Разлом

— …В задачи эксперимента также входит подтвердить на практике теоретические рассчеты группы профессора Огаровича в области искусственного замедления жизненных процессов у человеческих существ, отработать технику поддержания человеческого организма в состоянии холодного сна и выведения его из такого состояния. Первые добровольцы уже тщательно отбираются комитетом, созданным для проведения программы “Поколение будущего”. — Скажите, Натан Карлович, а какие перспективы нам открывает эта технология? О каких грядущих прорывах мы можем уже сейчас с уверенностью говорить? — Понимаете, наука криология делает только первые шаги, но она обладает гигантским потенциалом. Только представьте, если мы научимся управлять обменом веществ, циклами сна и бодрствования, оптимизировать энергетические ресурсы человеческого организма и в итоге сможем значительно отодвинуть границы смертности. Думаю, тогда для человека в буквальном смысле не будет ничего невозможного, мы вырастим новое поколение, способное покрыть нужды в молодых, полных сил кадрах на десятилетия. Это в условиях возможных демографических кризисов даст нам неоценимое преимущество, и я верю, также послужит стартовой площадкой, так сказать, плацдармом для взятия новых высот в науке, технике и народном хозяйстве. — Правильно ли я вас понимаю, что космическая программа это пусть и основная, но не единственная сфера применения технологии холодного сна? — Конечно же нет. Закладывание основ для будущих космических путешествий было, так сказать, всегда тягловым двигателем проекта. Но с тех пор, как смелая идея профессора Огаровича начала воплощаться в жизнь, и проект получил полное финансирование, он вышел далеко за рамки своих первоначальных амбициозных, но все же узких задач. “Поколение будущего” только первая ласточка, так сказать, самолёт-разведчик… ⁂ — Антошка! — Антон Скрябин, студент четвёртого курса факультета геологии и геофизики Вольского Всесоюзного Университета Естественных Наук, в этот момент осуществлявший забор кофейной массы и отвал её в турку с целью последующего омыва с кипячением, из-за работающего телевизора не заметил, как в комнату вбежала Светка. — Антошка, мне как сказали, что ты приехал на каникулы, я сразу сюда. Светка Кожемякина, дочка сослуживца и хорошего друга его отца, сияла во всей красе своей юности, стоя в дверном проёме против льющегося из окна света утреннего июльского солнца, правой рукой облокотившись на дверной косяк и дерзко подбоченившись левой. Тень от занавески ложилась на её веснушчатое лицо, словно вуаль, карие угольки глаз сияли драгоценным блеском. Светка улыбалась своей очаровательной улыбкой, передававшей весь спектр чувств, от милодушия и почти наивной непосредственности до ироничной, чуть насмешливой снисходительности. Так бывает только у молодых людей, чьё сердце фонтанирует жизнью не как надёжный, подвергаемый регулярным проверкам и контролю гидро-насос, а как неудержимый дикий родник. Кожемякины жили через улицу, шесть домов отсюда. Виктор Скрябин и Николай Кожемякин служили с медицинской миссией в районах Средней Азии, когда там свирепствовал тиф. — Привет, Свет, я вчера поздно с поезда, так что не успел зайти… Как отец там, мама как? — Порядок. Мама пилит папу, что тот забросил науку ради практики в глухомани — это она так Снежнино называет. Но папа кремень, говорит, предпочитает хрустящий воздух хрустящим халатам, а эпидемиологии от него не прибудет, и в ответ пилит маму за недосол первых блюд. — Ну дядя Коля ещё тогда в Азии отцу говорил, мол к дьяволу всю эту бумажную возню… Значит, кандидатскую забросил? — Ага. Иногда делает вид, что пишет, чтобы мама сильно не пилила, — Светка рассмеялась. — Одна надежда теперь в доме, на меня. — Решила по родительским стопам? — Ну-у, я пока не уверена, что прямо по стопам. Мне больше интересно не то, что человека губит, а то, что может сделать его сильнее. — По-моему, эта область знаний называется физиология. Ну что ж, перспективно, особенно в свете сегодняшней повестки. — Ой, да у нас эта повестка каждые пару лет меняется. А мне ещё школу заканчивать. Слушай, а ты бы не хотел… — Светка кивнула на работающий телевизор. — Что не хотел? — не понял