Про еду и двух в меру упитанных рэперов

Гена уже не первый год жил один, да и большинство его друзей-знакомых успели съехать от родителей, но не успели обзавестись постоянными отношениями, потому он прекрасно представлял, как именно может выглядеть квартира среднестатистического одинокого парня, который ещё не научился самостоятельно о себе заботиться. Но среди полупустых, неуютных, часто пыльных квартир, в которых можно было легко обнаружить пару пакетов мусора и гору немытой посуды, квартира его друга и товарища Коли всё же умудрилась выделиться. То была даже не квартира, а настоящий хламовник. Тут не было грязно, ноги не прилипали к полу, а по стенам не носились древние шестилапые существа. Нет. Но всё же на неподготовленного человека квартира производила неизгладимое впечатление. Самый настоящий хламовник. Повсюду валялись вещи, причём в самом хаотичном порядке. Бардак начинался от самой входной двери и тянулся, расползался по квартире, скрывая под собой пол и все горизонтальные поверхности, он даже лез по стенам вверх, иногда добираясь до самого потолка. На люстре, например, легко можно было обнаружить одиноко висящий удлинитель, а вместо плафона пластиковый стаканчик. Под ногами же можно было найти кипу старых книг, пару грязных тарелок и новогоднюю гирлянду, в коридоре — компьютерный стол, а в ванной комнате в стаканчике для щёток пару плотно свёрнутых в целлофан — плюх. Весь этот кошмар перфекциониста удачно гармонировал с «бабушкиным» ремонтом, а именно с цветастыми коврами и мебелью, по которой легко прослеживалось, как менялись дизайнерские решения в Советском союзе с 70-х по 90-е года. Посреди этого кошмара царствовал хозяин, грациозно перешагивая через разбросанные тут и там предметы с таким безразличием, будто они и должны там находиться. Ему предлагали съехать ни раз и ни два, найти вариант получше да посовременнее. Гена даже пригласил к себе, но Коля раз за разом отказывался. Говорил, что не найдет ещё один такой дом, жители которого будут так же закрывать глаза на тусовки, музыку после одиннадцати и толпы странных личностей, посещающих его в любое время дня и ночи. Тут он был прав. С соседями ему повезло. Все, как на подбор, глухие старцы, не стремящиеся выходить за пределы своих нор. Гена любил эту квартиру так же, как любил Колю и весь тот беспорядочный ворох странных идей и мыслей в его голове. Ему нравилась эта атмосфера полного беспорядка и какого-то безумного веселья. А ещё ему нравилось, что Коле совершенно плевать. Коле вообще, казалось, было плевать, что о нём подумают. Гена так не умел и завидовал, но по-доброму, понимая, что за эти безразличием кроются такие тараканы в черепной коробке — мама не горюй. Но вот Никита всего этого не знал. Он совершенно не подозревал, что именно его ждёт, когда вслед за Геной шёл по свежему, чуть подтаявшему и грязному снегу к старой панельной пятиэтажке, притаившейся среди гаражей и голых сиротливых берёз. Им обоим осточертело сидеть дома да пялиться в мониторы, пока за окном декабрь сыпал первым снегом, потому сорвались каждый из своей берлоги и погнали к товарищу в гости. Холод улицы изрыгнул их прямо в пыльный коридор, где Никита тотчас же успел споткнуться об цветок в горшке и чуть не выронил бренчащий пакет с пивом. Он ещё не знал, что в гостях у Коли под ноги следовало смотреть постоянно, а ещё иногда поглядывать на потолок. Так. На всякий случай. — Не тронь Гегеля! — воскликнул хозяин их сегодняшнего приюта, подхватывая глиняный сосуд аки ребенка. — Он не заслужил. — Гегеля? — Никита воровато осматривался вокруг. Взгляд быстро прошёлся по