Про еду и двух в меру упитанных рэперов

Про Машин борщ в узких рэперских кругах ходили легенды. И не потому, что она умудрилась сама его упомянуть на паре батлов, вовсе не поэтому. Попасть на этот борщ удавалось далеко не каждому, но те счастливчики, которые всё же попадали, сходились во мнении, что ничего вкуснее в жизни-то своей и не пробовали. Ну или почти ничего. Наваристый суп её приготовления обладал удивительной способностью топить суровые сердца не только ёбырей-террористов от мира русского батл-рэпа, но и обычных знакомых юной девушки, унося своим вкусом куда-то в детство и навевая воспоминания о давно забытых вкусах и запахах. Кто-то отчего-то вспоминала сахарную овсянку, которую готовили ему перед походом в детский садик; кто-то водянистую, но такую желанную во время третьей перемены запеканку из школьной столовой; а кто-то дешёвую газировку «Колокольчик» из ларька за углом родного дома, которого уже конечно же и нет. Лема, например, как самый частый дегустатор сего блюда, всегда вспоминала бабушкины пирожки с грибами, зажаренные в чудовищном количестве масла на старой чугунной сковороде. Может, всё дело в пампушках, которые обязательно пекла Маша к борщу? Девушка не знала, но бабушкин образ неизменно становился перед глазами. Никите же вспоминалось тушёное в старой толстенной гусятнице мамой мясо, которое она выставляла на середину стола, от него шёл пар и сводящий с ума аромат. И найди ты тут связь между мясом и супом, вроде нет её, а ассоциация есть. Вот Генины воспоминания хоть как-то были приближены к реалиям, он чувствовал в Машином борще кислые щи, которые так ненавидел в детстве, но теперь, приезжая домой, требовал только их. И все сходились в одном: Маша, конечно же, готовила для гостей не часто и не всегда удачно, но в борще ей равных не было. Борщ у неё — это вам не просто трапеза со старыми друзьями и знакомыми. Это целый ритуал, некое представление, отрепетированное за годы до мельчайших деталей. Начиналось оно где-то за сутки. Маша просто просыпалась и понимала — пора. Обзванивала приглашенных или просто бросала сообщение, как бы между прочим, но сама уже томилась в ожидании. Затем шла на рынок. Только так. Никаких тебе супермаркетов. В первую очередь — к мясу, выбирала самый отборный кусок. Иные хозяйки постыдились бы такой изводить на бульон, но Маша не экономила. Может, и придётся пожить неделю на пельменях. Потом путь вёл в овощной. Тут можно было и поторговаться иногда, услышать пару лживых и не очень комплиментов от усатого продавца, выбирая свеклу, капусту, морковь и прочее. Ближе к вечеру, когда продукты были уже закуплены, можно приступать к варке мяса, чтобы затем выставить его на балкон и снять полосочку жира. На этом подготовка к представлению заканчивалась. Наступало завтра, а вместе с ним начинался первый акт. Ближе к полудню приходил первый гость. Вот уже пару лет им была Лема. Звеня бутылками в пакете, она проскальзывала на Машину кухню. И под лёгкие разговоры ни о чём они замешивали вместе тесто, чтобы затем, пока то поднимается, выйти на балкон покурить да открыть первую бутылочку горького пива, кислого вина или шипучего сидра, а в особо тяжкие моменты, когда на сердце орудует когтями орава кошачьих, можно позволить себе и водочки студёной. И вот лепка пампушек уже проходила под более глубокие беседы, ведь последние сплетни и слухи они уже перебрали, а алкоголь положил первый румянец на щеки. Первый акт всегда заканчивался звонком в дверь. Приходили первые гости. Неважно сколько их, какого они пола, возраста или профессии — Маша всем находила работу. Этого поставит свеклу тереть, того картошку резать, а самого расторопного развернет с порога и отправит в ближайший магазин за сметаной и буханкой Бородинского. И вот в этом-то и заключался весь секрет Химченко. Ни в какой-то тайной приправе или особом замешивании теста, ни в особой поджарке для супа. Нет-нет. Всё волшебство тут, на поверхности. За пределами этой кухни ты только что был крутым батловиком или очень важным менеджером проекта, а, попадая сюда, вдруг вместе со всеми начинал шинковать овощи и болтать за работой. И позже, получая два половника долгожданного борща, ты знал, что это и твой борщ тоже. Поэтому, когда Машу в шутку спрашивали, уж не подмешивала ли она что-то в супчик-то, она отмахивалась и шутила что-то про старинный семейный рецепт. Потому что, если про волшебство рассказать, оно больше не сработает. Чудеса они такие: капризные. Когда все овощи были готовы к их дальнейшей термической обработке, когда мясо было порезано на аккуратные кусочки, когда пампушки уже томились в ожидании жара духовки, наступал третий акт. Под недовольные возгласы друзей Маша выгоняла всех без исключения с кухни и захлопывала