Антон. — Принять участие в программе? “Молодыми глазами заглянуть за горизонт будущего”, — последнюю фразу она продекламировала нарочито пафосно. — Ну как говорят с экранов все эти утомлённые галстуками дяди. — Дерзкая ты, Светка! Ну, во-первых, туда кого попало не отбирают, это как в лотерею выиграть. Не космонавтика, конечно, но и не проходной двор. Во-вторых… — А к вам ещё комиссия не приезжала? Ты же на последний курс перешёл. А что, отличник научной и физической подготовки. — Светка! — Или струсил? Не, ну ты скажи, мне-то можно, я не выдам. — Ах ты провокаторша! — Антон расхохотался во весь голос и встал в позу, передразнивая Светку. — Ты на что же меня подписываешь, чтобы я как спящая красавица в пещере отлёживался, пока, значит, все более сознательные граждане трудятся не покладая рук на благо отечества? В тунеядцы меня записываешь? — Антон! — закричала Светка, когда он, жестикулируя в наигранном негодовании задел стоящую на индукционной плитке турку. Смешная, напоминающая по форме песочные часы медная турка, привезённая отцом из Азии, к этому моменту пенилась ароматным бурым содержимым. При попытке ухватиться за ручку, чтобы восстановить равновесие, часть содержимого расплескалась и ошпарила Антону пальцы. — Вот черт! — чертыхнулся Антон. — Антошка, ой, блин, давай под холодную воду. — Пока вода лилась из-под крана, остужая кожу на его руке, заботливо направляемой под струю Светкой, шапка из кофейной пены поднялась над краями сосуда и с шипением растеклась по краям, оставляя на стенках “песочных часов” потёки, подобные засохшей крови. ⁂ Антон открыл глаза и какие-то секунды разглядывал шестиугольный циферблат часов на противоположной стене, поглаживая левой рукой правую. Сон ушёл, но чувство жжения фантомной болью продолжало преследовать его наяву. Ему ещё никогда не снились воспоминания, да ещё и с такой чёткостью, будто смотрел он их записанными на киноплёнку. Впрочем, последние десять лет ему вообще ничего не снилось, возможно, его мозг вовсе отвык синтезировать сны и теперь лениво выдавал сцены из памяти о его дозагробной жизни. Он очень ясно сейчас видел их всех: отец, Кожемякины, однокурсники… отец. Антон зажмурился. Нельзя сказать, что смерть папы кардинально повлияла на его решение стать частью Поколения Будущего, но тогда ему больше всего захотелось отрешиться от всей суеты мира и побыть одному столько, сколько потребуется, пока боль не стихнет. Он никогда не бежал от трудностей и вообще не был трусом, но внезапно настигшая жажда покоя стала навязчивой идеей на те полгода, что прошли с момента гибели Виктора Скрябина в катастрофе. Он с успехом окончил ВУЗ, до старта программы оставались восемь месяцев, и одиночество перестало быть ему единственным спутником, однако желание заглянуть за черту не пропало. Это был всего лишь сон, пусть и очень долгий. Да, с риском не выйти из чертогов Морфея никогда, но не такое тотально безнадёжное происшествие, как смерть. “Какие странные часы,” — думал Антон, лёжа в кровати в своих апартаментах, напоминавших номер в недорогой гостинице, только с чуть более компактной планировкой. Часы действительно ничуть не походили на привычные большинству людей на поверхности. Это был хронометр, предназначенный для мест, где естественные признаки смены суток были абсолютно недоступны взгляду, мест, не знавших солнца. Сами эти часы с их циферблатом, фосфорицирующим в свете небольшой скрытой за ободом лампочки, заменяли обитателям комплекса и солнце, и луну вместе взятые. Цифр не было вовсе, однако циферблат оказался расчерчен на сектора разной ширины и двух цветов, розового и голубого. Антон отсчитал шесть рисок на голубом секторе, затем три на розовом, ещё три после жирной полоски, продолжил счёт на следующем голубом поле, там оказалось пять делений, ещё шесть и следующие за ними семь снова в розовом. Итого, тридцать. Если каждое малое деление обозначало шестьдесят минут, стало быть местные сутки составляли именно тридцать часов. Да, кажется, Шаэн Левонович что-то упоминал в своей лекции про особый режим, и там фигурировало именно это число. Антон довольно быстро сообразил, что розовый и голубой напрямую связаны со спектральным циклом древесного