О, Дева Мария, зачем же так буквально?!

Судью Клода Фролло одолевало бешенство. Он был вне себя от ярости. И это было еще очень мягко сказано. Собственно говоря, судья сейчас больше походил на вулкан, готовый вот-вот исторгнуть из себя потоки огненной лавы и удушающего пепла, он походил на Везувий, который уничтожил древнеримский город Помпею, только сейчас Помпеей стал бы Париж. А все из-за того, что цыганка Эсмеральда ускользнула у его, Фролло, стражи из-под носа. Судья проклинал Пир Дураков, маленького недоумка Квазимодо и всех тупиц, собравшихся на эту оргию, которая по какому-то идиотскому недоразумению называлась праздником. Но больше всего Фролло проклинал тот момент, когда на сцене появилась та цыганка. Эсмеральда. Эсмеральда… О, он уже тогда понял, что она доставит ему немало беспокойства и проблем! Ну, а теперь он совершенно точно уверился в том, что эта цыганка — проклятая ведьма! Он, судья Клод Фролло, человек рассудительный и хладнокровный, контролирующий свои эмоции настолько хорошо, что иногда даже сам себе казался бесчувственным, что его вполне устраивало, сейчас сидел перед камином и дрожал от неистового желания! Не единожды он порывался встать на ноги и отойти от камина, или, хотя бы, отползти от него, но не мог. Его взгляд раз за разом возвращался туда, в бушующее пламя, где метались в танце грезы судьи, так похожие на цыганку Эсмеральду. Чертова ведьма просто приворожила его! Приворожила накрепко, засела в его мыслях, наслала на него непристойные, греховные — и такие яркие! — видения, что судья теперь задыхался от собственной похоти, тонул в ней и горел одновременно, и его чресла наливались свинцовой болезненной тяжестью! Болезненной из-за возбуждения, обрушивающегося на него подобно девятому валу, и невозможности удовлетворить его, ибо это могла сделать только она — Эсмеральда. И все это вызывало в нем злость. Злость на нее, потому что это из-за ее бесовских чар он сейчас впадал в настоящее безумие и заходился от страсти к ней, и на себя — за то, что он оказался подвержен ее власти над собой. Она завладела судьей так сильно, что он был готов к тому, чтобы разорить весь этот проклятый город, но найти чертову цыганку, это отродье Сатаны, и сам завладеть ею. Чтобы она была либо его, либо ничья, и он точно знал, что ни перед чем не остановится теперь… Судья перевел свой пылающий взор на крест над камином и скрипнул зубами. То, что он сейчас чувствует — это грех, нечто мирское, суетное и порочное, недостойное верного божьего слуги, каким он всегда себя считал. Это все ее вина — той ведьмы, и когда он ее поймает… Перед его глазами пронеслась вереница ярких и мучительных картин: вот, он прижимает эту девчонку к себе, и она не сопротивляется ему; вот, они лежат в его постели, и судья ласкает ее, а она подставляет свои особенно чувствительные и нежные места, требуя его поцелуев, и стонет, потому что ей нравится то, что он с ней делает; вот он ложится на нее, и она вскрикивает от наслаждения, когда он проникает в нее… Судья содрогнулся и сипло застонал. Он нервно обхватил себя за плечи, и тяжелое, прерывистое дыхание вырывалось из его груди с хрипом. Его тело сотрясала дрожь, которую Фролло никак не мог унять. Он снова посмотрел на крест, равнодушно поблёскивавший черным в свете каминного пламени. Судья расцепил судорожно сведенные руки и молитвенно сложил их. — О, Дева Мария, Пречистая Божья Матерь, — лихорадочно зашептал он, — ты ведь знаешь — нет моей вины в том, что цыганская ведьма околдовала меня, но, прошу тебя, помоги мне! Помоги мне найти ее! Я хочу, чтобы она была моя! Принадлежала