дверь. Пока они там, за стеной, шумели и потягивали пиво, кастрюля ставилась на плиту, начинала шкварчать сковорода, а помидоры отправлялись под кипяток. Под громкий смех Никиты в соседней комнате, от которого дрожали стены, Маша топила в кипящем бульоне картофель с мелко нашинкованной капустой. Под глухое ворчание Гены, засыпала обжаренную свеклу с морковью и луком. А вот, Лема опять что-то разлила и забежала за тряпкой на кухню, неловко извиняясь, значит, пришло время ставить противень. Перед финальным штрихом — снятием пробы — она звала друзей обратно. Те уже изголодались, нет сил терпеть, но покорно сидели в ряд оставшиеся десять-пятнадцать минут, пока хозяйка накрывала на стол. И вот этом томлении за дверью тоже было своё волшебство. Маша знала. Маша тоже была на их месте, когда её мама колдовала. Вот и финал — каждому по два половника. Добавка всегда отдельно. Обед плавно перетечёт в обычную посиделку до позднего вечера, они будут сидеть, пить и разговаривать, пока волшебство не развеется под тягостью житейской суеты. Именно поэтому при первых признаках тяжелой хандры на сердце Маша собирала друзей на борщ. Ей было нужно сотворить немного волшебства для других, если для себя не получалось. Гена всего этого не знал, конечно. Гена, собственно, пришел борща навернуть. Есть ему хотелось, беда как. Желудок уже подумывал, кого первого переварить: себя или поджелудочную, она, вон, рядом. Мужчина никак не мог понять, почему Маша всегда зовет их раньше, чем собственно готово основное блюдо. В первый раз его позвали с Коляном пару лет назад, а тот уговорил его дунуть на полпути. Так вот эти два часа готовки были чистой пыткой для обкуренного Гены, а Коля же, кажется, даже удовольствие получал. Мазохист чёртов. Но тогда Гена решил, что это всего лишь совпадение, но сегодня был его третий раз, и тут явно проглядывалась какая-то тенденция. — Ну, долго там ещё, Маш? — Никита аж подпрыгивал от нетерпения, похлопывая себя ладонями по коленям. — Хочешь курить — так и скажи, — буркнула хозяйка в ответ. — Я жрать хочу, — обиженно отозвался казах, прикусив нижнюю губу. — Ну, и курить тоже. — Ну, иди. Кто тебя держит? Как раз, когда вернёшься, готово будет. Никита подскочил с места и, на ходу выуживая сигарету, двинулся к балкону. — Подожди, я с тобой, — поднялась с места Лема и шутливо тыкнула друга в бок, выбираясь на холодный воздух. Окна кухни выходили на закуток незастекленного балкона, за хлипкой оградой которого открывался сиротливо-печальный вид на серое небо, которое переходило в такие же серые многоэтажки и кроны голых деревьев. На фоне этого безрадостного пейзажа вырисовывались две фигуры с зажжёнными сигаретами, сильный ветер тут же заставил молодых людей сжаться от холода, а чёрные волосы девушки разлететься в разные стороны. Гена наблюдал за ними, смотрел, как Лема, дрожа от холода, прижималась боком к Никите, а тот обнимал её за плечи и растирал широкой ладонью. Смеха не было слышно, но Гена точно знал, что парень наверняка сейчас что-то брякнул, а девушка рассмеялась. Он не ревновал. Нет. И на то была тысяча причин. Он знал Лему, знал Никиту и знал, что все свои шансы они просрали где-то там, в прошлом. А именно с просранных шансов и начинается самая крепкая дружба между мужчиной и женщиной. Ревновать было глупо, а Гена, вроде, дураком никогда не слыл. Он завидовал. Завидовал тому, с какой легкость Лема могла закинуть ноги на Никиту, когда они сидели на тесном диване; завидовал и Маше, которая могла остановить старого друга легким касанием пальцев за запястье. Завидовал, потому что сам не мог. Гена ещё не научился жить с тем, что внезапно образовалось в его жизни вместе с бородатым казахом, но точно знал, что, если расслабиться, то все поймут. Что именно и кто поймет, он точно сформулировать не мог, но им с Никитой расслабляться не следовало с их-то секретом. Поэтому только и оставалось, что пялиться в серость окна и сгорать от колкой зависти. — А Алф у тебя ночевал, что ли? — вдруг решила поинтересоваться Маша, будто желая масла в огонь подлить. — А? — Ну, просто, я, когда ему звонила, он сказал, что вы вместе от тебя поедете. Или он к тебе на завтрак из своего подмосковья решил забежать? Гена, наконец, обернулся на нее. Глаза она умудрилась состроить ну максимально непонимающие, прямо-таки как у какой-нибудь сельской дурочки, только вот плотно сжатые губы готовы были вот-вот вытянуться в хитрющую улыбку. Или ему показалось? Потому как, стоило ему моргнуть, лицо Химы вновь приняло хмуро-отстраненное выражение, свойственное ей, видимо, с самого рождения. — Ладно, зови этих долбоящеров. Есть будем. Девушка отвернулась к плите, так и не дав ему ответить. А он, между прочим, чуть инфаркт не схватил с такими вопросами. И, раздумывая