Про еду и двух в меру упитанных рэперов

Утро встретило Никиту похмельем и кошачьей мордой перед глазами. Никита встретил утро перегаром и полной неспособностью к любому виду жизнедеятельности. Перво-наперво он попытался припомнить, чья же это такая замечательная чёрная кошка на него смотрит и мягкими лапами на груди перебирает. Потом Багира была опознана и стало даже как-то совестно: такую балбесину и не узнать. Потому кошка почти с нежностью была взята на руки, пока наш герой переходил в сидячее положение. — Эй, ты чего, дурында, не признала? Всё правильно, сам перепил до состояния несостояния, а теперь, так сказать, с больной головы на здоровую переложить вознамерился. А головушка-то у него болела, ещё как. — А ну-ка, иди к хозяину. Представительнице кошачьих спящий хозяин был явно неинтересен. Она, конечно, приличия ради ткнулась мокрым носом в массивный бок, даже мяукнула из вежливости, но за Никитой наблюдать было всё же интереснее, а потому она засеменила вслед за ним по коридору. — Ну, ты чего? Жрать хочешь? Так у тебя полная миска… эх, ты ж, блядь. Последнее замечание очень красочно описывало весь вчерашний вечер, который медленно вырисовывался в буйной головушке. Поставив в воображении галочку напротив пункта больше никогда не пробовать перепить Коляна, мужчина добрался до чайника, а, значит, и до воды. После живительной влаги полегчало, а главное — отвратительный привкус протухшего нечта с языка смылся. Заодно Никита вспомнил, как оказался в компании спящего рэпера и любопытной кошки. В памяти всплывало что-то вроде: «бля, братан, электрички, они, понимаешь, уже никуда не ходят». Пожав плечами, он огляделся в поисках пепельницы, но тут же вспомнил, в чью обитель его занесло, чертыхнулся, налил полстакана воды из-под крана да дверь прикрыл. С горящей сигаретой в уголке рта Никита отправился на изучение внутреннего мира холодильника. В холодильнике оказалось ничего от слова «нихуя». Кроме… Ничего себе! У задней стенки, в самой глубине нижней полки, затаившись в тени и прислонившись гладким бочком к конденсату, пряталась трехлитровая банка, а в ней в тесноте, плотно прижавшись друг к другу, существовали в рассоле маленькие круглые зелёные помидоры. Молодые, едва тронутые красным с боков помидорчики. Между ними же плавали беленькие зубчики чеснока, которые так удачно гармонировали с чёрными горошинками перца. При виде такого богатства рот Никиты наполнился слюной похлеще, чем у небезызвестной собаки, стоило лишь представить вкус солёного, холодного, чуть острого рассола. Он даже не заметил, как пепел с сигареты упал под ноги, когда выуживал прохладное стекло из морозного плена. Банка была открыта, это невероятно обрадовало мужчину. Потому как наглости ему, конечно, не занимать, но вскрывать чужие продукты питания — это было бы немного за гранью его понимания правил этикета. Однако оказалось, что совсем не за гранью в один присест выпить половину рассола. Но, честное слово, он сам не заметил, как так вышло. А жизнь-то налаживалась, головная почти утихла, лечь и помирать больше не хотелось, хотелось помидорку, всего одну, ну, может, две. На вкус они были куда лучше, чем он мог представить. Упругая кожура лопалась во рту, выпуская кисло-соленую мякоть. Все, как на подбор, ровно такого размера, чтобы целиком в рот залетать. Ну, разве не пыточная конструкция для человека, страдающего похмельем? Никита очнулся только тогда, когда пришлось запускать руку внутрь уже по самое запястье, чтобы вытащить «ещё одну, точно последнюю». А очнулся он не без причины, широкая мужская лаптя, сжимающая добычу, застряла и не желала более покидать пределы банки. Он дёрнул раз, второй, дёрнул чуть сильнее, попробовал провинтить — нет, всё без