старому грязному полотенцу на вешалке для уличных вещей, одной лыже с натянутыми на неё трениками, десятку пустых бутылок на полу и вороху исписанной бумаги на компьютерном столе. Самого же компьютера или хотя бы стула поблизости не наблюдалось. Коляна Никита вроде бы знал хорошо, но такого явно не ожидал. А Гена знай себе веселился на пороге. — Георг Вильгельм, ебать его в сраку, Фридрих Гегель, — невозмутимо отреагировал хозяин фикуса с самым длинным именем среди прочих фикусов. — Коля, ты что ебанулся на старости лет? Какой Гегель? Откуда ты его вообще взял? — вмешался Гена, обходя стороной стоящего в растерянности Никиту. Он-то уже к закидонам друга привык. — Бля, да эта как её, бля… Маринка притащила. Помнишь её? Припёзднутая такая. Тебя ещё клеить пыталась. Видите ли, Гена культурный, Гена молодец, Гена не проебёт свою жизнь, как ты, — принялся рассказывать Коля, всё ещё прижимая к себе растение, но уже одной рукой, второй он раскрыл пакет с пивом и теперь изучал содержимое. — Мне кажется, что после того, как ты ее отшил, у девочки потерялись ориентиры в жизни, и она решила меня спасать. А для начала улучшить условия моего существования. Пока он вещал, гости успели порядком натоптать в коридоре и скинуть с себя тяжелую зимнюю одежду. Никита раздевался задумчиво, разглядывал в тусклом свете выцветший плакат с Брюсом Ли, к которому кто-то приколол карту джокера и подрисовал ей усы, и по-прежнему прибывал в состоянии некоторого удивления, теперь уже потому что оказывается у Гены была, да и есть, целая огромная жизнь, о которой он, Никита, ничего не знал. Женщины какие-то, вон, которые даже клеились к нему. Охренеть. И это привело казаха в небольшой мыслительный тупик. Да, он был знаком с Геной всего месяц, но за этот месяц он как-то привык считать, что Гена — это, ну, просто Гена. И почему-то этот просто Гена с женщинами никак не ассоциировался. Вообще. За этими серьёзными думами Никита даже не заметил, что обладатель седой челки уже утащил пакет в сторону кухни, а Коля стоял в коридоре и, видимо, из вежливости ждал, когда он соизволит сдвинуться с места. — А почему Гегель? — тупо произнёс он. — О, это Вовчик его так назвал, я, честно, не ебу почему. Но он тогда под марками был, так что причины явно имелись, — Коля вместе с Гегелем двинулись по коридору на кухню, а бедному Никите только и оставалось, что последовать за ними. — Надо его пристроить вообще куда-нибудь, — продолжил Коля, ставя злосчастный горшок с его обитателем прямо под дверь кухни. Видимо, в его понимании, это являло собой «пристроить». Никита пожалел про себя бедное растение, оно здесь точно долго не продержится. На кухне царствовал такой же бардак, как и везде, но Гена уже успел отвоевать себе место на огромном, занимающем чуть ли ни четверть маленькой кухни, красном кресле времён Горбачёва, забрался с ногами, всем своим видом показывая, что хуй кто его отсюда сгонит. — Ну, и пидор же ты Гена, не зря у тебя бабы нет, — расстроенно прокомментировал это Коля. По всему выходило, что кое-кто занял его место. Казаху же достался неудобный стул, с которого хозяйской рукой был скинут ворох одежды. Сразу затем, Колян открыл две бутылки пива прямиком об дощатый стол, на котором и без того было немало щербин и царапин, и протянул Никите. Держи, мол. — Слушай, Ген, а у меня и для тебя кое-чё найдется, а? Не хочешь? — он кивнул, мотнул головой за спину и интригующе поиграл бровями, ухмыляясь. За спиной же Никита заметил кастрюлю с одиноко плавающей в ней бутылкой. И вот тут-то его некоторое удивление сменилось полнейшим ахуем. — Чего? Я думал ты это, за