Die letzte Hoffnung

      — А между тем у меня к тебе важный разговор. Нужна твоя помощь.       Вильгельм только внимательно посмотрел на своего собеседника и кивнул. Ещё с момента прихода Штирлица было очевидно, что рано или поздно он произнесёт эту фразу. Вопрос стоял лишь в том, как долго он будет готовить к этому своего собеседника. Сегодня был установлен рекорд по продолжительности.       — Совсем скоро я отбуду в концентрационный лагерь Бухенвальд. Поручено важного рода дело, — Штирлиц сделал паузу, чтобы отпить кофе. — Мне будет необходим помощник в твоём лице.       Вильгельм, искривив рот, несколько раз хлопнул глазами и оборотился к окну, будто услышал какой-то шум со стороны улицы. Но оттуда лишь веял вечерний ветер, разнося свежесть по знойному воздуху. Когда студент возвратился в прежнее положение, то ещё раз переглянулся со своим собеседником и, опершись головой на руку, вновь принялся внимать информацию.       — Обычно сначала излагают план действий, а только потом осведомляются о согласии или несогласии, — возвратился к начатому штандартенфюрер, — но сейчас ситуация обратная.       Комната на мгновение погрузилась в тишину, слышались только мелкие тихие шорохи со стороны. Из кофейных чашек уже давно перестал клубиться пар, однако аромат всё ещё витал в спёртом воздухе, смешиваясь со жгучим запахом огня, шедшим из камина, что уже почти перестал давать освещение. Слабый рыжеватый свет шёл лишь от тусклой лампы.       Вильгельм провёл ладонью по светлым волосам, а после опустил руку на подлокотник кресла и, вздохнув, спокойно спросил:       — Почему же?       — Хотя бы потому, что я сам толком не знаю, что от меня требуется.       Штирлиц достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет и, дождавшись положительного кивка товарища, поднёс к папиросе горящую спичку. Комната медленно начала наполняться дымом и запахом.       — Кроме того, мой план действий будет напрямую зависеть от твоего ответа, — добавил он, потушив сигарету об пепельницу.       Ненадолго установилась тишина. Оба собеседника находились в глубокой задумчивости, изредка глядя друг на друга, словно в поисках ответа.       — Вы уже говорили об этом вашему руководству?       Штирлиц вопросительно взглянул на Вильгельма, постукивая пальцами по подлокотнику, и, в конце концов, ответил:       — Нет. Ещё нет.       Студент понимающе кивнул, а после слегка запрокинул голову и взглядом указал наверх.       — Тоже нет.       Получив все возможные ответы, Вильгельм задумчиво прищурился, аккуратно почёсывая щёку пальцами и вдыхая запах гари из камина, что требовал новых поленьев.       — Вы сами понимаете, герр Штирлиц, если мой дядя узнает об этом… — несколько конфузясь, начал он, пытаясь как-то помочь себе бессмысленными жестами. Однако его прервали.       — Понимаю. Потому и спросил заранее.       — Я ведь никогда не отбывал на такой долгий срок, — обеспокоено и будто не слыша своего собеседника, продолжал тараторить Вильгельм, поднявшись с кресла и начав расхаживать по комнате, соединив руки за спиной. — Тем более в учебное время.       Штандартенфюрер лишь усмехнулся, покачав головой. Он молча наблюдал за своим товарищем, что так и ходил по комнате, словно забыл об его присутствии, и вёл монолог с самим собой.       Вильгельм был добровольцем, вступившим в ряды СС в качестве агента. Он не числился среди солдат и офицеров, что, конечно, не делало ему чести в глазах других, однако это положение освобождало его от военной службы и показывало как гражданина смелого, отважного, разумеется, тем, кто был осведомлён об этой работе.       Около двух лет назад, когда на Штирлица возложили обязанность проверки, он впервые встретился с ним. Этот молодой агент вёл себя осторожно и даже боязливо, больше молчал, нервозно поправлял волосы, но непременно натянуто улыбался, будто не мог без этого жить. Несмотря на то, что лицо его было спокойным по всем внешним признакам, отчего-то горели его глаза всякий раз, когда он смотрел на чёрный китель, и, встречаясь взглядом со Штирлицем, он пытался опустить голову или сделать вид, что наблюдает что-то в окне.       