Только не на кровати!

Мне было так странно. Был только я. И кто это "я"? Ну не знаю, хватит ли этого? Что это? Звук? Высокий, мягкий, неуловимо знакомый. Откуда? Если есть звук, то должно же быть и направление, откуда-то же он доносится. Отдыхай. И ещё, такой же тихий, едва слышный, будто издалека, приятный, но низкий, будто тронули басовую струну. Интересно, что это значит? Может ли быть, что я тоже так могу? Сколько бы я ни пытался прислушаться, больше звуков не было. Мне быстро наскучило, раздражала эта тишина, раздражала невесомость. Я мыслю — значит, существую, осознаю, что есть какое-то я, так что же это значит? Бессмысленно обдумывая все, за что только цеплялись ассоциации, я жутко испугался, когда вдруг нечто пронзило... Меня. Часть меня. Эта часть горела, разрывалась, с ума сводил ещё и громкий вибрирующий звук, который ощущался совсем рядом, от него было ещё больнее. Это я. Я издаю его. Чем? Что болит? Осознав, что сам себе делаю хуже, я захотел перестать издавать звуки. И оно резко прекратилось. Оказалось, что и болит уже не так сильно. И что делать? Как ему помочь? Я-то откуда знаю? Казалось, эти звуки стали ближе. Они разнообразнее, чем то, что издавал я, может, это такие же, как я? Наверное, я их знаю, ну или одного из них, того, что вкусно пахнет. О, запах! В меня почти хлынули запахи, я убежал бы от них, если бы смог. Мягкий запах, теплый, аппетитный. И ещё довольно неприятный, острый. Шерсть. Собачья шерсть. И кровь. А как пахну я? Как они ощущают меня? Ведь тоже слышали, если активизировались от моих звуков. Теперь, когда мне было скучно, я мог позвать их. Издавал звук — и сразу приходили. Или по одному. Но мне нравилось, когда приносили приятный запах, а второй издавал не такие красивые звуки и пованивал, иногда от этого начинало снова болеть в том же месте, но слабее. Лениво раздумывая, не позвать ли мне кого-нибудь и как сделать так, чтобы звать только того, который приятный, я вдруг осознал, что уже не болтаюсь в каком-то странном подвешенном состоянии. Я ощущал... Что-то. Теплое, мягкое. Оно касалось меня со всех сторон. Я... Чувствовал себя. А вокруг меня был звук, пронзительный, почти неприятный, но ритмичный. l'm a Barbie girl in a Barbie world. Интересно, как мне быть с этим ощущением? Я подумал о нижней части себя, и там что-то дернулось. Я могу двигаться? Могу, как те двое, перемещаться? Может быть, могу найти их? Хочу услышать их, а не эти звуки. Life in plastic, it's fantastic! Я сам не понимал, как и что делаю. Но согнул себя, и теперь нечто мягкое касалось только нижней части. Если я есть, то где я? You can brush my hair, undress me everywhere. Я невольно попытался отодвинуться, когда на меня хлынул не самый приятный запах, что-то твердое и горячее коснулось, прижалось ко мне, гладкое и ещё шершавое, очень разное. Я же говорил, что это дерьмо даже мертвого поднимет. Как ты, Кость? Костя? Что это за слово? Я его знаю. Костя, Костик, Константин. Ах, да, это же я. Значит, я Костя. Я слышу, чувствую запахи, могу двигаться. Я хочу есть. Чтобы есть, надо жевать, мне есть, чем? Я попробовал — совсем рядом со мной что-то громко клацнуло, соленое, горячее, а ещё больно стало. Наверное, этого многовато для меня. Зато я научился спать. Когда уставал слышать, обонять и чувствовать, я просто ложился на мягкое, немного не двигался — и снова опускался в ту пустоту. Там было почти всегда тихо и спокойно, но иногда появлялось нечто... Странное. Яркое. Такое, какое мне не встречалось раньше. Оно двигалось, говорило, было разноцветным, но каждый раз менялось. Однажды, проснувшись, я попытался открыть глаза. Хрен его знает, откуда я узнал, что они у меня есть и их надо открывать. Я уже вспомнил, что у меня есть голова, периодически жутко болящая, есть руки и ноги, значит, есть и глаза. Я