здоровый образ жизни, а ты… Наблюдая за вытянувшимся лицом, Гена наслаждался, тихо посмеиваясь про себя. Если честно, он-то сейчас проводил некий тест «свой-не свой», сам того не понимая. Хотя занятие это было совершенно бесполезное. В том, что Курскеев «свой» он убедился ещё после просмотра «Стервочек» ночь напролёт, но душа требовала увериться окончательно. — Гена? Здоровый образ жизни? Ага, блядь, — усмехнулся Колян, отпивая пиво. — Пидорас твой Гена, который бросил друга одного с его алкогольной зависимостью и стал совсем скучным, но запал-то остался! Так будешь, нет? Или будешь молча смотреть, как твои друганы напиваются? Никита не выдержал и расхохотался, не дав тому ответить. Гену было сложно представить с женщиной, но возможно. В конце концов, он всё же мужик, а не евнух какой-нибудь, но вот представить его с «водником» домашнего производства оказалось непосильной задачей для бедной фантазии Курскеева. Задрав голову, он ржал как конь, приговаривая: — Зожник, блядь, охуеть, зожник. Гена же смотрел на него через стол с лёгким прищуром и думал о том, что Никита самый обаятельный чёрт в его жизни. И самый бестолковый, куда же без этого. — Не, Колян, я сегодня без этого, чаю мне сделай. — Чаю, блядь, — как-то даже разочарованно произнес Коля и встал, чтобы выполнить поручение. — Чай, Некит, понимаешь? Совсем скучным стал. Никита уже почти переборол внезапный приступ безудержного веселья и перестал давиться пивом. Но всё же, это по всем меркам было удивительным открытием. Всё это. Пока Никита с Колей вливали в себя литрами пиво, Гена от них не отставал и вливал в себя литрами чай, чтобы соблюдать, так сказать, баланс походов в туалет, или, может, он реально настолько любил чай. Кто же его знает? Когда его друзья завели очередной спор ни о чем, он отвлёкся и принялся разглядывать знакомые интерьеры, как вдруг его взгляд зацепился за записку на холодильнике. Ничем непримечательный листок бумаги с пятнами от кофе, только почерк он узнал сразу. Она вечно оставляла эти ёбаные записки, везде, где только можно и нельзя. — Даша приезжала? — перебил он Никиту прямо посреди слова. Коля бросил него взгляд, проследил, куда друг уставился, и передёрнул плечами: — Как приехала, так уехала, чего тебе? Гене очень хотелось сказать, что он долбоёб, полный идиот, раз снова пустил эту женщину в дом. Она ведь всегда так делала, приезжала, переворачивала его маленькую уютную жизнь, а потом уезжала, оставляя разбитого Колю в тёмном романе с водкой. И каждый раз этот роман с водярой затягивался всё на больший срок. Гена его оттуда, конечно же вытаскивал ни раз и ни два, вместе с Вовой напоминал Коле, что жизнь, в общем-то не так уродлива, а вполне себе привлекательна. Именно поэтому ему очень хотелось сказать Коле, что он долбоёб, но сдержался. — Слушай, Ген, это тебе повезло, что ты пидор без бабы. Они, знаешь ли, приходят и нахрен всё переворачивают, — Коля то ли оправдывался, то ли корил друга за то, что тот ни черта не понимает в их глубоких отношениях. — Ну, точнее, одна конкретная баба. А без неё мне, думаешь, охуеть как заебись? Геннадий не ответил, только отвернулся от блеклой записки, что своим видом так подпортила ему настроение. Теперь пришло время Никиты разглядывать товарища с едва заметным прищуром. Он, конечно же, не понимал, о чём речь-то шла, но информация, которую только что он получил, казалось очень важной. Но выводов он никаких делать не стал, только ухмыльнулся и отпил ещё пива, не прекращая рассматривать исподтишка. Разговор шёл своим чередом, пока вдруг не стал утихать, тогда было выдвинуто предложение