадочные, чёрная царица решилась всё же приостановить военные действия против шуршащего паразита на полу и в два прыжка оказалась на столе, где ткнулась любопытным носом в водянистую мякоть, попробовала на вкус и издала недовольное «мяу». Хотя на другое «мяу», по мнению Гены, она с рождения не была способна. — Ах, ты ж, балбесина, — первый среагировал Никита, перехватывая непослушное животное, но было уже поздно. Чёрная бестия вывернулась из рук и побежала липкими лапами прочь от надоедливых людишек. Таким нехитрым образом разнося следы их будущего пиршества по всей квартире. Отсмеявшись, Гена достал две ложки, одну протянул другу, а второй вооружился сам в борьбе с красным месивом. Они ели его прямиком со стола, терзая ложками внутренности арбуза, сок которого стекал с ложек, капал на пол, бежал по рукам и подбородкам. На вкус он был сахарный, сладкий с нотками свежести, хрустел и таял во рту будто снег. Остановиться в его поедании было решительно невозможно, хоть уже через полчаса оба мужчины были сыты до тошноты, но аромат так и манил. А солнце катилось к горизонту, чтобы спрятать за его чертой до следующего утра, но напоследок ещё грело, освещая собой панельные девятиэтажки где-то на Фили. — Эх, чаю надо, — вдруг задумчиво протянул Гена. — Какого чаю, извращенец ты мой? — отреагировал Никита, лениво развалившись сразу на двух стульях. Его друг пропустил подобное замечание мимо ушей. Было лениво сейчас объяснять, что горячий чай с арбузом под стрёкот кузнечиков — это лучшее, что может быть. Особенно, если ты сидишь у бабушки, она рассказывает тебе про Пушкина, Дантеса и Наташу, да так, будто сама была свидетельницей всех событий, а за стенкой программа «Вести» повествует деду, что в мире-то произошло за последние сутки. Потому он просто со снисхождением посмотрел, как Никита с наслаждением обгладывает корку до зелёного цвета, кривясь, ведь уже давно не съедобно. Тот ловит снисходительный взгляд, всё понимает, но ему, понимаете ли, тоже лень объяснять, что без этого горьковато-кислого вкуса ничего не считается. Нельзя просто так съесть арбуз, неа, так не годится, пока не доберёшься до светло-салатового цвета — всё не в счёт. — Ну, раз ты собрался это ещё и чаем запивать, то ты сегодня спишь с краю, — прокомментировал ситуацию сладко-липкий казах. — Нам бы ещё убраться тут по-хорошему. Никита оглядел место их коварного преступления: половинчатый арбуз, ошметки его внутренностей, подсохшие пятна сока, которые уже стали отличной приманкой для мух, зелёные корки, валяющиеся под столом. Решение было принято сразу: — Да ну его, завтра разберёмся. Гена лишь пожал плечами, ему тоже не хотелось сейчас этим заниматься, но он-то ответственный. И, как самый ответственный, пошёл ставить себе чайник, когда за его спиной что-то громко громыхнуло, а потом матюкнулось. Курскеев всё же навернулся со своего лежбища. — Долбоёбище, ну. А темноте коридора Багира тщательно вылизывала чёрный бок, который отчего-то был непривычно сладким.