питомника. Их, видимо, здесь принимают за сумерки и белый день. Интересно они тут живут, словно на другой планете. Он повернулся на бок. На прикроватной тумбочке лежали фотографии, открытки и письма, что он получил за все время своей долгой “зимней” спячки. Цилиндрическая капсула пневмопочты, ждавшая его по прибытии в номер, оказалась туго набита посланиями из прошлого. На каждом проставлен в качестве адресата ГУ стратегических проектов Минсоцпрогресса, именно оно курировало и финансировало работу лаборатории Огаровича. На каждом красовалась багровая печать с новым гербом СТАЗЕВР’а — все тот же вездесущий правильный шестиугольник, с вписанным в него раскрытым штангенциркулем, зажавшим в губках нечто, походящее то ли на семя, то ли на кристалл. “Скрябину Антону Викторовичу, Основа №6” — значилось на штемпеле переадресации. Основа шесть? Кажется, этот объект раньше назывался Верховье, чем вызывал немало поводов для шуток среди персонала. Когда Антона привезли сюда для подготовки к введению в депривационный криостазис, тут почти что ничего не было, кроме строительного хаоса на поверхности и величественного пустынного спокойствия катакомб. Медблок, где его принимали, располагался над уровнем земли, прикрытый временными куполами атмосферной защиты из зеленоватого стеклопластика. Всю территорию огораживал забор из листовой профильной стали, покрытый изнутри салатовой краской. Лишь в одном месте ограждения не было: у утёса, выступающего над устьем Змеенки, одного из притоков Кобры. Собственно, поэтому комплекс и получил своё название. Антону нравилось приходить на обрыв и созерцать с него красоты Сурских гор. Вслед за мыслями о горах в голове всплыл вчерашний разговор с Хладовым, вызывавшим Скрябина для вводной. “Слой 88, кабинет 14”. То самое АСО, где весь рабочий день жужжали вредные осы, не дававшие мёда в отличие от трутней из других подразделений. Антон встал с кровати: он забыл вернуть пустую капсулу на место, как предписывала инструкция на табличке возле шлюза приёма-передачи. Достав остальные письма, что ещё не успел прочесть, он заправил колбу в приёмник, нажал на рычажок, и та с шипением ушла в вакуумный канал, а секунду спустя, сопровождаемая коротким свистящим звуком, направилась к центральному накопителю. Спать больше не хотелось. Клавиша у основания встроенного в тумбочку забавного светильника с абажуром в форме пагоды зажгла для него огненно-оранжевый свет, раскидав по стенам спальни стайку темно-серых бабочек. Узор из миниатюрных бабочек, вышитых гладью серебристой нитью, украшал хлопчатобумажную алую ткань абажура. На стене же они смотрелись гигантскими махаонами. Щёлкнув клавишу, располагавшуюся рядом с первой, Антон привёл в действие электродвигатель, вращающий маленькую пагоду по синусоидальной траектории. Махаоны и мёртвые головы беспокойно закружились по комнате, пагода слегка закивала изогнутой крышей. Среди вороха писем, вываленных на одеяло, он находил открытки от людей, которых почти не знал. Все они начали писать ему в последние года два. Друзья сокурсников, дочери преподавателей… Из их слов получалось, что он, пусть и локально, но успел стать для кого-то героем. Про него даже прочли пару лекций в родном ВУЗе. Кажется, эта тема набирала популярность. Света говорила, что будить начали полтора года назад. Ну что ж, первые наглядные успехи. Абсолютно здоровые люди, не забывшие в холодном сне то, чему их учили в университетах, возвращались в строй. Криология из смелой теории превратилась в полноценную ветвь медицины и биологии. Скрябин думал о Разломе. Что это ещё за чудо такое? Надо по возможности выпытать у Хладова хоть какую-то дополнительную информацию перед отправкой. Если, конечно, его и вправду именно туда готовят, как пророчили Шаэн Левонович и Антонов новый друг Вадик Климов. Впрочем, он на это особо не рассчитывал. Павел Григорьевич не производил впечатление любителя почесать языком без протокола. Скорее всего, Антону самому придётся больше слушать, записывать и подписывать. Мысли прервал хлопок. Мигнувшая лампочка на шлюзе пневмопочты оповестила о получении личного послания. Потянув за рычажок, он извлёк капсулу и вынул записку. Одной рукой убирая капсулу