попялить какой-нибудь фильм, дабы скоротать время. Предложение было рассмотрено со всей ответственностью и после недолгих споров воплощено в жизнь на стареньком скрипучем диване. Фильм был скучный, длинный как само бытие и изматывающий. Из-за этого, а ещё из-за трёх литров пива в организме Коля вырубился, причём прямо на Гене, и последнему пришлось вылезать из-под него, когда Никита отправился курить на кухню. Не пускать же гостя одного — потеряется ещё. На кухне свет зажигать не стали, и лишь по одинокому оранжевому огоньку в темноте Гена первое время мог определить, где находится его друг. — Ты как? Нормально? Можем поехать, Колян не обидится, а дверь захлопывается. — Не, всё отлично. Мне тут нравится. Здесь, как-то уютно даже, — улыбнулся Никита, Гена не видел, но точно знал, что тот улыбается, у него голос менялся. А, значит, не врал. И правда нравится. Это же просто замечательно. — Только жрать хочу. — Ну, глянь, чего у него в холодильнике есть. В холодильнике, ожидаемо, оказалась только пепельница. Ей курящий Никита обрадовался несказанно, но жрать все равно хотелось. — Может, закажем чего? Пиццы там, не знаю, — жалобно спросил он, пялясь в холодную, но ярко освещённую пустоту холодильника. — Это можно, но подожди, ща, — позади него что-то зашуршало, Гена двинулся к раковине. Под раковиной, там, где у нормальных людей находится мусорное ведро или склад моющих средств, у Коли располагались полочки со сладостями. Эдакий клад маленького мальчика. Аккуратные стопки шоколада«Альпен голд» с фундуком, «Меллер» с белым шоколадом, коробка, забитая «Мамбой», синие шуршащие пакетики «Орео», да пара пачек кукурузных палочек «Кузя». Вдобавок шли две литровые бутылки Колы. — Это чего такое? — Коля любит вкусно покушать после, ну, ты сам понимаешь, — Гена кивнул головой на кастрюлю и ухмыльнулся, присаживаясь на корточки и запуская руку глубоко в полку. — Устроил себе, блин, ад для диабетика. Где же, блин, куда он их засунул… ага… вот. Пока Гена рыскал в тёмном пространстве своей культяпкой, явно что-то разыскивая, Никита стоял, оперевшись задом на кухонную тумбу и рассматривал его, ухмыляясь под нос. Он вспомнил, как после их знакомства на этом чертовом ивенте, после того, как в тот же день оказался у этого удивительного человека дома, после нескольких часов разговоров, после первой совместной шутки, которую, естественно, кроме них двоих так никому понять было и не суждено, Никита подумал, что его новый знакомый удивительно нормален для приятеля Того Самого. Гена казался чудовищно очаровательным, но обыкновенным парнем, хоть и донельзя разумными, но со странными шутками и удивительной способностью смущаться, покрываясь красными пятнами от шеи до лба. Но сейчас, стоя на кухне, где даже еда оказалась не на положенном ею месте, где велись разговоры о вещах, Никите недоступных, где притом сам Гена чувствовал себя как рыба в воде, он понял, что ещё ни черта не знает о своем новом друге, но очень хочет узнать, очень-очень. Потому что, как поговаривала Алиса, ему становилось всё любопытнее и любопытнее. Меж тем, Геннадий закончил свои поиски и с каким-то видом невероятного торжества извлёк из глубин полки четыре стаканчика шоколадного пудинга «Чудо», крепко скреплённых между собой. Глаза у него горели как у ребёнка, добравшегося до новогодних конфет. — Нашёл! Теперь надо у этого долбоёба найти ложку. Громыхая посудой он всё же поймал на себе искрящийся смехом Никитин взгляд и сделал то, что у него получалось лучше всего, смутился и жалобно протянул: — Чего? Я просто люблю пудинг… будешь? Только вряд ли я найду вторую ложку. И