мне без остатка! Я хочу себе ее душу, ее прекрасное тело, оно должно быть моим! Еще какие-то слова и клятвы вырывались из судьи, но он почти ничего не понимал из того, что говорил. Фролло словно был в бреду, и как долго продолжался этот бред, он не имел ни малейшего понятия. Когда судья очнулся, лежа на холодном каменном полу в той комнате Дворца Правосудия, где он предавался мучительным видениям и молился, камин уже давно погас, а за окном была глухая ночь. Судья вернулся в свой дом и упал в постель, практически не раздеваясь, лишь снял шаперон и пулены. Затем он забылся тяжелым сном. И сон у него был какой-то беспокойный, яркий и радужный, и судья подергивался и стонал во сне, обливаясь горячим потом. Проснулся он от того, что услышал пронзительный детский визг так отчетливо, словно ребенок верещал всего в нескольких дюймах от его уха. «Я поймаю это маленькое визжащее отродье и надаю ему оплеух!» — Фролло наморщил нос и с тихим вздохом повернулся на другой бок, пообещав себе, что еще пара минут — и он обязательно встанет: у него сегодня облава, ибо надо найти эту цыганку, и капитан де Шатопер наверняка уже собрал солдат возле подножия Дворца Правосудия. Но его постель была какой-то совсем неудобной, жесткой, комковатой. Это было совершенно не похоже на мягкие перины в его кровати. И подушка маленькая и жесткая… И воняет в его комнате ужасно, словно он находится на конюшне и стоит рядом с кучей навоза, смешанной с опилками, а вокруг раздаются грубые голоса мужчин, высокие и резкие голоса женщин, многочисленные детские вопли и звуки, издаваемые животными! Какого черта, что здесь происходит?! Кто превратил его дом в балаган?! Слугам сейчас придется очень несладко… Судья открыл глаза и резко сел на постели. И тихо захрипел, чувствуя, как ледяной ужас проникает во все его существо. Это место не было его спальней! Это был какой-то цыганский разноцветный шатер, старый, весь залатанный. Пол устилал жалкий истрепанный ковер, рядом с кроватью приткнулся пенек, где стояло блюдо с яблоками, и табурет, куда кто-то поставил тазик и кувшин с водой для омовения. И топчан, на котором, собственно, и лежал судья сейчас. — Нет… Это не мой дом… Господи, где я?! Что это за место?! — его голос спросонья был сиплым и… высоким. Как у девушки. — Что за… Он окинул себя взглядом. Первым, на что наткнулись его глаза, была довольно пышная грудь, и судья лихорадочно ощупал ее. Грудь была упругой, с нежной кожей и очень чувствительными сосками. Женская грудь на его теле, но он ведь — мужчина! Господи! И цвет кожи не такой, как у него! Судья был белокож, а эта смуглая кожа слегка отливала золотом. А что же произошло с еще одним органом, он его совсем не чувствует, а ведь по утрам у него всегда идет определенная телесная реакция, присущая здоровому мужскому телу?! Рука Фролло метнулась вниз, и он поспешно ощупал себя между ног сквозь исподнюю рубашку, в которую был облачен. Лобок был абсолютно гладким. Кошмарно гладким. Никаких выступающих частей тела, положенных в этом месте мужчине — ни малейших. В горле судьи начал зарождаться истерический вопль, который Фролло заглушил чудовищным усилием воли. «Если я закричу, сюда наверняка сбежится весь этот сброд, который шляется снаружи! — панически подумал он. — Веди себя тихо, идиот! Но что я теперь такое?!» Его взгляд метнулся по шатру. Надо увидеть себя, подумал он, Господи, мне надо на себя посмотреть, где же тут зеркало?! «Какое зеркало, недоумок! Разве ты не видишь, что здесь живет чернь, а черни зеркало не по карману!» — оборвал он себя. Значит, надо найти любую отражающую