Штандартенфюрер тоже был немногословен, быстро чеканил слова, не имея никакого желания загружать этого бедного мальчишку. Ведь он прекрасно знал этот взгляд. Бравые немцы, борющиеся против нынешнего нацистского режима, таким же пламенем в глазах прожигают всё, что внесли эти чудовища вслед за собой, придя к власти. «Неужели хочет прокормить семью? — думал Исаев, сидя дома в широком кресле и изучая послужной список этого агента. — Не похоже. Совсем не то».       Уже на третью встречу Штирлиц не вызывал Вильгельма, он был вызван сам. Они пересеклись вечером, около девяти часов, на небольшой пустой улице, где не было совершенно никого. Фонари горели слабым желтоватым цветом, слабо освещая дорогу, а единственным слышимым посторонним звуком, был стук каблуков Вильгельма, ходившего взад-вперёд, недоверчиво оглядываясь по сторонам. В глазах его уже не был заметен всепоглощающий огонь ненависти, это больше походило на искру, на искру надежды. Но юноша вдруг резко остановился и тихо произнёс: «здесь слишком опасно».       Штандартенфюрер не спорил, он взглядом указал следовать за ним и, минуя несколько переулков, они увидели автомобиль — чёрный Мерседес-Бенц. Они молча сели, и водитель направил его к выезду из города, вдоль по шоссе. Из окна были видны деревья, верхушки которых колыхались от ветра, рыже-жёлтый свет фар освещал пустующую тёмную дорогу.       Автомобиль установился у сосен, за которыми располагалось маленькое озеро, вода которого с наступлением темноты напоминала чёрный омут. Приятно пахло древесной смолой и свежестью, идущей от озера, летний ветер обдувал лицо. Штирлиц глядел на водную рябь, делая медленные длинные шаги вдоль берега. Вильгельм тоже с воодушевлением воспринял это место и, желая запомнить каждую деталь, внимательно осматривал его, прислонившись к массивному дереву. Когда штандартенфюрер поравнялся с ним, всё ещё не спуская взгляд с полюбившегося пейзажа, агент, сделав несколько поворотов головы в разные стороны, быстро, но чётко произнёс набор цифр, а после шёпотом добавил «от Алекса».       Штирлиц вздрогнул. Всё его тело закостенело в один миг, отказываясь слушаться дальше. Ветер словно переменил направление и норовил сбросить его в чёрный омут без возможности спасения. Но лицо было по-прежнему незыблемо, не выражало никаких эмоций. Он не давал никакого ответа. Слишком рано, слишком опасно.       — Что-то ещё? — спросил штандартенфюрер тогда, глядя прямо в глаза Вильгельма.       Серые глаза юноши, казалось, на мгновение потухли. Была бы его воля, он, опершись спиной на дерево, опустился бы прямо на землю и сидел бы, не шевелясь, будто пригвоздили к месту.       Больше ничего не последовало. Ветер усилился, нагнав тяжёлые тучи, заслонившие небо. Штирлиц огляделся и, взглянув вверх, бросил краткое «пора», после чего они вернулись к соснам, где был оставлен автомобиль.       Когда Мерседес-Бенц остановился возле дома Вильгельма, пассажир не сразу понял, где находится, и продолжал, не колеблясь, ровно сидеть. Водитель кратко кивнул, отправляя агента домой. В голове он до сих пор держал набор цифр, переданный ему.       Добравшись до своего коттеджа, Штирлиц не спеша загнал автомобиль в гараж и несколько минут провёл на улице, выкурив сигарету. Войдя в дом, он по привычке осведомился у работницы «который час?» и отпустил её.       Облачившись в домашнюю одежду, штандартенфюрер сел за стол и записал цифры, которые продиктовал ему Вильгельм. По пути он постоянно повторял их, чтобы не забыть, ассоциируя с числами из таблицы умножения или с памятными датами из школьного учебника по истории.       Когда Штирлиц потянулся к полке с книгами, его рука невольно дрогнула, дотронувшись до томика Монтеня. «Неужели и вправду шифровка из Центра?» Наконец, он перестал мучить себя одним и тем же вопросом и достал книгу, перевёл цифры в слова и соотнёс их с кодом. Его опасения в связи с тем, что этого мальчишку, студента-первокурсника, втянули в опасную игру меж двух огней, меж двух Центров разведки, оправдались.       