обратно, чтобы снова не забыть, второй развернул бумажку: “Антошка, не хочешь прокатиться до арборетума? Дважды зелёный. Пропуск разрешает. Возле служебного на тепличные ряды. Там карта есть. 27:30.” Она ещё спрашивала, хочет ли он. Дьявол, надо было сразу поставить посудину на место, он же не может по правилам получить ещё одну банку, если не вернул системе предыдущую. По его вине Светка прождала полночи, чтобы достучаться до него и назначить свидание. Он не мог позволить, чтобы девушка ожидала ещё хоть лишнюю минуту. Писать ответ смысла не было. Панель с лампочками оповещала о доставке, о получении и о доступности абонента сама. Рычажок, свист. Антон стал одеваться и приводить себя в презентабельный вид. Он не знал, можно ли было причислить его комбинезон к одежде, приемлемой для свиданий с молодыми девушками, но иной у него просто не было. Он получил назад во владение часы отца, а вот одежду уничтожили сразу после криации, не было никакой нужды хранить её все эти годы. Благо хоть, сбрить сорокадневную бородку он успел заблаговременно, перед тем, как ложиться спать. ⁂ Он вышел из фуникулёра на довольно просторную площадку с шестью спусками в разных направлениях. Надо ли говорить, какой та была формы? Платформа, видно, как паук держалась на своих ногах-лесенках, различной крутизны, ширины и назначения. Слева от привёзшей его кабинки, висевшей на параболическом, спускающемся сверху как лиана, цепном тяже, располагалась цилиндрическая вертикальная шахта явно для перевозки чего-то внушительного с поверхности и на неё. Напротив грузового лифта вниз к складским ангарчикам полого стелилась двух с половиной метровая лента транспортёра. Антону же нужно было спуститься по винтовой лестнице справа и направиться к горевшим золотом внутреннего освещения стеклянным коробам. Неестественно густое и насыщенное темно-розовое сияние плазменного неба заливало каверну питомника, размытые бурые тени от бардовых облачков проносились по земле и исчезали вместе с тем, как рассыпались отбрасывающие их сгустки разгоняемой потоком электронов газовой смеси с той стороны потолка. Тепличным растениям были чужды эти контрасты вечного полдня и мифического заката, плавно, без наступления тьмы, переходившего в рассвет. Они жили своей уютной жизнью под светом и теплом желтоватых ламп накаливания. Лампы и системы аэрозольного орошения дополнительно подпитывались энергией повторного поглощения света общего плазменного генератора — обычные солнечные батареи располагались полосами на верхней грани. Антон дошёл до дуговой стойки питьевых фонтанчиков, после которых мощёный на удивление вполне квадратной крупной плиткой путь расползался на несколько дорог на подобие меноры или трезубца. Табличка с надписью “Лаборатории” торчала рядом с крайней веткой. Теплицы остались левее, уже другие, какие-то мрачные и тёмные. “Видимо, грибные”, — решил Антон. — “Наверное, где-то здесь выращивает свои ‘шампаньоны’ Юлия Климова”. Несмотря на циклопические размеры Арборетума, заблудиться здесь было проблематично, и уже через менее чем десять минут он быстрым шагом дошагал до перекрёстка, с которого можно было отчётливо видеть фигурку девушки, сидящей на лавочке в минискверике перед пластиковыми дверями в вестибюль под вывеской “ЛаборАрб”. — Извини, Свет, я… Давно сидишь? — смущённо заговорил Антон. — Пошли, — прытко вскочив с лавочки, она подбежала к Антону, схватила его за руку и повлекла в направлении металлической лестницы, ведущей на ярус выше. При этом загадочная улыбка не сходила с её такого ещё юного личика ни на миг. — Куда мы? — Антон еле поспевал за Светкой. Спортивная юность, впрочем, не давала таким мелочам, как ноющие мышцы, смутить его твёрдую поступь. В самом центре моста, соединявшего тот и этот берег второго яруса, оказалась смотровая площадка. Хитрый массивный пульт с рычажками и кнопками, рассчитанными явно на удар по ним кулаком, развеял иллюзию, что построена она была для туристов. Однако, вид отсюда открывался сногсшибательный. Он помнил этот мост, он наблюдал его, когда они проезжали над питомником на фуникулёре. — Эка вы тут размахнулись! Прямо подземное тридевятое царство! — восхищению его не было предела. — Ты