поверхность. Судья посидел в прострации еще пару минут, пока не понял, что нашел искомый предмет. Железное блюдо, на котором лежат яблоки. Он всю эту пару минут пялился на него, и никак не мог сообразить, но наконец-то до него дошло — это то, что ему надо! Судья выдернул блюдо из-под яблок, которые рассыпались по полу с дробным стуком, и, на счастье Фролло, оно оказалось полированным. Он внимательно вгляделся в гладкую поверхность. Отражение было не очень четким, но все-таки… Все-таки судья разглядел черные вьющиеся волосы, нежный овал лица, огромные зеленые глаза, аккуратный носик и большой пухлый рот. У судьи отвисла челюсть, и девушка из блюда в точности повторила его жест. Фролло уронил блюдо и дрожащими пальцами лихорадочно ощупал свое лицо, он не верил в то, что происходит — быть этого не может просто потому, что этого не может быть!.. Но его пальцы сказали ему то же, что и отражение в блюде. Вместо своих привычных острых скул он нащупал что-то очень округлое, плавное, нос был не длинный и изогнутый, а маленький и аккуратный, подбородок не волевой и выдающийся вперед, а вполне себе женский, точеный. И волосы — вьющиеся, длинные и тяжелые, цвета вороного* крыла. Судья больше не мог отрицать очевидное. Каким-то образом его душа переместилась в девушку, о которой он вчера грезил и молил Богоматерь о том, чтобы ее тело принадлежало ему. Судья, задыхаясь, поднял глаза, уперевшись взглядом в купол шатра, воздел руки и тихо простонал: — О, Пречистая Дева, когда я говорил, что желаю это тело себе, я вовсе не имел в виду, что хочу его именно таким образом! Я вовсе не это имел в виду! Почему ты поняла все настолько дословно?! Боже, что мне теперь делать?! Его теперешний голос был нежным, грудным, и от этого у судьи вставали на шее волоски дыбом. До чего же у этой цыганки все обворожительно, Господи! Однако мысли судьи протекали в его голове именно «старым» голосом, его собственным, низким и звучным. «Что же мне теперь делать?! Что делать? Как же я теперь буду жить… таким?..» — его измученный разум метался, пока в разговор не включилась та часть судьи, которая была Практичным Ублюдком. «Что делать, что делать… — фыркнул Ублюдок. — Успокойся-ка для начала! Паника не пойдет тебе на пользу! Подумай о том, где ты сейчас находишься!» Фролло сглотнул. Несмотря на постигшее его потрясение, судья все-таки сумел собраться, и его мозг заработал в полную силу. «Я сейчас в цыганском шатре, — сказал он себе. — Что мне отсюда слышно? Человеческие разговоры, и людей, судя по всему, там прилично. Есть мужчины, женщины и дети. Также полно животных, но это в основном ослы, лошадей я слышу совсем мало. У кое-кого из этих людей есть птичники — слышно куриное кудахтанье… Это какое-то место, где люди делают стоянку надолго… Какое-то убежище. Убежище! — глаза судьи торжествующе сверкнули. — После того, как цыганка сбежала из собора, она могла пойти только туда, куда прячутся все цыгане, а это — Двор Чудес!» Фролло почувствовал, как его лицо перекашивается в чудовищной ухмылке. Дайте только выйти отсюда, и он приведет сюда солдат, и тогда цыганская песенка спета! Он всех их загонит под ноготь и раздавит, чтобы они больше не смущали умы и души простых людей своими языческими обрядами! «Ты это серьезно?! — в его голове опять возник Практичный Ублюдок, и эти мысли были до крайности ехидны и пропитаны особым, присущим только Фролло, сарказмом. — Ты действительно считаешь, что солдаты тебя послушают и побегут по твоему зову, куда ты им прикажешь?» — А куда они денутся?! — тихо фыркнул судья и содрогнулся от того, каким непривычно