Die letzte Hoffnung

Отправная точка в сознании всегда определяется длиной пройденной траектории.

      Тяжёлый маятник часов, стоящих у стены, спустя некоторое время идеальной тишины оповестил о начале нового дня. Полночь. Кабинет окунулся в величественный периодичный звон.       Оберштурмбаннфюрер СС Клаус Ягер, находившийся сейчас в кабинете, сидя за столом в окружении стопы ровно сложенных бумаг, с раздражением потянулся к карману расстёгнутого кителя и, достав оттуда золотые часы на цепочке, сверил время.       — Verspätung. Zwei Minuten, — отметил он в пустоту, запоминая эту мелочь для себя, как деталь важной военной операции.       Ягер был деспотом в плане строжайшей дисциплины. Его не интересовал живой ум и знание 2 языков своего нового адъютанта, если тот не мог завести часы, чтобы те сработали без опоздания.       На мгновенье отвернувшись от стопы бумаг, которая, казалось, вызывала лишь его презрение и недовольство, оберштурмбаннфюрер покрутил двумя пальцами карандаш и позволил себе минутную слабость: взглянуть в закрытое окно. Сейчас он боролся с жаждой встать из-за стола, размять затёкшие от долгой кропотливой работы конечности и настежь распахнуть окно, чтобы впустить в душный мертвый кабинет хотя бы глоток живой свежести.       За окном была поздняя весна: май 44-го в сей час веял ночной прохладой. Но Ягер не мог потерять счёт времени и потратить пусть даже и несколько минут впустую. Он никогда не позволял себе подобных вольностей, однако именно сегодня абсолютная дисциплина только укрепила позиции в его сознании.       Уже сегодняшним вечером он должен выступать на совещании со своим рапортом. У него осталось несколько часов ночи, чтобы довести до безупречности речь, утро — на моральную подготовку и день, чтобы добраться до Берлина.       Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер был настолько вдохновлён его проектом, что вместо обыденной проверки доверил ему выступление на ежемесячном отчётном совещании. Причём военные допускались в особо редких случаях, в основном подготовленные операции слушал лично Гитлер и никто иной. Но на совещании, где докладывают о своей работе СС и СД под присмотром Кальтенбруннера, нельзя было появиться без предварительной подготовки.       Клаус продолжил выводить символы на листе, одно дело строгий рапорт, который заполняется по эталонному образцу и содержит всю суть до деталей, и совершенно другое речь, заготовленная для выступления на отчётном совещании, что должна быть насквозь пропитана нотами фанатизма к режиму, даже если сами слушатели начали терять надежду. Солдату мало быть солдатом. При такой власти нужно быть либо фанатиком, либо молчуном без всякой компромиссной середины.       В коридоре, к его сдержанному удивлению, послышались тяжёлые шаги, смех, гул, что так явно мешали сосредоточиться на важной работе: шли немецкие курсанты, которые только-только вышли из гитлерюгенда под крыло основной партии, а уже чувствовали себя полноценными солдатами, если не офицерами. В такое время тяжело долго оставаться детьми.       Ягер сломал карандаш, что его грифель отлетел после постановки финальной точки предложения.       Оберштурмбаннфюрер никогда не оставлял без внимания нарушение режима.       Поднявшись со стула, он прошёлся по кабинету совершенно тихо, чтобы не спугнуть курсантов. Ягер был уверен в своём утверждении. Его солдаты знают режим, он закалял в них бойцов, непослушных наказывал и никому не давал послабления. А молодые курсанты только поняли свою значимость. Они теперь солдаты вермахта, сильнейшей армии мира. По крайней мере, им внушали это долго и беспрерывно, сейчас слепые фанатики, переданные власти, как безмозглые животные, были так же важны, как гениальные стратеги и тактики.       