ведь не знаешь ещё, — тень улыбки все ещё продолжала висеть на губах, но черты Светиного лица преобразились: на Антона сейчас смотрела взрослая женщина, кандидат биологических наук, заведующая отделением криации и так далее, и тому подобное, Кожемякина С. Н. Щеки её горели, наверное, как и его собственные, но не от прилившей к ним крови, а от пронизывающего насквозь неживого света, льющего с многотонного потолка. Карие вишни смотрели на него с сочувствием. — Конечно, не знаю, я проспал две пятилетки, как заправский тунеядец — мне так ваш весельчак Манукян сказал, и он абсолютно прав. Ну хоть ты новости расскажи, а то я перестал даже сверстников понимать. Мне вон открыток целая куча прилетела, а я как контуженый. — Мы, Антошка, в подполье все ушли. — Это как, засекретились дальше некуда? — Война была. Ты только не пугайся. — Опа! Да чего уж там пугаться-то, скажешь тоже. Ну наши-то хоть победили? — Антону почему-то стало неудержимо смешно, хотя поворот в диалоге такой реакции не предполагал. — Да нет, тут сложно все. Реальных боевых действий не было. И не победил никто, но потери мы понесли. — Вот теперь реально напугала. Как это, боев не было, а потери были? Да и с кем война-то? Неужели с ШЕА все-таки столкнулись? — Они нам войну не объявляли, но есть основания считать, что было применено новейшее оружие, климатического типа. — Какого типа? — не понял Антон. — Климат у нас изменился резко. Похолодало. Когда войну холодной называли, вряд ли о таком думали, а теперь вот можно буквально понимать. — Подожди, так там… — Антон поднял палец вверх, — …там теперь что? — Там все как и прежде, ну почти, только холоднее. Основной удар пришёлся по сельскому хозяйству, конечно, вот и стали создавать такие подземные оазисы. Наш Арборетум с космической программы списали под вещи куда более насущные и приземлённые. Мы, Антон, грибы и морозоустойчивые культуры изучаем. Криологи в проекте тоже нужны, как ты понимаешь. За гибернирующими смотреть это одна забота, а выдавать на-гора срочные результаты по перспективным сортам это головная боль другого порядка. Мы теперь фундамент нового мира, ни больше, ни меньше. Так говорят, к тому же это правда. Ты сам все увидишь. Я только вот что тебе хотела сказать: не верь Хладову. Он будет убедительным, но это его работа. Соглашайся со всем, но не верь ни единому слову, просто запомни это. Ради нашей старой дружбы. — Ладно, Свет, хорошо. Ты меня ошарашила прямо. Но спасибо, что я хоть от тебя все узнал, а не от… Он мне ещё тогда не глянулся, когда в опекуны набивался. А ты-то как в этом новом мире? То есть… Понятно. А как отец? — Помогает мне с докторской, — Светка опять растаяла в улыбке. — Свою он забросил, ты знаешь, а у меня времени с каждым днём все меньше. Особенно с последней волной побудок. Кого не в литополисы вроде нашего, того на Разлом. Кому как повезёт. Тебе вот шанс выпал. Заставлять никто не может, но ты не отказывайся. Тебе там интересно будет, себя проявишь. Я бы предпочла устроить диверсию перед начальством и эгоистично оставить тебя здесь, но в Верховье геологи ни к чему, мы тут глубинными выработками не промышляем. — Разлом, так много говорят о нем. Что это ещё за напасть? — Ну, положим, не напасть, а очень вероятно, что свет надежды. Надежда у нас теперь под запретом, как существо редкое, вымирающее. Всуе это слово лучше не упоминать, а то СОКОЛ’ы наши решат, что ты больше их знаешь. Я биологиня, Антон, тайны Земли это твоя специальность. Земля нам открылась, показала свои недра, так что теперь наша общая задача все каталогизировать и заархивировать, изучить и приспособить. Вот ты и будешь изучать и приспосабливать. Работы море, извини за каламбур, — она вдруг засмеялась своим этим заражающим жаждой жизни смехом, способным разрядить любую самую тревожную и гнетущую атмосферу и заставить собеседника простить дерзкой девчонке любую выходку. Антон хорошо помнил его, что-то все-таки в людях никогда не меняется. — На фронт поеду, ясно. Тогда мне ничего не остаётся, как клятвенно пообещать вас всех не подвести ни при каких обстоятельствах. “Как это странно: встретить кого-то из той, прошлой, жизни и тут же окунуться в совсем новую, чужую, сделать