высоким был его голос. «Да ты видно позабыл, в чьем теле ты сейчас находишься, тупица! Ты и пикнуть не успеешь, как тебя схватят и поволокут в темницы по твоему же, изволь припомнить, приказу!» Судья со стоном сгорбился и потер ладонями лицо. Все верно. Он сейчас — Эсмеральда. И ему теперь надо быть предельно осторожным, чтобы не попасть в ловушку, которую он сам же и устроил. Более того, ему надо быть вдвойне внимательным, чтобы ни один из цыган, среди которых он сейчас находится, не заподозрил неладное. Ему надо быть запредельно сосредоточенным, чтобы не говорить о себе в мужском роде, иначе — пиши пропало. Он ведь понятия не имеет, как цыгане относятся к колдовству и ведьмам: может, поклоняются им, а может и наоборот — убьют его, и глазом не моргнут. А если его сочтут сумасшедшим? То есть, сумасшедшей? Тоже ничего хорошего. Снаружи послышался громкий шорох, полог шатра откинулся, и внутрь влетел цыган. Рожа у него была до крайности знакомая. Фролло напряг память. Да, это тот самый цыган, который осыпал его сутану цветным мусором на том дурацком празднике. — Ну ты и горазда спать, сестренка! — бодро затрещал этот фигляр. — Обычно раньше всех встаешь, но сегодня дала ты храпака будь здоров! — Д-да… — судья вдруг осознал, что сидит сейчас перед этим мужиком в одном исподнем белье, аппетитная грудь почти наружу и прочее… В душе Фролло мгновенно взметнулась ярость, смешанная с ревностью. Никто не смеет смотреть на эти прелести! Никто, кроме него! Брови судьи гневно сошлись на переносице, и цыган вдруг побледнел и попятился. Клопен еще никогда в жизни не видел, чтобы на лице у Эсмеральды была написана такая злость, как сейчас. Она молча смотрела на него своими огромными зелеными глазищами, и взгляд у нее был ледяной и пронизывающий до чертиков. Клопена внезапно пробрал холодный пот, а тело само собой подалось назад, подальше от этого пронзительного взгляда, исполненного ярости. — Ты это чего?.. — Клопен услышал в собственном голосе предательскую дрожь. — Есссли ты, любезный, еще раз сунешься в мой шатер без предупреждения, то очень сильно об этом пожалеешь, — ее тон был непривычно вкрадчивым и спокойным, но Клопену показалось, что еще чуть-чуть, и Эсмеральда начнет рычать. — Я швырну в тебя первым, что попадется мне под руку. Если это будет, скажем, табурет, — тем лучше. Возможно, хоть так до тебя дойдет, что нельзя врываться к девушке, когда она не одета! Ее лицо перекосилось от злости, а Клопен почувствовал, что у него во рту пересохло, словно он ничего не пил вот уже несколько дней. Цыган провел совершенно сухим языком по губам. — Да что ты так взбесилась? — его глаза были размером с плошки. — Я уже ухожу, только успокойся! Он попятился и вымелся из шатра, утирая вспотевший лоб. У Эсмеральды сегодня явно препаршивое настроение с утра! Судья выдохнул и скрипнул зубами. — Ей-богу, я еще научу тебя хорошим манерам, жалкий босяк! — прошипел он и встал с постели. Надо было найти какую-нибудь одежду. Да, мужская одежда была ему привычна и всем хороша, но теперь он в девичьем теле. Придется себя пересилить и облачиться в женское платье. Кто бы знал — судья Клод Фролло вынужден ходить в девчачьих тряпках! Какой позор! Но выбора у него сейчас нет… С женской одеждой судья мучился где-то полчаса. Он совершенно запутался в этих проклятых юбках, с него сошло семь потов, пока он разобрался, куда и какую надевать, и во всех этих веревочках и шнуровках. Но, в конце концов, он все-таки привел себя в порядок и смог выйти из шатра и осмотреться. Снаружи было какое-то подземелье, огромное, с высокими потолками, устремляющимися