Первое время штандартенфюрер сторонился его, держал себя холодно и старался как можно лучше изучить его. Мало ли, на что пошла немецкая разведка, чтобы узнавать сведения. «Но я бы знал, — думал Штирлиц, — или Шелленберг решил никого не привлекать к этому делу и подготовить этого студента самостоятельно. А может его и вовсе курирует шеф другого Аппарата».       Изучая дела, в которых Вильгельм принимал непосредственное участие, Штирлиц заметил то, что фамилия этого агента нигде не фигурирует, хотя обозначения в зависимости от документа были разными: «агент Вильгельм», «Вильгельм», «агент В», «сотрудник В» и так далее. Этот вопрос заинтересовал штандартенфюрера не на шутку. С какими агентами ему не приходилось работать — на всех была подноготная. А здесь был особенный случай.       Когда Вильгельм вернулся из Мюнхена с важными сведениями, то немедленно захотел передать их своему начальнику. Место встречи изменить нельзя. Она состоялась у того же маленького озера, покрытого теперь тонкой коркой льда. Под ногами была слякоть, светло-серые тучи заслонили собой небо, а холодный северный ветер продолжал гонять по воздуху опавшие листья.       Агент уже по привычке облокотился на массивное дерево. Он вновь передал шифровку, чётко и быстро произнося цифры, а после добавил несколько слов от себя. Штирлиц кивнул, продолжив пристально смотреть вдаль.       — Можно мне задать вам вопрос, герр Штирлиц? — резко спросил он, чем заставил собеседника обернуться.       — Задавай.       — Почему вы так презрительно относитесь ко мне? — продолжил Вильгельм, стараясь не смотреть в глаза начальника. — Я ведь не давал вам повода сомневаться во мне. И…       Но Штирлиц поспешил жестом остановить его.       — Проверка. Обыкновенная мера безопасности, — безразлично сказал он, пожав плечами. — Никому нельзя верить на слово. Даже если он произносит цифры в правильном порядке.       Студента весьма разозлил подобный ответ, несмотря на холод, его лицо начало багроветь, словно он перегрелся на солнцепёке, а глазах загорелся пламень, в этот раз решимости.       — Я понимаю, что, вероятно, вы сталкивались со случаями предательства и дезертирства, но вы можете устроить мне любой экзамен, любую проверку. Я докажу вам…       Он вдруг остановился, его речь закончило завывание ветра.       — Ну, договаривай.       — Докажу вам… Что способен бороться с врагом и служить величайшей в мире стране! — закончил Вильгельм с горящими глазами.       На мгновение в лице Штирлица что-то переменилось: надменное безразличие невольно начало сменяться мягкостью и удивлением. Он слышал много громких речей, однако этот студент, полный безумной решимости, заставил его слабо, незаметно улыбнуться.       Штандартенфюрер отошёл к замёрзшему озеру, выдыхая пар и вдыхая морозный ноябрьский воздух. Он достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет и спички и неспешно закурил, наблюдая за тем, как ветер уносит дым в неизвестном направлении.       Закончив курить, он обернулся к своему собеседнику, кто, казалось, совсем не изменил своего прежнего положения: всё стоял, опершись на дерево, словно выжидая приговор.       — То, что меня больше всего смутило в тебе, — твоя фамилия, а точнее её отсутствие в любых документах, — говорил Штирлиц, подходя ближе. — Я лишь единожды наткнулся на бумажку, где кривым почерком было выведено «Винс», а рядом стояла клякса. Глупость, да и только.       Сначала Вильгельм заметно напрягся, а после даже хохотнул, хотя смех был фальшивым и противоестественным. Он быстро это понял и оставил попытки изображать веселье, тяжело выдохнув.       Встретившись взглядом со штандартенфюрером, агент сам сделал несколько шагов вперёд и, достав из кармана замёрзшую руку, протянул её Штирлицу со словами:       — Моя фамилия — Гейзенберг.       Штирлиц лишь улыбнулся, вспоминая эти события. С того времени Вильгельм совсем не изменился: ни внешностью, ни характером. И теперь он ходил по комнате в надежде придумать план действий — нужно во что бы то ни стало помочь Исаеву. Сам разведчик терпеливо ожидал решения своего агента, хотя и был уверен, что сегодня он не сможет дать ему окончательный ответ. Этим бесконечным суткам следовало, наконец, закончиться.       