её своей, присвоить. Время не спит, оно только порой дарит иллюзию передышки. Кажется, я превращаюсь в философа. Странно, раньше за собой такой расхлябанности не замечал. Все бока отлежал в этой теплице наоборот, как овощ какой-то. Да знал я, на что шёл, чего теперь. Так, выше нос, ровнее шаг. Хватит!” — Антон Скрябин разгонял в голове странные мысли, что те облачка заряженной плазмы. — Сколько у меня, месяц остался? И чего мне тут выжидать столько времени, я вон уже прыгаю, как русак по полю. Мне этот месяц десятилетием в мозг записался. Не вытерплю. — Нет, Антон, рановато тебе в бой, потерпи. Процедуру не просто так расписали. Это ты сейчас бодренький, а вот через пару-тройку дней придётся тебе опять в коляску пересесть. Ретроградный посткриационный синдром своё возьмёт. Так что не забывай тоник в мышцы втирать и на массаж ходить. У Хладова повинность отбудешь, походи, с людьми познакомься. — Я уже тут завёл одно знакомство, с четой Климовых. — А, да? Шустрый ты. Юлька в микологической с грибами возится. Грибы животные неприхотливые, так что меня туда не зовут на помощь. Но ботаничка, химичка и наша родная холодичка как одна семья, так что дружим — чаи гоняем. С досугом, правда, у нас здесь не очень разнообразно. Кино- и концертный залы в атриуме жилых секторов, прямо посередине, на слое семь-девять. В центр физической культуры и здоровья тебе как на работу придётся ходить, но я знаю, оно тебе в радость будет, ты же спортсмен у нас. Совершенно внезапно началась гроза. Самая настоящая, с громом и ливнем, только что без молнии. Кунцитовые небеса, впрочем, не разверзлись, сохранив свою прежнюю грозную невозмутимость. Зато влагораспылители в посадках лиственных и кустарников, как по команде невидимого режиссёра, принялись резво вращаться, распределяя суточный литраж влаги между питомцами Арборетума. Из динамиков громкоговорителей доносились раскаты, воздух рвало грохочущим эхом. Однако вскоре громовые хлопки сменились на аплодисменты, а за ними последовала музыка. Прорываясь сквозь надрывный треск, звучал Вивальди. Задул лёгкий ветерок, потянуло свежестью. Где-то вдали послышался пульсирующий ухающий звук, и потоки воздуха стали набирать силу. — А говорила, досуга нет. — Это Волгин развлекается, техник-смотритель Зефира. Пойдём-ка отсюда, а то нас сдует с тобой. Они направились к межъярусному пролёту. Потоки обеспыленного, насыщенного кислородом воздуха неслись в противоположном направлении от того, что сперва Антону показалось вертикально расположенным кратером небольшого вулкана. — Давай наверх, тебе так ближе будет, через коридор между техническим и инженерным. Я тебя по своей карточке пропущу. Уже двадцать девять, совсем загулялись. — Это же природная каверна, так? Какая же у неё глубина!? Чудовищно прекрасно! — Вроде так. У тебя в номере библиовизор есть, там вся информация по Основе-шесть. Сюда, Антон. Пройдя в неприметную дверь на самых обычных петлях и без всяких признаков механизации, они миновали небольшой коридор, разделяющий трудящихся на ремонтных работах от проектировщиков, и дошли до перекрёстка, где перпендикулярный первому коридор одним концом уходил под табличку с изображением шестерни и гаечного ключа, а другим под аналогичную с шестернёй и полуощипанным гусиным пером. В инженерку вход в это время был заказан, пришлось свернуть налево и топать до конца ООО (“Отдела обслуживания основы”, как было указано под пиктограммой), они работали круглосуточно. Наконец, Антон со Светланой вышли к пропасти цепного трамвайчика, огороженной только низкой калиткой из металлической сетки. Окружающая обстановка не блистала футуризмом и производила впечатление рабочего муравейника. “Они спартанцы и скидывают нерадивых мальчиков в пропасть. Это понятно.” ⁂ АСО оказался сущим лабиринтом. Хотя Антон и понимал, что его реальные размеры куда скромнее впечатления о них, но ощущение себя муравьём, потерявшимся в осином гнезде, не покидало его всю дорогу. Запутанная сеть изломанных коридоров успела утомить его больные ноги. Стены выглядели не строго перпендикулярными полу, а заваленными в проход, и давили на сознание вкупе с неоправданно высоким потолком. Антон, чей рост был выше среднего, казался