попытался открыть их руками, но они уже были открыты. Может, я не понимаю, что они мне дают? Но уши и нос всегда что-то дают, слабые запахи или звуки, а от глаз я пока ничего не получал. Ты проснулся? Будешь кровь? Нет, определенно, я знаю этот голос. Я слышал его так много раз, он произносил мое имя, свое имя, пел со мной, смеялся. Почему я ни разу не слышал, как этот голос смеётся? Что мне сделать, чтобы услышать смех Жени? Голова почти лопнула. Я схватился за нее, пытаясь удержать разваливающиеся куски вместе. Женя. Моя детка. Я спас ее, я любил ее, я оставил ее одну. Я сам в себя стрелял, я помню, что Женя была там. Сколько времени прошло? Мне кажется, что бесконечность. Она была со мной рядом? Если я не скажу ей, что знаю ее, помню ее, чувствую ее рядом, то буду последним мудаком. — П... — рот не слушался, но зачем же он мне ещё, если не ради нее? — Прости... Но она не смеялась. Все равно не смеялась, хотя обнимала меня. Она плакала навзрыд. Теперь мне было лучше. Я многое вспомнил, как двигаться, как кусать, как произносить слова, их значение. Не мог вспомнить только оборотня. Он крутился рядом, тихонько бурчал подсказки, помогал мне ходить по дому, мыться, есть. И каждое утро, просыпаясь, обнимал меня, умоляюще шепча свое имя. Он тянулся ко мне, его любила Женя, но я никак не мог взять в толк, почему. Кто он, откуда взялся, что ему от меня нужно — ничего из этого я не помнил. А оно было, точно было, потому что Андрей-то хорошо меня знал. Может быть, если бы я увидел его, было бы проще, но я не видел ничего. Не исключено, что я разнёс себе выстрелом ту часть мозга, где обрабатывалось все зрительное, может быть, она ещё восстановится. Или нет. Но без возможности видеть мне не нравилось, я хотел видеть. Женю, подросшего котенка, теплые солнечные дни. Мне было приятно сидеть на крыльце и греться на солнце, слушать шелест листвы, чувствовать запахи земли, моря, свежести и цветов. Я закрывал бесполезные глаза и наслаждался, стараясь не вспоминать ту жутковатую пустоту, когда я только существовал, не чувствуя вокруг себя ничего. Ко мне подсел Андрей. И он принес что-то знакомое, терпко, горько пахнущее. Дал мне в руки — мягкое, шершавое, сигарета. Я нащупал ту сторону, где фильтр, вставил его между губ, резко щёлкнула зажигалка. Вонь невыносимая, и как я мог курить раньше? Но с первой же затяжкой стало не так плохо, наоборот, стало гораздо лучше. Я выдохнул дым через нос, чувствуя, как замечательно расслабляется все тело. — Ну пожалуйста, — тихо пробурчал Андрей, обнимая меня за локоть, — пожалуйста, ведь я же здесь, Кость, вспомни меня. Да я бы и с радостью. Он милый парень, ласковый, и, может быть, нахрен эту память? Если мы были вместе, а мы были, судя по его поведению, он симпотный внешне. Да и важно ли это теперь? Я нащупал его лицо, наклонил голову и безошибочно попал на мягкие губы. Обкусанные, с шершавыми корочками крови на ранках, нервно истерзанные губы, и очень жаль, они чудесные. Оборотень тихо заскулил, до боли вцепился мне в локоть и распахнул рот, предлагая всего себя, без остатка. Ну и хер с ней, с этой памятью, определенно, мне нравится. От поцелуев, курения и путешествия от крыльца до сваленных на полу матрасов я устал. Мне хотелось спать. Но я боролся и пытался подумать. Хоть о чем-нибудь, лишь бы не заснуть. Рядом тихонечко прилегла Женя. Обняла меня, поворчала, что я воняю сигаретами. Ладно, может быть, и не буду больше, совсем отвык. Интересно, сколько же времени прошло, раз у меня никакого желания закурить не было? — Сколько я так валялся? — спросил я, поглаживая ее по мягоньким и приятным волосам. — Ну, чтоб ты понимал, сейчас июнь, — вздохнула она. Я напряг то, что осталось от моих извилин. Кажется, был то ли конец лета, то ли начало осени... Пиздец. — ты помнишь, что случилось? — Только