толку. Никита попался, он в ловушке, и он, по всей вероятности, идиот. Открывать одной рукой все шкафчики на кухне в поисках масла было неудобно, особенно, когда на другой болтается трехлитровая емкость. Но зато Никита убедился, что гравитация тоже не способна освободить его, а ещё обнаружил отсутствие масла у хозяина квартиры. Захлопнув последний шкафчик, он обернулся. На стуле напротив сидела Багира и с любопытством наблюдала за деяниями его. Никите показалось, что она ехидно улыбалась, но кошки вроде к такому выражению эмоций не способны? — Ну, что ты смотришь? Пошли… Никита вздохнул и зашлепал по коридору. Он ненавидел будить людей. Гену это утро встретило сильным пинком в бочину, и ладно бы одним. Гена же решил не встречать это утро, а послать его на хуй. За что ещё раз получил в бочину. — Ну, Гена, блядь, — донимал голос сверху. Издав стон полный страдания и сожаления от расставания со сном, он все же послушал голос свыше и глазёнки открыл. — Ого, ты решил мне помидоры в постель принести, — Гена попытался принять хоть сколько-нибудь вертикальное положение, опираясь на руку. — И сожрал половину? Он, наконец, смог лучше рассмотреть друга. Вид у Никиты был один в один, как у наделавшего лужу пса, виноватый до жути, но с неизменным блеском радости и восторга от жизни вокруг, да и от всего мира в целом. И от этого самого шального блеска ебальник у Гены трещал по швам уже с завидной регулярностью. — Я, это, застрял… В доказательство своих слов Никита несколько раз сильно дёрнул руку. Смотри, мол, не пизжу, как видишь. — А, ну, это дело такое, знаешь. Придётся мчсников вызывать, они банку-то и разобьют, — Гена чуть ли не в голос ржал. Потому что ну как можно быть таким долбоёбищем, ну? Никита тяжело вздохнул, пересиливая желание разъебать банку о голову хозяина квартиры. — Хорош ржать, дубина, где у тебя масло? Если бы только кто-нибудь знал, насколько тяжело Гене далась следующая фраза, сколько усилий было затрачено, чтобы преодолеть себя, не пошутить ни одной тупой шутки, ни заржать в голос, а, собравшись с духом изречь: — Алф, ты это, помидорчик-то отпусти. То этот кто-нибудь непременно восхитился его выдержке. Но никто об это не знал, а потому Гена самостоятельно сам собою восхитился. В конце фразы всё же его голос сбился на фальцет, но Гена все равно собой гордился. Помидор плюхнулся в рассол под глухое: «блядь» и взрыв хохота. Потому как рука, уже ничего не сжимавшая, спокойно покинула плен на радость хозяину. — Слушай, а откуда у тебя помидорки-то домашние? Я их сто лет не ел, — на кухне Никита вооружился вилкой, дабы обезопасить себя от повторения прежних ошибок. — Бабушка в этом году что-то перестаралась, родителям ставить некуда, вот мама и привезла две банки. Я сам-то их не люблю, одну Коле сбагрил, а вторая бы так и стояла, наверное. Гена сидел, кутаясь в покрывало и отхлёбывая горячий чай, наблюдая за тем, как кулинарный шедевр его бабули исчезал с бешеной скоростью посредством приёма внутрь. — И зря, это охуеть, как вкусно, — Курскеев с грустью посмотрел на последние три зелёно-красных удальца, что плавали на дне. — Слушай, а, если у вас их так много, может, попросишь маму, чтобы она еще привезла или по почте отправила? Наглость его, конечно, была приправлена очаровательной улыбкой, но Гена в очередной раз поразился почему, с какой это радости парень, с которым он знаком несколько месяцев, сидит у него на кухне, ведет себя так, будто всегда здесь жил. И только что сожрал все его помидоры. Ну, и что, что Гена их не любит? Это его помидоры. — А ещё надо что-нибудь пожрать заказать. Нет, ну, у тебя даже масла нет. Ты что кормом Багиры питаешься? «Нет, ну, он точно обнаглел», — думал Гена, подыскивая доставку поближе да подешевле.