над этой так и несостоявшейся улыбкой, чуть не пропустил появление борща в его тарелке. Примечательно, что у каждого гостя был ещё и свой собственный, особенный ритуал по поеданию борща. Лема мелко-мелко шинковала укроп, пока красный цвет почти не сменялся зелёным, потом выдавливала дольку лимона и ела маленькими глоточками, прикусывая горячей пампушкой. Маша клала себе в суп большущую ложку сметаны, а потом окунала белый мякиш в розоватую жидкость, заедая всё куском мяса. Гена же просто топил в борще полбанки майонеза. У Никиты, естественно, так же был свой способ. Засыпав горячий суп огромным количеством перца, он смазал горбушку чёрного хлеба зубчиком чеснока, отложил белую дольку, желая вернуться к ней позже, но заметил недовольный взгляд соседа. Гена же в этот момент прикидывал, с каким именно ароматом он столкнётся, когда они вернутся домой. Потому Никита со вздохом отодвинул злополучный хлеб, ибо вкус вкусом, а вот ехать на последней электричке куда-то за пределы Москвы ему сегодня явно не хотелось. А вот Гена готов был поклясться, что в этот самый момент девчонки переглянулись, как две школьницы на перемене, узнавшие новую сплетню. И от этого его снова прошиб холодный пот. — Эх, сейчас бы водочки, — объявил Курскеев, не обращая внимания на всякие там переглядки. Маша жестом то ли фокусника, то ли заправского алкоголика вмиг исполнила желание гостя, выудив бутылку из холодильника. Гене только и оставалось, что гадать, видел он что-то или ему снова показалось. В этом раз за добавкой борща потянулись все. Объевшись до невозможности, раскрасневшись от алкоголя и раздобрев, они сидели под тусклой лампочкой и смотрели, как улица за окном погружалась в ранние зимние сумерки. Разговоры умолкли, чтобы с первыми оранжевыми фонарями возродиться с новой силой. Говорили обо всем сразу и ни о чем конкретно, сбивались с темы на тему, перебивали друг друга, спорили, а потом шутили и снова спорили. Странный это был вид досуга, вроде и повода нет никакого, а на душе праздник. И, кажется, что стоишь ты на пороге чего-то нового и неизвестного, что жизнь-то, оказывается, прекрасна и удивительно и проходит вот, у тебя под носом, а ты дурак-то и не замечаешь. Но где-то под ребрами, в груди, нет-нет, да и плюнет холодом извечная тоска по несбывшемуся, уколет острием в сердце и скроется, оставляя тошнотворное чувство неприятной горести отчего-то. Но потом посмотришь вокруг, на такие же лица под тусклым светом лампы, и вмиг отпустит, потому что не один, потому что рядом те, кто всё понимают. Раздобревшая Маша щедро разрешила курить на кухне, достав старенькую пепельницу, и тут же сама потянулась на тонким Винстоном в ящике. Гене же выдали кружку чая, чтобы любимый всеми трезвенник не скучал. Он и не скучал, попивал себе горячий чай, больше молчал. Да сам не заметил, как прижался к горячему боку Никиты, рассматривая лица друзей в сизом дыме. Ему было хорошо, тепло и сыто. Он смотрел, как Маша курила, пуская дым колечками в потолок; как Лема уперлась ей лбом в плечо, потерлась, прям как кошка, а потом примостила головушку бренную на плечо подруги. И Гену опять уколола зависть. Потому что: ну какого черта? Почему девчонки могут спокойно вешаться на друг дружку? Не сказать, что он когда-то испытывал желание повиснуть на шее у Коляна, но все же. Никита же в этот самый момент что-то рассказывал, руками размахивал и щедро осыпал все вокруг пеплом с сигареты. Руки его в эмоциональном порыве взлетели вверх, а на окончании какой-то очередной истории опустились вниз под звонкий смех Эмелевской и циничный комментарии Маши. Только вот, одна-то рука на стол легла, а вторая привычным жестом приземлилась на плечи к Гене. Тот от прикосновения весь сжался, дрогнул и выдавил из себя скрипучий смешок. Ему казалось, что сейчас все затихнут и уставятся на них, въедаясь глазами в их секрет. Но никто не умолк, никто не двинулся с места, земля продолжала кружиться вокруг своей оси, и даже небеса не обрушились на неё. Только Маша взяла бутылку в руки, чтобы разлить им с Никитой прозрачную жидкость по рюмкам, а подруге в сок подлить. И, пока она разливала, Гена поймал осторожную улыбку, легкую почти незаметную и расслабился, потому что тут, кажется, все всё уже давно поняли, а ещё всем, ну как бы, насрать. Так почему ему не должно быть насрать? — О, смотрите, снег пошел! — Лема аж подпрыгнула на месте, в таком восторге она была от собственного открытия. Как же так, в Москве, да в декабре, да снег. Вот уж невидаль. Так и сидели четверо под тусклой лампой, разговаривали, смеялись, радовались снегу и жили. А Маша знала, что, если в жизни все пошло по пизде, надо идти за мясом к борщу, чтобы совершить маленькое волшебство. Если уж не для себя, так для других.