далеко вверх. Шатров и балаганчиков тут было видимо-невидимо, люди сновали туда-сюда, занимаясь своими делами, дети бегали, петляя вокруг шатров с громкими криками. Это место было для них всех давно привычным. Одно слово — пристанище. Двор Чудес. Знать бы, как выбраться отсюда… И ведь судья спросить никого об этом не может, на него посмотрят, как на умалишенного — Эсмеральда ведь наверняка знала здесь все ходы и закоулки. Фролло тихонько вздохнул и потер висок. К нему подбежала коза с серьгой-кольцом в правом ухе и заблеяла. Судья ее узнал. Эта коза была с Эсмеральдой, вертелась возле нее все время. Фролло присел на корточки. С животными он ладил гораздо лучше, чем с людьми, и надеялся, что и с этой козой найдет общий язык. — Проголодалась, девочка? — ласково спросил он, и с ужасом увидел, как коза попятилась от него. Так близко к провалу он еще никогда не был! Инстинкт у нее, что ли, какой-то сработал?! Фролло рванулся, схватил козу в охапку, а она отчаянно заблеяла и забрыкалась. — Да тише ты, дуреха! — он метнулся в свой шатер. Коза, наконец, вырвалась и наставила на него свои острые рожки. — Да, ты права, я — не твоя хозяйка! — торопливо заговорил он. — Но, поверь мне, это не моя вина! Я бы и сам хотел, чтобы все было на своих местах, но тут я ничего не могу сделать! Я и сам сейчас в ловушке! Коза недоверчиво заблеяла, настороженно глядя на него своими блестящими глазами, и Фролло мог бы поклясться, что она понимает все, что он ей сейчас сказал. — Послушай, я постараюсь найти твою настоящую хозяйку, уж будь уверена, — тихо сказал он. — Но если ты будешь от меня шарахаться, у меня ничего не получится. Более того, ты только хуже сделаешь, если дашь всем понять, что я — не Эсмеральда. Коза дернула ухом, фыркнула и уселась на потертый ковер. Фролло почувствовал, как от напряжения по его вискам стекают капельки пота. — Давай так: ты будешь вести себя как обычно, чтобы ни у кого не возникло ненужных подозрений, и мы вместе попробуем ее найти. Если ты согласна, то… — он огляделся, и его взгляд упал на рассыпанные по полу яблоки. Фролло взял одно из них и протянул козе. — Если ты согласна, съешь это. Коза какое-то время смотрела на него, и Фролло был уверен, что она сейчас усиленно думает. Наконец, она вздохнула, топнула передним копытцем и потянулась к протянутому яблоку. — Ну, вот и хорошо, — выдохнул судья, наблюдая, как коза хрустит угощением. — Хотелось бы мне знать, как тебя зовут, но ты ведь — животное, говорить не можешь… Коза фыркнула. Как показалось Фролло — с усмешкой. Она подбежала к небольшому сундучку в изножье топчана и стащила с него маленький полотняный мешок. Оттянула копытцем веревку, встряхнула, и на пол вывалились деревянные буквы. Коза покопалась в них и выборочно принялась подцеплять буквы одну за другой. Через некоторое время на полу было выложено слово: ДЖАЛИ. — Это твое имя? — Фролло хихикнул. — Джали? Она с возмущением фыркнула и цокнула копытом по последнему слогу. — Джали! — судья мягко улыбнулся, а коза коротко взблеяла. — А ты — умница, моя дорогая. Это хозяйка тебя научила? Джали утвердительно тряхнула головой. «Колдовство это или нет, но коза у этой девчонки будет поумнее, чем иные люди», — заключил судья и потянулся почесать ее за рожками. Джали все-таки дернулась назад. — Мы же договорились, разве нет? — он опять протянул руку, и на этот раз Джали уже не шарахалась и дала себя погладить. — Скоро, девочка… Мы постараемся найти Эсмеральду как можно быстрее… — пробормотал судья, почесывая ее. Правда, где искать эту девчонку, он себе представлял очень смутно.