О кошачьем корме и прочих невеганских моментах жизни

      Импровизацию Грантер ценил в готовке больше всего. Сочетание ингредиентов, поиск идеальной пропорции, щепоть специи, меняющая вкус — как это можно не любить? Во всяком случае, он чувствовал глубокое удовлетворение, когда заканчивал блюдо. Картины, на которые он иногда натыкался, потому что даже через девять лет после отчисления из художественной академии не находил мужества их выкинуть, вызывали только горькое разочарование.        Грантер любил искусство в классическом смысле — скульптуру, живопись — просто не был уверен, что искусство любит его самого. Преподаватели точно не любили, и слушая раз в пятнадцатый раз о потенциале, который он тратит впустую, Грантер осознал, что согласен. И сделал совсем не тот вывод, на который надеялись в академии.        Поначалу кулинарная школа была Экспериментом, не больше. Но любое занятие, которому уделяется время и страсть, можно превратить в искусство, и готовка — не исключение. И этими работами Грантер в кои-то веки хотел делиться с миром.        Смотреть на лица посетителей было отдельным наслаждением: недоверчивое изумление, с которым распахивались их глаза, в которых можно было прочитать восхищение текстурой и многообразием вкуса (во всяком случае, Грантер трактовал это именно так, как и изумленно поднесенную ко рту ладонь. Серьезно, искусство всегда прячется за рукой — у него накопилась неплохая база эмпирических наблюдений в этом вопросе)… Поэтому Грантер не отказывал себе в удовольствии смотреть, как его еду пробуют. Счастливые обедом люди — счастливый повар.        Но этот парень и крошки в рот не взял.        Стол на имя Понмерси — «12 человек, частный вечер, начало в 8 и до победного» — и он был единственным, кто не съел ни-че-го. Только осуждающе хмурился на тарелку, на которой до сих пор стояла сложенная салфетка — ювелирная работа, заслуга Гавроша — и небольшими глотками потягивал Почти-Фруктовый-Коктейль (безалкогольный — Грантер узнавал)        Так дело не пойдет.        Поначалу Грантер решил, что от его кухни и ресторана просто воротят нос. Поток хвалебных отзывов что-нибудь да значит, но за столом сидит эталон тех, кто рождается сразу с серебряной ложкой в заднице, и меньшее, чем звезда Мишлена, видимо, не для него. Всмотревшись, Грантер с удивлением обнаружил в каждом движении юноши еле сдерживаемое негодование: сжавшиеся в тонкую линию губы, недовольно сведенные брови… Выражение лица, до нелепости не подходящее пошитому на заказ костюму, который будто был ниспослан самим Господом, чтобы подчеркнуть эти немыслимые светлые кудри, выбившиеся из короткого низкого пучка. Глубоко пролегшие круги под глазами тоже кажутся чужеродными, Грантер знал, что Богатые Люди трепетно относятся к внешнему виду, и лицу особенно, тратя на процедуры целое состояние. Нет, вряд ли он сноб, пардон, гурман-ценитель, не готовый снизойти до стряпни Грантера.       Затем повару пришла идея, что (ему надо прекратить прожигать взглядом этот стол, ради всего святого), может, тот просто не голоден. Но Золотой бог окидывает стол взглядом снова и снова. Напротив него — почти такой же нечеловечески красивый смуглый юноша, чьи очки слегка запотели из-за пара от горячего супа. Бронзовый бог, взяв в руки ладонь Золотого бога, мягко поцеловал ее тыльную сторону, и перегнувшись через стол, что-то сказал ему на ухо. Золотой бог о чем-то глубоко задумался, и затем его лицо смягчилось. Он кивнул и чуть сжал руку, прежде чем отпустить.        Парень? — гадал Грантер. Почему нет, в конце концов. Почему бы двум самым прекрасным созданиям на этой грешной планете не быть вместе. Это было бы логично.        На кухне было громче обычного: все спорили, что это за группа неправдоподобно прекрасных людей. Многие ставили на друзей из мира высокой моды — и имели на то все основания. Юноша с длинными медными волосами, в прядях которых проглядывали мелкие цветки, уже получил от персонала титул Flower Power*. Хотя остальные вызывали что-то непреодолимое в духе «трахни-меня-здесь-и-сейчас», а не мысли о подиуме и мире изящного. Сидящему по соседству с рыжим атлету было явно тесновато, таким мышцам нужно минимум два стула. Кухня сошлась на Большой шишке — габариты, ужасающая и потрясающая степень взъерошенности волос и шрам, задевающий кончик брови не остались без внимания. Его жизнерадостный голос было слышно даже на кухне, благо, для обычных посетителей ресторан сегодня не работал, и на шум жаловаться было некому. Тем удивительнее, насколько безупречно, если не сказать инстинктивно, они соблюдали этикет. Кроме, пожалуй, Рыжей мечты, который не отрывал взгляд от соседа, прежде чем повторить усвоенный опыт — сложить салфетку или выбрать нужный столовый прибор. Такое знание этикета натолкнуло на второе по популярности мнение: типичная золотая молодежь, тратящая деньги богатеньких родителей на очередную попойку. Это все объясняло. До момента, когда вернулась Ирма с подслушанной темой их разговора: митинг в поддержку тех, кто родился в женском теле.        — Борцы за справедливость и вся херня в этом духе? — пропыхтел Гаврош, таща через кухню табурет, встав на который он смог бы что-то увидеть в окошко двери. Грантер недовольно цокнул, и в банку со штрафами за ругательства упала монетка.        