Он распахнул дверь прямо перед носом курсанта, глаза которого распахнулись, как у совы. И тот мигом отскочил назад, исполнив вместе с остальными партийное приветствие, бормоча что-то под нос.       — Was macht ihr? Könnt ihr mir sagen? — Ягер не кричал, он считал крик бесполезным в своей работе. Но от его голоса веяло холодом независимо от времени года. Каждый солдат, находившийся в подчинении Ягера, знал: оберштурмбаннфюрер давит психологией. Ему стоило встать в идеальную позу и замереть, словно он был статуей, и смотреть на выбранную жертву: нарушителя дисциплины.       — Entschuldigen uns, bitte, Obersturmbannführer.       — Gehe!       Его голос прозвучал громче, яростнее, но лицо оказалось неприкасаемым для эмоций.       Ягер теперь уже захлопнул дверь перед носом испуганного курсанта. Смотря на них сейчас, Клаус забыл неприязнь, что чувствовал в кабинете. Теперь перед ним молодые, юные ребята, которым вскоре предстоит отдавать свои жизни за свою страну. Хотя за что воюет и призывает воевать партия, к которой они принадлежат? За победу национал-социализма, арийской расы и установления мирового господства? В разные стадии своего жизненного пути, в разных возрастах, званиях и ситуациях, он видел это по-новому.       Наверное, неизменным для него оставалась его родина и его семья, остальное было на втором месте. Пропаганда Геббельса, стоит признать, работала исправно.       Когда за окном начали появляться первые отблески солнца, и утро вступало в свои права. Ягер понял, что, сколько себя не концентрируй и не готовься, а здоровый сон — самое главное. Вот только сегодня его сон начался за рабочим столом. Ягера отличала самоуверенность и вера в собственные силы, так, по крайней мере, отмечали знавшие его командиры и вышестоящие офицеры. Оно и не удивительно, ведь в свою сторону Клаус не позволял поблажек, не брал отпусков, работал днями и ночами. Ему казался несправедливым факт, что простые солдаты, многие из которых мужья и отцы, а другие дети, сейчас в страшных условиях добывают победы. И ему было непристойно жаловаться, это не дело истинного солдата.       Почему-то, ему в голову не пришла мысль об истинном арийце, немце, просто солдат. Он всегда был далёк от политики.       Маятник часов вновь с двухминутным опозданием оповещал о смене часа. Было уже пять утра, солнце в это время встаёт рано, и именно в эту пору можно должным образом насладиться красотой весенней природы: когда редкие облака покрывают синее небо, ещё не окрепшее солнце не слепит глаза, а под утренний лёгкий ветер шелестит зелёная трава. Но подобная картина совсем не похожа на правду. Каждый знает: за подобным кусочком рая скрывается сущий ад — ад войны.       Где-то, за километры от этого места, раздаются выстрелы, шум взрывов, горькие и мучительные стоны солдат. Небо над их головами никогда не будет ясным — от дыма, горючего, взрывов оно всегда будет впитывать в себя химикаты, дающие начало тёмных отравленных туч. Под их ногами всегда грязь, смешанная с кровью, в которую они зачастую падают, когда смерть отсчитывает им последние секунды.       Глупо отрицать, что каждый из таких солдат — герой. Пусть он хоть монархист, хоть коммунист, немец или француз, дурак или гений — они воюют за свою Родину, не за режим, не за власть, не за государство.       Клаус всё же решился на 2 часа отдыха: с пяти до семи и ни минутой позже. На столе так и остались карандаш со сломанным грифелем, исписанные листы бумаги и его трубка, которая не пригодилась ему ночью.       В семь утра кабинет вновь заполнил звук маятника с привычным уже двухминутным опозданием. Ягер резко распахнул глаза и принял сидячее положение, выпрямив спину. Спал он прямо за рабочим столом, опершись на него и вытянув ноги, насколько это было возможно.       