Следующее утро в РСХА проходило так, как и обычно. Офицеры ходили между кабинетами, носили документы, фальшиво улыбаясь, приветствовали коллег и с нетерпением ждали обеденное время. Многие из них работали по ночам и возвращались домой под утро, иные и вовсе не выходили из здания, засиживаясь с документами и выкуривая по пачке сигарет за ночь.       Наконец, настало долгожданное время обеденного перерыва. В это время коридоры пустели, гул вокруг кабинетов утихал, да и в целом становилось тихо.       Дождавшись обеденной паузы, рейхсфюрер Гиммлер вышел из своего кабинета, дав распоряжение адъютанту на тот случай, если он задержится. Гиммлер направлялся к начальнику VI Управления РСХА — к Шелленбергу.       Постучав в дверь и услышав разрешение войти, он приоткрыл дверь: бригадефюрер разговаривал с кем-то по телефону, облокотившись на стол.       — Добрый день, Вальтер, — поприветствовал рейхсфюрер, закрывая за собой дверь.       Шелленберг, увидев своего начальника, приподнялся, однако Гиммлер жестом показал ему не вставать. Его приход был явлением совершенно неожиданным.       — Да, я не против, — продолжал беседу по телефону шеф SD-Ausland, глядя на рейхсфюрера. — Если понадобится моя помощь, обращайтесь в любой момент, дружище. Право, пока ещё не за что. Всего доброго.       Бригадефюрер резким движением положил телефонную трубку, тяжело вздохнув, словно избавившись от кошмара наяву. Он хотел продолжить заниматься бумагами, даже не вспоминая об обеде, если бы с противоположной стороны стола не послышался голос начальника:       — С кем это вы, Вальтер?       — С Мюллером, — протянул Шелленберг, поглядывая на телефонную трубку через плечо.       Гиммлер недовольно нахмурился и покачал головой, скрестив руки на груди.       — Кто же из вас всё не может успокоиться?       — Мы оба, — честно отвечал бригадефюрер, усмехаясь.       Рейхсфюрер уже неоднократно задавал этот вопрос: и Шелленбергу, и Мюллеру. Первый всегда твёрдо отвечал «мы оба» — он говорил лишь эти два слова, не меняя их местами и не добавляя лишнего. Второй же, напротив, обвинял своего коллегу, досказывая новые подробности каждый раз в зависимости от ситуации. Впрочем, между ними никогда и не было дружеских отношений.       Будучи ещё студентом университета, Шелленберг своими докладами на тему развития германского законодательства смог привлечь внимание Рейнхарда Гейдриха, который предложил ему работу в своём ведомстве. У шефа SD-Ausland всегда были покровители: сначала в лице Гейдриха, после в лице Гиммлера.       Мюллер же, напротив, был невзрачной фигурой, против которой были настроены многие в немецком аппарате. Хотя бы потому, что начальник гестапо вступил в НСДАП только в 1939-м году под давлением партийной канцелярии.       Было время, когда Шелленберг служил в контрразведке, в гестапо, а потому находился у Мюллера в подчинении, однако отношения между ними не сложились.       Они были абсолютно разными людьми: с разными взглядами на жизнь, с разными карьерами, с разными покровителями. Но друг с другом оба держали себя сдержанно и даже старались проявлять учтивость и товарищескую заботу. Начальник SD-Ausland и вовсе приветствовал своего коллегу, как «дружище Мюллер», на что он отвечал таким же обращением.       Однажды новобранец, перебравшийся на службу в Берлин, невольно стал свидетелем разговора между Шелленбергом и Мюллером, а после искренне восхищался дружескими отношениями между генералами. Сопутствующие ему офицеры из гестапо и политической разведки переглядывались меж собой, искренне стараясь сдержать смех. И то был далеко не единичный случай.       — Однако, Вальтер, я пришёл к вам по делу, — Гиммлер оставил свои мысли о начальниках управлений РСХА. — Точнее сказать, за советом.       Шелленберг едва заметно нахмурился и сложил руки в замок, отведя взгляд от чёрного телефонного аппарата. Он знал рейхсфюрера уже много лет, за это время случалось всякое, однако таким бригадефюрер видел своего начальника впервые: он не был строг, раздражён или недоволен, он не сидел в кресле, протирая очки и надменно глядя на всё вокруг, он не отдавал бесконечных распоряжений своему адъютанту, который входил в его кабинет каждые пять минут. Сейчас он сидел в помещении своего подчинённого, забросив по обыкновению ногу на ногу, и молчал, словно находился в смятении.       