Эпонина — совладелица этого балагана под названием «Коринф» и одна из двух его близких друзей — сжалилась и пролила свет, заговорив:         — Они активисты. Мариус сошелся с ними, когда ушел с факультета молодых и перспективных. Почти все из них студенты, поэтому выступают от лица парижских университетов.         — Что-то не похожи на обиженных и обездоленных, — задумчиво сказал повар, намекая на одежду, превосходное качество которой для него было очевидно. Дизайнерскую подделку он всегда узнает — некоторые навыки остаются с тобой на всю жизнь. За столом все было как надо, кажется, даже над одеждой Рыжей мечты поработал портной.         — У некоторых даже аристократические корни, — подмигнула Эпонина, указывая на юношу, прозванного Звёздным Ангелом Дневным, не сколько за улыбку, способную убить, сколько за акроним, намекающий на главное достоинство. — Порвал со всеми родными и отказался от титула.        — Вот это жертвы во имя справедливости, — притворно сокрушился Грантер, прижав руку к груди.        Грантер и сам мог бы похвастаться богатой родословной — мог бы, не лишись он прав на наследование, а потом и сберегательного счета по зависящим и не очень от него причинам. Эпонина же, лишенная безбедного детства, чуть укоризненно начала:         — Слушай, они хорошие люди. Я была на паре их собраний, сплошь светлые головы и горячие сердца. Хотя многие свои привилегии воспринимают как данность: богатство, например.         — Зато привилегию пренебрегать моей едой кое-кто использует по максимуму, — проворчал Грантер, украдкой посмотрев в сторону Золотого бога. С оторопело-испуганным лицом тот следил за Лысым малышом, который играл бровями и чуть толкал в бок локтем, пытаясь вызвать отклик у собеседника, пока рассказывал какую-то дурацкую шутку.        Звук за спиной могла издать скорее дряхлая лесная ведьма, а не Эпонина. Ее и без того низкий грудной голос в моменты мстительной радости становился еще ниже, и ничего хорошего это не предвещало.        — Удачи, дорогой. Это вселенское напряжение и на секунду не ослабишь. Он не переменит своего мнения, если по какой-то причине решил не заказывать.        Звучит как вызов.        Грантер покинул кухню, и столкнулся с двумя из-за столика, выходящими из туалета.         — О, Грантер. — глаза Понмерси сияли в равной степени от вина и восторга. — Нашел наконец секунду, чтобы передохнуть?         — Вроде того, — Грантер приветственно кивнул больше-не-аристократу-потому-что-он-так-решил Звездному Ангелу Дневному. — Вам все нравится?         — Очень! — заверил тот с шальной улыбкой. — Никогда не мог устоять против хорошего мяса.        Понмерси залился краской.        — Это Курфейрак, — представил он. — Мой сосед.        — Бывший сосед, — излишне горестно поправил Курфейрак. — после свадьбы они с Козеттой будут жить вместе, и мне придется долго ждать, пока он прибежит ко мне спать снова.        Точно, празднование помолвки — теперь Грантер вспомнил. Когда-то Эпонина, сама боровшаяся за сердце Мариуса, на свою голову представила его своей сводной сестре. Для тех двоих это была любовь с первого взгляда, для Эпонины — два с половиной месяца экспериментов с мороженым. Так она старалась не погрязнуть в горе.        — Бога ради, Курф, — вспылил Понмерси. — Я сказал это один раз, в четыре гребаных часа утра после двух дней без сна! Ты хоть когда-нибудь перестанешь об этом шутить?       Судя по тону, Курфейрак поднимает тему так часто, как может.       — Тебе придется вырывать эту шутку у моего остывшего трупа, Спариус. В общем, Грантер — Курфейрак протянул ладонь для рукопожатия. — я собираюсь освободить место для десерта и вина, но продолжай заниматься тем, что делаешь. Я в восторге.        Молчаливым взглядом они проводили удаляющуюся спину, прежде чем Грантер наклонился и почти на ухо спросил:        — Почему блондин ничего не заказал? Мариус озадаченно склонил голосу вбок, вызвав странную ассоциацию с биглем. А потом на его лице проступает легкое смущение — нормальное состояние Мариуса Понмерси.        — О, — он неловко пригладил волосы, потер переносицу, закусил губы (да, сразу обе. Нижнюю и верхнюю. Когда Мариус нервничал, он отдавался процессу полностью) и выдохнул. — Это моя вина.        Грантер заинтригован.       — Он веган, и понимаешь, я сказал, что у тебя в меню найдется что-нибудь… Не проверил, что на вечер подготовлено комплексное меню вместо свободного выбора, чтобы упростить тебе работу на кухне, ты ведь и без того закрыл ресторан для посторонних.       Это многое объясняло, да.        — … И он пришел прямо с работы, наверное, даже не пообедав — как всегда. Так что он не ел с семи, примерно. Я и в хорошие дни его опасаюсь, а сейчас… Мне кажется, он держит себя в руках и не скандалит из-за продуктов животного происхождения в каждом блюде только потому, что знает, как этот вечер для меня важен, — запинаясь, продолжал Мариус, заламывая пальцы.        — И для Эппи, конечно, — подумав, добавляет он. Мариус — единственный, кому Эпонина адресует страдальческую гримасу вместо убийственного взгляда, когда слышит это нелепое сокращение.         — Так почему он не закажет что-нибудь отдельно? Мы могли бы что-нибудь придумать, если б он заказал.         — Кажется, он не хочет добавлять нагрузки персоналу, — пояснил появившийся из ниоткуда (известного также как ванная комната) Курфейрак. — Выдал пятнадцатиминутную речь об эксплуатации работников как неотъемлемой части ресторанной индустрии по дороге сюда.        Грантер скрестил руки на груди. Так это он не оставит.