Утро перестало радовать погодой: небо затянулось тучами, поднялся ветер, но осадков не наблюдалось. Иногда страшно было выглядываться вдаль, она была слишком предсказуема и известна: то был сущий кошмар.       Ягер рассуждал, что когда он сам сражался на фронтах, участвовал в битвах, он воспринимал это по-иному, совсем не как сейчас.       Тогда любой каприз природы был ему нипочём, он редко был хмурен или сер. Даже, задумавшись, лицо его являло улыбку. Он наступал к врагу, не чувствуя страха. То были сосредоточенность, смекалка и уверенность, а страх был лишним, страх травмировал до начала сражения, страх вселял глупые наивные надежды.       Теперь же он смотрит на всё с позиции наблюдателя, а не конкретного участника. Оценивает сражения в крупных масштабах, рассчитывает каждый шаг и больше доверяет накопленному опыту.       Именно опыт — этот важнейший элемент любой подготовки — заставил его написать тот рапорт. Конечно, представлял его не он, а знакомый ему оберфюрер, которому пришлись по душе мысли Ягера. И тот пообещал при следующей командировке в Берлин упомянуть об этом плане.       Теперь ему самому предстоит представлять свой рапорт, отстоять все детали, не поддавшись острому взгляду Гиммлера.       Ровно через час он сидел в салоне мерседеса, поглядывая в окно. Клаус постукивал пальцами левой руки по папке, в которую идеальной стопой были уложены все документы и положения; автомобиль со скоростью около 60 км/ч направлялся в сторону Берлина, на северо-восток.       За всю дорогу Ягер не позволил даже самой безобидной мысли прокрасться в голову. Маленькая спичка всегда может стать причиной большого пожара. Оберштурмбаннфюрер считал, что для беседы столько высокой важности он должен морально подготовиться. А лучшей подготовкой было не что иное, как бессмысленное наблюдение за пейзажами, что виделись ему из окна. Природа всегда умела смягчать ужасы и отводить мысли в иное русло.       Минуя несколько часов, оберштурмбаннфюрер Клаус Ягер был в Берлине. Столица, как и другие города, пострадала от бомбёжек, но держалась несломленным особняком. Все европейские города сейчас выглядели так. Пострадал не только Берлин.       Проезжая мимо людных улиц, он видел измученного вида людей. Те несли тяжёлые сумки, чемоданы, иные молодые женщины успокаивали плачущих детей, напевая им песни. Много сказано о героях этой страшной войны, но что, просыпаясь изо дня в день в полуразрушенном городе, видят перед собой гражданские? Трудный вопрос.       Ягер предчувствовал, что не больше 20-ти минут, и ему придётся, крепко сжав в ладони папку, гордым и прямым шагом пройти через ряд вышестоящих его по званию. Даже караульные солдаты, дежурившие здесь, на Принц-Альбрехтштрассе, выглядели важнее любого штандартенфюрера с окраин.       Как только он сделал первые несколько шагов, в его движениях появилась заметная плавность, но видна была какая-то рассеянность.       Клаус старался сосредоточиться, пройти в как можно менее забитый людьми коридор и практически незамеченным добраться до кабинета рейхсфюрера. Он ускорился, смотрел точно прямо, не обращая внимания на приветствующих его солдат и унтер-офицеров. Но его непреодолимое желание сыграло с ним злую шутку: на полном ходу он врезался в кого-то. Немедля отступив назад, Ягер навёл глаза и увидел работника РСХА и по петлицам быстро догадался, что перед ним штандартенфюрер. Посему Ягер выпрямился, вскинул руку и стукнул сапогами.       — Прошу прощения, штандартенфюрер.       — Ничего страшного, — в его голосе Ягер не расслышал ни капли гнева, даже простого и оправданного раздражения, он, скорее, говорил с доброй усмешкой. — Только впредь будьте аккуратнее, оберштурмбаннфюрер, а то попадёте на кого другого.       