Гиммлер не выглядел так, когда создавал лагеря смерти, где в мучениях погибали миллионы людей, не выглядел так, когда организовывал холокост, жестоко уничтожая целые этносы, не выглядел так, когда давал разрешения на чудовищные медицинские эксперименты, развязывая руки Менгеле, Вернету и Рашеру.       — Вы знаете, какое число в субботу? — спросил, наконец, рейхсфюрер, подвинувшись к столу. — В эту субботу?       Шелленберг без единого лишнего слова кивнул головой, с трудом сдерживая улыбку. Даже такой пустяк Гиммлер обставлял так, будто всему пришёл конец. Дело было в том, что в субботу у дочери рейхсфюрера, Гудрун, день рождения.       — Знаю, рейхсфюрер.       Гиммлер благодарно посмотрел на бригадефюрера и продолжил:       — Не предполагаю, как об этом лучше спросить, но…       Слушая начальника, Шелленберг был серьёзен, как никогда. Он внимательно наблюдал, как рейхсфюрер перекладывал ногу на ногу, снимал очки, протирал их тряпочкой и возвращал на нос. Помимо того, он несколько раз порывался завершить свою недосказанную фразу, но всегда останавливал себя. Наверное, сиди напротив Гиммлера кто другой, он никогда ни о чём не догадался бы, однако шеф SD-Ausland видел его насквозь.       Аккуратно взглянув на наручные часы, Шелленберг понял, что уже 15 минут Гиммлер старается подобрать нужные слова. Бригадефюрер вызвал адъютанта, сказав тому сварить кофе и отправить несколько бумаг.       Через несколько минут на столе стояли две белые фарфоровые чашки с кофе, из которых медленно струился пар и аромат быстро распространялся по всему кабинету.       Когда собеседники начали пить кофе, помещение погрузилось в тишину. Обычно рейхсфюрер быстро выпивал чашку горячего напитка, когда особенно торопился — залпом, но сейчас он пил медленно, немного нахмурившись, постукивая пальцами левой руки по поверхности стола.       Убедившись, что в данный момент Гиммлер отвёл взгляд в сторону окна, Шелленберг слабо улыбнулся и, сделав ещё один глоток горячего кофе, сказал:       — Помните, в прошлом месяце мы проезжали мимо кофейни на Фридрихштрассе?       Рейхсфюрер вернулся в прежнее положение и удивлённо посмотрел на молчавшего доселе бригадефюрера, кто так неожиданно начал разговор.       — Ну.       — Напротив этой кофейни есть магазин игрушек, и в подсобном помещении хозяин прячет огромного плюшевого медведя.       Гиммлер несколько раз хлопнул глазами. Он по-прежнему не позволял ни одной эмоции показаться на его лице, однако больше не постукивал пальцами по столу и залпом выпил уже остывший кофе, оставив фарфоровую чашку на блюдце.       Шелленберг вновь взглянул на часы — обеденное время стремительно подходило к концу, оставалось около десяти минут. Тогда он поднялся со стула и, не отходя от стола, произнёс:       — Спасибо, что зашли на кофе, рейхсфюрер.       Начальник лишь слабо кивнул головой и, резко поднявшись со стула, в последний раз бросив взгляд в сторону окна, зашагал по направлению к двери. Он приоткрыл её, впуская в кабинет прохладный воздух из пустого коридора, но перед тем как выйти взглянул на бригадефюрера и, еле заметно улыбнувшись, сказал:       — Спасибо, Вальтер. Спасибо за кофе.       Рабочий день возобновился.       Мюллер работал в своём кабинете, разбирая документы о работе пражского гестапо. Было уже далеко за полночь, глаза сами закрывались от усталости бессонной ночи и от душного воздуха, витавшего в кабинете. Подобные рабочие сутки уже давно стали привычными.       Начальник IV отдела РСХА нажал на кнопку вызова адъютанта, и через несколько секунд из приёмной послышались неспешные шаги Шольца, который поднялся из-за стола и сейчас направлялся в кабинет руководителя.       Когда адъютант вошёл, группенфюрер даже не поднял на него глаз, продолжив усердно перечитывать документы, перелистывая их один за другим.       — Есть новости по поводу шофёра? — чётко проговорил Мюллер, развеяв тишину, царившую в помещении.       — Оберштурмбаннфюрер Холтофф пока не докладывал ничего нового. Он сейчас с ним работает.       — Вот что, Шольц. Пошлите-ка Биттнера их проведать. Холтофф может переусердствовать, а нам это ни к чему.       — Как прикажете, группенфюрер.       Разговор оборвался, однако адъютант продолжал смирно стоять перед своим шефом, хотя он не дал распоряжений, но и не отпустил.       — Есть что-то ещё?       — Пока что солдаты ничего не нашли. И конспиративную квартиру установить не удалось.       — Плохо. Это очень плохо, — устало пробормотал Мюллер, откидываясь на спинку стула и прикрывая руками лицо, сняв очки и положив их на очередное личное дело. — Надеюсь, к утру результаты будут заметно лучше.       Он отодвинулся от спинки, подался вперёд и потянулся к ящику стола, чтобы извлечь из него плёнку с записанным звуком, но тот оказал непослушание даже после нескольких попыток открыть его.       — Шольц, что у меня с этим ящиком? — Мюллер старался говорить гневно, но это походило только на пародию. — Сколько можно просить, чтобы мастер починил его? — выждав некоторую паузу и махнув рукой, он продолжил. — Попробуйте вы.       Адъютант смиренно подошёл к столу своего шефа и извлёк из кармана чёрного кителя связку ключей. Он, не глядя, лишь на ощупь, нашёл необходимый ключ и, вставив в замок, аккуратно повернул. На этот раз ящик открылся.       Мюллер отодвинул несколько объёмных папок с бумагами, достав из-под них свёрнутую плёнку, и протянул адъютанту с немедленным наставлением:       — Вот что, Шольц, мне нужен протокол этого разговора, — говорил он, задвигая ящик. — Пройдите до комнаты с проигрывателем.       — Как прикажете, группенфюрер.       Отдав честь, он покинул кабинет, закрыв за собой дверь. Когда звуки его шагов стали не слышны, то Мюллер нехотя поднялся со своего кресла, подошёл к шкафу и, тихо открыв дверцу, словно его кто-то подслушивает, достал запасённую бутылку водки и рюмку. Сейчас нужно было проснуться. Он наполнил рюмку до половины и быстро выпил, слегка поморщившись и несколько раз вздохнув. Голова немного закружилась, но это быстро прошло.       Сделав несколько шагов по кабинету, руководитель гестапо оказался возле аквариума, где плавали рыбки, лениво передвигаясь из угла в угол. Он взял баночку с кормом и насыпал в воду небольшую часть. Рыбки, словно встрепенувшись, бросились к корму, так неожиданно появившемуся в аквариуме. Мюллера эта картина заставила слабо улыбнуться и провести несколько секунд в наблюдении этого речного террариума.       Не успел Мюллер толком устроиться на своём месте, как послышался стук в дверь. Прислонив холодную ладонь к горячему лбу, он приказал войти.       — Группенфюрер, комната сейчас занята, — донёсся с порога голос Шольца.       Шеф гестапо нахмурился, проведя рукой по волосам.       — И кто же там слушает?       — Бригадефюрер Шелленберг.       Мюллер изогнул бровь и несколько секунд вдумчиво смотрел на своего адъютанта. Душный, спёртый воздух всё больше раздражал его.       — Интересно…       — Прикажете сходить позже, группенфюрер?       — Нет, Шольц, я схожу сам. И схожу сейчас, — опершись на подлокотники, шеф гестапо поднялся со стула, тяжело вздохнув. — Заодно увижу дружище Шелленберга.       Он взял у своего адъютанта плёнку и, сказав, что тот может быть свободен, отправился к комнате с проигрывателем.       Дежурный также оповестил, что в кабинете сейчас бригадефюрер. На что группенфюрер лишь кивнул и, слегка приоткрыв дверь, заглянул внутрь.       Звукозапись, которую воспроизводил проигрыватель, заставила Мюллера буквально замереть на месте. Группенфюрер нёс ту же самую плёнку, что сейчас слушал его коллега. Это было уже закрытое дело, то самое, о польских коллаборационистах, когда охранные отряды из офицеров гестапо, сформированные по инициативе Мюллера, показали свою несостоятельность. Это был провал.       