вампиров, — пробормотал я, чтобы не начать опять извиняться. Почти год эти двое нянькались с долбанным овощем, периодически начинающим орать от боли или скуки? И как мне теперь с ними за это расплатиться? Для меня само понятие о времени недавно стало открытием, а им, наверное, каждый день тянулся, как месяц. Стыд-то какой... — Твоя мать приехала в Краснодар, чтобы забрать всех вампиров и людей в свое новое королевство, — чего? Кто? Мать? Это что? Ладно, видимо, что-то плохое, но не похоже на имя, — нас нашли твои братья, — ну а это что за звери такие? — ты решил самоубиться, а они испугались, что их накажут, запихали нас в машину и потребовали, чтобы мы уехали, пока она не учуяла. Мы приехали к морю, как ты хотел, и ждали, пока ты очнешься. Ага, очень простой рассказ, короткий, особенно самая длинная часть, в одно предложение уместилась. Надеюсь, нас больше не найдут эти существа, чудо, что я вообще себе мозги обратно отрастил, второй раз, боюсь, не прокатит. Придется так, чтобы наверняка, а этого мне не хочется. Хочется просто жить спокойно с этими двумя, целоваться, обниматься. Было бы неплохо ещё вспомнить, как сексом заниматься, а то про ощущения от стояка я помню, а появляться он не спешит. Надо же будет хоть как-то отблагодарить самоотверженных детишек за их невоспетый подвиг. Петь! Хочу петь! Срочно! Я помню, что как-то раз споткнулся о гитару, хочу играть и петь! Костя сказал — Костя сделал, так что я встал и потащился искать гитару. Я уже потихоньку мог и сам передвигаться, вдоль стен, так что нашел ее довольно быстро. Нащупал диван, сел и попытался вспомнить, как это вообще делается. Пальцы ложились на гриф сами, сами знали, где какая струна. Я попробовал наиграть что-нибудь, но не мог вспомнить ни одной песни. Может, лучше начать с текста? Например, с какого? Слова должны быть простыми, какие я помню, как произносить, а ещё чтобы был хороший такт. — Дай мне жить так, как я хочу, — на пробу протянул я. Не попал в ритм, сам знал, но уже прогресс, — если нет — убей, мне здесь тесно, — вот, уже лучше, теперь аккорды, — знаю я — я всего лишь гость, на твоей земле мне нет места, — вслепую было тяжко, уши страдали, потому что лажало все, и голос, и руки, но практика есть лучшее решение всех проблем. Только припев не хочу, он слишком активный, — лучше быть одному всю жизнь, чем найти свой дом и жить в нём, с кем попало, — подумать только, сколько я готов был отдать, лишь бы не возвращаться в родной дом, — ты молчишь, ты не против лжи, если в ней есть звон, звон металла. Ещё немного побаловавшись с переборами, я отложил гитару, плюхнулся на сиденье дивана и собрался заснуть. Почему-то казалось, что нельзя, но почему именно — я вспомнить не мог, так что решил забить. Но меня взяли на руки и отнесли, куда положено, как маленького. Да и не так уж сильно псиной он воняет, Андрей этот... Все возвращалось на круги своя. Женя помогала мне готовить, Андрей таскался по магазинам и копался в огороде, котик хорошо кушал и много мурлыкал. Мне все нравилось. Я был доволен и детишками, и едой, и редкими купаниями в море. А ещё очень любил сидеть на крыльце и грызть молодую морковку, раз уж больше не курил. Солнце светило в лицо, горячее, расслабляющее. Прищурившись, я немного наклонился вперёд. Что это? Что-то... Немного более темное, чем остальная темнота. Практически силуэт. — Малыш, — окликнул я. Пятнышко шевельнулось, — это ты там против солнца стоишь? — я даже пальцем показал, куда смотрю. — Да, — немногословно, как всегда, ответил оборотень, но я слышал, что он улыбается. Довольно кивнув, я решил, что в честь такого дела мы вечером бахнем винца. Жизнь потихоньку налаживается, я верну себе зрение и буду отстреливать всех желающих подойти хоть на километр, чтобы больше ни одна собака мне малину не попортила.