здесь самому себе карликом. Полоса на полу в виде морзянки со словом “СОКОЛ” служила ему нитью Ариадны, а Хладов, начальник Службы особого контроля, представлялся Минотавром, которого следовало одолеть. Понурив голову, чтобы не упустить след, он послушно брёл к цели, петляя по бесконечным коридорам, проходя мимо дверей, чьи проёмы предназначались для существ явно высшего порядка. “Это всего лишь глупая иллюзия, оптический обман. А мой мозг слишком переутомлён перевариванием поступившей за столь короткий срок новой информации. Не имеет никакого значения ни эта странная планировка, ни моё предвзятое отношение к ней. Они пытались встроиться в минимальный объем пространства, возможно, все неоднократно перепланировалось с учётом расширения персонала и изменения задач комплекса. Не надо придавать такой глубокий смысл…” “СОКОЛ Хладов Павел Григорьевич Нач. службы” — убористым шрифтом с глубоким рельефом было выбито на табличке чуть выше линии взгляда взрослого человека. Ручки на двери не было. Не видно было и звонка, поэтому Антон решил стучать. Но не успел. — Заходите, Антон Викторович, — голос Хладова звучал откуда угодно, только не из-за двери. Какое-то время ничего не происходило. Затем дверь распалась на две половины, почти бесшумно раскрывшиеся подобно крыльям жука и исчезнувшие в стенных перегородках по обе стороны проёма. Когда Скрябин вошёл в кабинет, обе половины сошлись вновь, как ножницами обрезав и путеводную нить, и всякий шанс ретироваться без визы хозяина. Кабинет “нач. службы” не выделялся размерами, разве что потолки были по-прежнему выше ожидаемого для подземных помещений. Из библиовизора он узнал, что Верховье отстраивалось вокруг уже существующих природных пустот в скале и небольшой сети пещерных тоннелей. Две крупные каверны занимали Арборетум и Аид (как про себя он успел прозвать свою высокотехнологичную почивальню), прочих же не имелось. А это говорило о том, что изначальная выборка такого количества породы предполагала закладку куда более требовательных к габаритам помещений. Перед вошедшим Антоном оказался вопреки его предположениям не начальничий стол с креслом и Хладовым в нем, а встроенный в стену немалых размеров аквариум, который настолько диссонировал с общим минимализмом обстановки, что Антону понадобились пара мгновений на сопряжение такой роскоши с пустыми стенами, убранными в строгие сероватые в алую полоску обоями, редкими лампами периметрального освещения, дощатым полом, покрытым матовой краской цвета “умбра”, отсутствием ковров, картин, кубков на полках, самих полок и чего угодно ещё, способного придать рабочему уголку домашний уют. — Рад, что вы не отложили в долгий ящик этот визит, — стол с креслом и Хладовым в нем обозначил своё присутствие справа от входа — именно оттуда доносился теперь голос. Владелец голоса, вместо того чтобы ожидаемо предложить Антону расположиться по другую сторону, сам встал из-за стола и подошёл к нему. Все те же уложенные назад волосы, все те же невозмутимые черты волевого лица, все тот же внимательный взгляд, смотрящий сквозь предметы, как если бы их не существовало в действительности. На нем лоснился бронзой необычного кроя мундир явно пошитый из ткани на искусственном волокне, таких Антону раньше видеть не доводилось: зауженный к бёдрам, с полами, прилегающими к брюкам так, что весь костюм походил на комбинезон, плотно запахнутые лацканы соединялись в форме некого галстука, а левое плечо с полимерной вкройкой украшал шестиугольный погон с изображением символа “æ” — такого, будто схематичные рыбки из инь-яня повернулись друг к другу спинками. — Я введу вас в курс дела, разговор предстоит долгий и, как я надеюсь, продуктивный, — этот человек явно не признавал достойным хобби тянуть кота за хвост. — Итак, вы едете на объект “Основа Ноль”, он же для лиц без допуска и соответствующей квалификации просто “Разлом”, а для заокеанских газет “Сплит”, — заявил Павел Григорьевич безапелляционно. — Почему именно туда? И кто ещё отправляется из… местных? Если бы хотя бы в одну из глазниц Павла Григорьевича был встроен микроскоп вместо глаза, он смог бы разглядеть каждый атом Антонова существа и провести спектральный анализ. Но