После этих слов его новый знакомый удалился, оставив Ягера наедине с недопониманием.       Однако он был удивлён реакцией этого человека. Тот был примерно одного роста с ним, широкоплеч, имел тёмные волосы и серые, очень пронзительные глаза, которые запомнились Клаусу ярче всего. Почему-то вместо возмущения и высказывания недовольства, тот лишь невольно улыбнулся и зашагал прочь. Пусть их разделяла ступень в звании, но и её было вполне достаточно для полноценного унижения оппонента.       Добравшись до кабинета рейхсфюрера СС, Ягер увидел скопление людей, невольно напоминающее очередь. Адъютант Гиммлера быстро разъяснил ему ситуацию, хотя оберштурмбаннфюрер не просил об этом и изо всех сил старался не казаться рассеянным. К его величайшему удивлению, обещанное совещание лишь носило подобное наименование. Должностные лица поочерёдно заходили в кабинет рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и выходили, отдавая место другим.       Клаус оказался в самом конце этой очереди, толком не осознавая, хорошо это или ужасно. Он лишь вспомнил старый психологический приём: когда нужно кому-то выделить себя из множества других людей, нужно показаться либо первым, либо последним. Эти позиции легче запоминаются.       В приёмной становилось всё меньше ожидающих: видимо, Гиммлер совсем не любил долгих бесед, а возможно, просто был не в настроении. Изучая присутствующих здесь офицеров, Ягер смог найти небольшое успокоение в том, что те также волновались, хотя внешне, разумеется, не показывали этого.       В раздумьях время летело намного быстрее, и Клаус запомнил для себя этот факт, посему находился в полной готовности.       — Оберштурмбаннфюрер, рейхсфюрер ожидает вас.       Ягер молча поднялся со стула, который он занял не так давно, и, выдохнув, шагнул в кабинет Гиммлера. Рейхсфюрер сидел за столом, не обращая на него внимания.       — Хайль Гитлер, — Ягер вновь резко вытянул руку, стукнул сапогами и выжидающе посмотрел на рейхсфюрера.       И только после приветствия он поднял голову и кивнул в ответ.       — Проходите, Ягер, я как раз ждал именно вас.       Оберштурмбаннфюрер сделал ещё несколько шагов к столу, за которым сидел рейхсфюрер, и лишь после получения разрешения сесть, отодвинул стул и устроился на нём.       — Я уже ознакомился с вашим рапортом, Ягер. Мне вполне ясна ваша цель, но по-прежнему не ясно исполнение. Хотелось бы увидеть детали, — теперь Клаус вспоминал те прекрасные мгновения, когда рейхсфюрер смотрел не в его сторону.       — Вас интересует что-то конкретное, рейхсфюрер?       — Всё, — кратко ответил он, слегка размяв шею.       После диалога возникла неловкая пауза. Оберштурмбаннфюрер пытался сформулировать мысль, но деталей было слишком много. Ему и так тяжело разговаривать с рейхсфюрером, учитывая, что по правилам он должен либо получить санкцию от своего начальника, либо прийти с ним в сопровождении. Однако на личной встрече настоял сам рейхсфюрер. Несмотря на это, правила дисциплины чётко твердили Ягеру о том, что эта встреча является явным нарушением субординации.       — На что вы рассчитываете в случае провала? — Гиммлер задал прямой вопрос, явно не относящийся к теме их разговора.       Вопрос застал Ягера, позволившего себе по неопытности отвлечься на посторонние мысли, врасплох, но он не спешил отступать.       — Я буду готов понести наказание.       — Любое наказание? — всё это время лицо рейхсфюрера оставалось неколебимым, словно выточенным из камня. Не было ни ярости, ни злобной усмешки. Не было и равнодушия.       Клаус прекрасно знал, что ответит, однако решил подождать несколько секунд — так эффект окажется сильнее.       — Да.       Гиммлер на секунду отвёл глаза в сторону, но после его взгляд вновь был устремлен на Ягера.       — Хорошо, — медленно ответил рейхсфюрер. — От вас мне нужен точный план действий, подробный список запрашиваемой военной техники, людских ресурсов. Кандидатуры танкистов, набросок полигона, срок подготовки. План действий в случае непредвиденных обстоятельств. Думаю, я составлю вам полный список, ответ на который вы должны дать в ближайшее время. Или вы готовы дать мне ответ сейчас?       — Сейчас я могу говорить лишь о примерном…       — Не стоит. Не утруждайте себя. Запомните, я не терплю слово «примерно». Оно вне вашей компетенции. В вашем деле существуют лишь сухие факты, подсчёты и планы, — казалось, что рейхсфюрера несколько разозлило последнее высказывание Ягера, но он по-прежнему прибывал вне эмоциональности.       — Я понял, рейхсфюрер, — спокойно проговорил оберштурбаннфюрер, отведя взгляд в сторону.       — Учтите, Ягер, никакой импровизации. Я терплю её лишь от одного человека.       После этого Гиммлер отсчитал около 30-ти секунд своего ценного времени, чтобы дать офицеру СС прийти в себя. Он понимал волнение, сопровождающее Клауса, ведь как создатель строгих дисциплинарных правил он знал, что оберштурмбаннфюрера мучили мысли о нарушении субординации, о страхе неверного или глупого ответа, что мигом выставят его посмешищем.       Их молчание прервал хлопок двери и появившийся на пороге адъютант Ягера. Он, стукнув сапогами, выпрямился и твёрдым голосом доложил:       — Рейхсфюрер, бригадефюрер Шелленберг здесь.       Тот встретился взглядом с Клаусом и, посмотрев несколько секунд на него, слегка кивнув головой, вернулся к адъютанту.       — Пригласите.       Ягер понял лишь то, что сейчас ему снова придётся резко встать со стула, вытянуть руку и стукнуть сапогами. Однако предупреждающий взгляд Гиммлера немного дезориентировал оберштурмбаннфюрера: что он хотел этим сказать?       Клаус решил не занимать себя этой мыслью — он терпеливо ожидал, когда из приёмной, двигаясь медленными шагами, в кабинет войдёт бригадефюрер. Ягер не имел никакого представления о внешности и характере этого человека, но он, безусловно, слышал о нём, о начальнике VI отдела РСХА.       Решив немного поразмышлять, оберштурмбаннфюрер представил себе староватого, с сединой в волосах человека с суровым видом в отглаженной форме и очищенных до блеска сапогах, шаги которого испугают любого офицера поблизости.       На его удивление, в кабинете Гиммлера появился совершенно не тот, чей образ представил себе Ягер, а довольно-таки добродушного вида человек в обычном костюме, которому можно было приписать много ролей, но не представителя НСДАП.       Клаус был, мягко говоря, в потрясении, но оставался спокойным. Он тщетно старался отводить взгляд и не наблюдать за бригадефюрером при любой удобной возможности, чтобы убедиться, что тот ему не мерещится.       — Вальтер, когда я увижу вас в форме, я, наверное, запущу салют, — Гиммлер усмехнулся и снял очки, протерев глаза. — Кстати говоря, познакомьтесь, оберштурмбаннфюрер Ягер.       Клаус решил, что получит лишь брезгливый взгляд в свою сторону: он никогда и не ждал любезности в свою сторону, особенно от человека, каким представился ему Шелленберг. Однако бригадефюрер улыбнулся ему, задал несколько приятельских вопросов и даже пожал руку в знак знакомства.       Наверное, методика оберштурмбаннфюрера по определению характера и дальнейших поступков человека дала сбой, а, возможно, попросту срабатывала на звания, что были ниже его. Начальство — дело совершенно другое.       — Ягер, вы можете быть свободны, — когда оберштурмбаннфюрер уже попрощался, рейхсфюрер резко остановил его. — Хотя постойте. Подождите бригадефюрера в приёмной. Я дам ему несколько указаний относительно вашего дела.