Никита вновь расхохотался. Ну, как? Как у него это выходит? Быть таким невозможным. И что за манера такая идиотская? Вроде взрослый мужик, а смущается самого себя похлеще прыщавого школьника. — Давай сюда, я же не пробовал наверное никогда, — он взял из чужих рук и ложку, и лакомство, одним движением отломил стаканчик и быстро сорвал крышечку и выкинул в мешок по соседству. Густая шоколадная субстанция оказалась вполне пригодной к употреблению, даже вкусной, а для голодающего — вообще мечта. Приходилось, правда, делиться, передавая стаканчик с ложкой из рук в руки. Но наши герои готовы были с этим смириться. — Слушай, а чё тебя Колян постоянно пидором зовет? Гена аж застывает с ложкой во рту. — Ну, тут есть две версии: либо потому что он долбоёб, либо потому что мы с ним в десны долбимся, пока он в очередной не бросит меня ради телки. Выбирай. — И каково это? Быть всего лишь заменой пизде? — улыбается казах, облизывая отнятую ложку с приторным шоколадным привкусом. Он только что дожрал ею остатки, и не испытывал никаких мук совести. Ещё бы, ведь у них ещё три впереди. Гена улыбается в ответ и подыгрывает: — Хуёво, я тебе скажу. Ты ему и душу, и жопу, а он всё равно раз в несколько месяцев за этой пиздой увивается. Потом ещё и приходится его запои терпеть, блевотину за ним убирать. Шутка явно перешла в описание реалий, потому Гена резко меняет ее вектор: — Зато есть и плюсы. За месяц жопу подлечить можно. — А я думал, это ты Коляна долбишь, а оно вот как, — пробормотал Никита, отрывая очередную крышечку и отправляя её вслед за первой. — Иди ты, — обиженно ответили ему, ещё и из рук еду отобрали. Ужас. Второй стаканчик ушёл так же быстро, как и первый, затем и третий. Когда Никита взял в руки четвёртый, Гена вдруг схватил его за запястье: — Слушай, подожди. — Чего? — Ты опять крышечку выкинешь. — А чего? Ты их собираешь? Хочешь обменять на плейстейшен или плазму? — Нет, просто, — Гена запнулся, посмотрел куда-то в сторону, а тёплую ладошку не убрал, а Никите она жгла, ой, как жгла, но приятно так, покалывая нежностью. — Почему ты не облизываешь? — А надо? Гена перевёл взгляд и заглянул ему в глаза с лицом полного изумления. В его голове действительно не укладывалось, как крышечку можно не облизывать. Это же абсурд какой-то! А Никита подумал, что это, наверное, единственный раз, когда они поддерживают зрительный контакт дольше случайной секунды. Забавно. — Ты что и от йогурта не облизываешь? — вопрос был долбоебическим по всем меркам, потому на него и не ответили. Никита только смахнул чужую ладонь, хоть и делать ему этого не хотелось. А потом одним движением оторвал проклятую крышечку и протянул. — Держи. Гена улыбнулся, глаза-то свои проклятые опустил и быстро, воровато облизнул, мазнув шоколадом по подбородку. Никите, наблюдавшему за этим бесчинством, даже пришлось заново учиться дышать. — Слушай, а почему у тебя бабы нет? — череда долбоебических вопросов продолжилась, теперь была очередь Никиты. — Я однолюб, долблюсь в дёсны только с Колей. — Я серьёзно. — Я тоже. Я однолюб. Долбоёб ты, Никита. У него целая жизнь есть, о которой ничегошеньки ты не знаешь. Целая. Огромная. Жизнь. И нечего этому расстраиваться. — Ну, типо, люблю только себя. А у тебя? Ну, постоянной. О Никитином блядстве, видимо, уже ходили легенды. Хотя и были сильно преувеличены. Он, конечно, любил женщин. Любил на них смотреть, любил даже слушать и трогать, но далеко не с каждой ебался. — Я тоже однолюб. У Гены аж лицо из привычного квадрата вытянулось в прямоугольник на этих словах. И Никите это понравилось. — Так себя оправдываю. Верю, что