Тогда все только и винили шефа гестапо в провале операции, несмотря на то, что официальные документы пестрили высокопарными словами об успешном завершении сложнейшей операции. Тогда все враги Мюллера, словно назойливые мухи, окружили это дело и, встречая группенфюрера в коридоре, у кого-то в кабинете или на приёме, не забывали вставить колкое слово. Но начальник IV Управления лишь фальшиво улыбался, скаля зубы, и молчал, ведь сказать в своё оправдание было нечего. Он был не из тех людей, кто открещивается от собственных ошибок.       Мюллер переживал. Переживал это дело весьма болезненно. Он ночевал в своём кабинете, перечитывая документы, справки, разрешения, слушал протоколы допросов, совсем не спал. Но при офицерах своего ведомства и перед другими генералами он держал себя, как и прежде.       Больше всего группенфюрер ожидал высказываний бригадефюрера Шелленберга, который изначально был против этой идеи, который предупредил о возможных последствиях рейхсфюрера, который безупречно выполнял свою работу. Но каково же было удивление Мюллера, когда он столкнулся с ним в коридоре. Шеф SD-Ausland выглядел под стать ему: бледное лицо, красные от бессонницы глаза, тёмные, практически чёрные, круги под глазами. Он был единственным из генеральского состава, кто при его виде не поспешил натянуть довольную улыбку или изобразить фальшивое сочувствие.       Когда они поравнялись, вместо язвительного комментария Мюллер услышал лишь сухое приветствие, пару контрольных вопросов и увидел лёгкий кивок головой.       «Почему же?» — думал сейчас шеф гестапо, стоя на пороге помещения.       После нескольких секунд неловкой тишины Шелленберг, не оборачиваясь, произнёс:       — Долго вы будете стоять в дверях?       Мюллер лишь усмехнулся и полноценно вошёл в кабинет, закрыв за собой дверь.       — И вам доброй ночи, дружище.       — Скорее, уже доброго утра, — отозвался бригадефюрер, глядя на наручные часы.       — И правда, — согласился Мюллер, исполнив аналогичный жест, и после недолгой паузы добавил: — Вы меня извините, что я без приглашения.       Шелленберг только ухмыльнулся, взглянув куда-то в сторону.       Шеф гестапо мерным шагом прошёл до середины комнаты и опустился на свободный стул. Теперь они с Шелленбергом переглянулись впервые с того момента, как Мюллер вошёл в кабинет.       — Я могу уступить вам, я не тороплюсь.       — Нет-нет, спасибо, дружище, — по-доброму отказался группенфюрер, махнув рукой. — Тем более в этом нет никакой необходимости. Не знаю, как так вышло, но на моей плёнке эта же запись.       Шеф Разведки вскинул брови и ещё раз посмотрел в сторону Мюллера, тот наблюдал что-то в окне, однако периферийным зрением видел на себе взгляд коллеги. Шеф SD-Ausland, однако, не был удивлён.       — Надеюсь, — произнёс шеф гестапо, нарушая тишину, поворачиваясь лицом к Шелленбергу. — Вы не будете против, если я послушаю запись с вами, дружище.       Бригадефюрер, усмехнувшись, ответил согласием.       Проигрыватель озвучивал совместный допрос Штирлица и Айсмана польских коллаборационистов. Шелленберг, опустив голову и прикрыв глаза, внимательно слушал беседу, изредка еле заметно загибая пальцы. Мюллер, напротив, устремил внимательный взгляд на проигрыватель, но выслушивался в общие фразы, позволяя себе посматривать в окно.       На записи прозвучала финальная фраза:       «Мы продолжим разговор завтра».       В этот момент шеф Разведки сжал кулак левой руки — он загнул все 10 пальцев. Плёнка прокрутилась ещё несколько секунд и окончательно остановилась.       — Что скажите, дружище? — спросил Мюллер. — Я бы сказал, кое-где особенно заметны напыщенность и неестественность; рушит общий темп беседы.       Шелленберг кивнул в знак согласия и, слегка сощурившись, наконец, разжал кулак и добавил свои наблюдения:       — Некоторые фразы были чересчур резкими, иногда не хватало детальности. «Продолжим беседу завтра» — и вовсе ошибочна.       — Вы правы.       Несмотря на то, что запись закончилась, как, впрочем, и её обсуждение, оба генерала сидели неподвижно, вероятно, ожидая действий со стороны собеседника. Но ничего не происходило.       — А вы опять сидите до утра? — задал вопрос Шелленберг, устало улыбнувшись и смотря куда-то в сторону.       — Да, много работы, — в тон ему ответил Мюллер. — Я тоже не ожидал увидеть вас здесь, думал, вы уже уехали домой.       — Я уже вернулся.