когда найду то самое, никуда не пущу. — Романтик, блин. — Какой в пизду романтик, долбоёб я, а не романтик. За окном проехала скорая, озарив кухню сине-красными бликами. А мужчины стояли, молчали и поглядывали друг на друга. Внезапно слова кончились. Никита, вот, вспомнил, что в нём болтается несколько литров пива. А значит он что? Правильно. Нетрезв. И плевать, на собственные ощущения. Завтра он заставит себя поверить, что был бессовестно пьян, отвратительно, ужасно пьян от каких-то там двух-трёх литров пива. А сейчас очень хотелось сделать что-то очень неправильное. Например, взять и стереть этот чертов шоколад с чужого подбородка. Это же как-то по-пидорски. Но то, что хотелось сделать по-настоящему, было вообще за гранью. А хотелось, очень. И начало хотеться с самого знакомства. С оранжевых диванов. А потом продолжило хотеться в чужой квартире с чужой кошкой на руках. Затем на чужом диване во время просмотра какой-то мутоты, и утром на чужой кухне хотелось. Хотелось так сильно и постоянно, что кошка, квартира и их хозяин стали вдруг совсем не чужими. Хотелось. Очень. Поэтому, когда он протянул руку, она почему-то до Гениного лица так и не дотронулась, а вот губы дотронулись, а рука как-то совершенно естественно легла на плечо. Вот, ведь как бывает, оказывается. Он в тот момент точно знал, что ему не вмажут, хотя он это и заслужил. Он был уверен, железобетонно, как ни в чем и никогда. Но стоило только почувствовать, какие у этого засранцы губёхи горячие, как сознание тут же возопило: «Ты ничего о нем не знаешь, Никита! Вы знакомы месяц, алё, приём, может, гомофоб натуральный, приём. Ты нихуя о нем не знаешь! Люди так быстро не сходятся!». Он даже представил, как знакомое лицо искажает гримаса отвращения, как он будет отплёвываться от него, Никиты. Как, возможно, всё же съездит по ебалу. И сердце со своим громыханием кажется переселилось куда-то в горло, оглушало его и не давало вздохнуть. Пока вдруг он не почувствовал, как его слабо, еле ощутимо тянут за футболку, чтобы, кажется, обнять. И в голове уже совсем ничего не осталось. Глухая пустота. Все смылось, исчезло, растворилось. Кажется, его самого не стало. А потом взорвалось с оглушительным звоном. В реальность он возвращался секунды две, это точно, шарил по комнате глазами, пытался за что-то зацепиться, как-то прийти в себя. А потом наткнулся на знакомое лицо перед собой, такое же перепуганное. Это отрезвило, заставило вспомнить, что жизнь-то продолжается. Надо что-то делать, куда-то двигаться, что-то сказать. — Надо еды все же нормальной еды заказать, горячей. Ты же пиццу хотел. Оказалось, что Гена куда быстрее приспосабливается к новым вводным данным в жизни, потому что Никита до сих не мог из себя слова выдавить, только кивнул в ответ. — Я пойду за телефоном схожу, — Гена двинулся к двери, только сейчас отпуская чужую футболку. Но ночь была темна и коварна, а препятствия поджидали на каждом шагу. Одно неловкое движение, и тут же тишину разрушил звук глиняного падения. — Блядь. Гегелю пиздец. И тут, Никиту прорвало на поржать. Он сложился пополам и хохотал, как сумасшедший, пока Гена не присоединился к нему, чтобы потом одёрнуть: — Тихо, Коляна разбудишь. — И правильно сделаю. Хозяин здесь он. И хули он нас не кормит? — И то верно, пошли его разбудим. Когда они обходили остатки бедного растения, Никита вдруг спросил: — Слушай, а как ты относишься к Гавайской пицце? Ананасы в пицце — форменное извращение. Он еще многого не знал об этом невероятном человеке. Но он обязательно все выяснит, всё-всё. Сегодня, вот, выяснил, что он охуительно целуется.