микроскопа, судя по всему, не было, поэтому Хладов спокойно продолжил: — Вы, должно быть, уже навели общие справки о предмете. Однако долг обязывает меня дать вам максимально подробную сводку, чтобы вы сумели подготовиться к работе до отбытия. Вы же помните, я за вас теперь отвечаю, — Хладов попытался улыбнуться или что-то вроде того, левой рукой направил Антона к аквариуму, а пальцами правой быстро и с особым ритмом постучал по какой-то мембране в нише стены. После манипуляции с мембраной рыбки, растения, коряги и прочая имитация водной жизни исчезли вместе с водой, а их место заняла спутниковая карта чего-то, похожего на рубец от глубокой резаной раны. “Это, наверное, такой же экран, как у Шаэна Левоновича в приёмной”, — ошарашенный чудесной переменой рассудил Антон. — Псевдоокно, Антон Викторович, — видя изумление гостя, снизошёл до объяснений Павел Григорьевич, — это называется псевдоокно. У таких панелей широкий спектр применений, среди них коммуникация на расстоянии, просмотр видеозаписей и изображений из архивов инфонакопителя, ну и декоративная, конечно. Вам нравится? — Впечатляет, — не соврал Антон. Ему явно предстояло научиться многому новому, в том числе пользоваться такими штуками, если, конечно, одну из них когда-то доверят такому профану в эксплуатацию. Ещё сегодня утром он хвалился, что научился запрашивать у библиовизора нужные данные, и вот опять чувствовал себя сущим младенцем перед лицом прогресса. — Это недавнее достижение нашей науки. Прорыв в передаче изображений с повышенным качеством, — собеседник выждал паузу, позволяя ему хорошо разглядеть неясный размытый фотоснимок из космоса и морально свыкнуться с без вести пропавшими водными обитателями. — Разлом, Антон, — кажется, Хладов только что назвал его просто по имени, — это, фигурально выражаясь, фундамент нашей будущей промышленности. Полигон для научных исследований. Неисчерпаемый даже в средней перспективе источник ресурсов, — он говорил ровно, с расстановкой, как на лекции. — Лучшие умы СТАЗЕВР’а уже трудятся в многочисленных проектах, связанных с Основой Ноль, с постижением её тайн. Каждый день встречаются с новыми, непредвиденными сложностями. Теперь предстоит влиться в этот поток и вам. — Проекты, такие как “Муравьиный Лев” доктора Льва Ферми? Что-то с химией, кажется? — Всего-лишь один из многих. Но это не ваша специализация, вы же у нас геолог. С ближайшей партией молодых специалистов поедут один биолог и два химика. Так что в пути скучать не будете. Вы все четверо поступите в распоряжение товарища Мохова, но только после того, как вас официально выпишут из программы “Поколения”. Вы все ещё представляете интерес как человек, благополучно переживший криогибернацию. Восстановитесь, освоитесь в новом времени, подготовитесь теоретически. В вашем распоряжении больше месяца, и никто не в праве вас торопить. — Я могу отказаться? Например, поехать на другой объект? — Антон почему-то посчитал важным все же задать этот вопрос, хотя реальных причин не ехать на это чудо света у него не было, даже напротив, не терпелось туда рвануть как можно скорее. — Да, можете. Но мы же с вами не рассматриваем всерьёз такую возможность? Вы не инвалид и не связаны никакими обязательствами, вы не узкий специалист, невостребованный нигде больше, кроме как в самом глубоком подземелье, для работы в лаборатории, занимающейся черте чем. И что самое главное, вы не похожи на труса. Так что, едете? Нет, я вас не вербую, подумайте, у вас уйма времени. Хладов, безусловно, вербовал, но возразить ему Антону было нечем. Он хорошо помнил фразу Светланы Кожемякиной, его единственного старого друга здесь, что доверять этому человеку нельзя, но пока не понимал, куда применить своё недоверие. “Ладно”, — думал он, — “буду относиться ко всему подряд скептически.” Менялись слайды с видами будущего места трудовых подвигов геолога Скрябина. В голове исчезали белые пятна на карте новой реальности. Появлялись вопросы, по каждому из которых у “крестного куратора” выстреливал мгновенный убедительный ответ. Наверху похолодало, по официальной версии из-за какой-то заокеанской вундервафли климатического действия, но хорошо хоть не бомбы. Зима теперь увеличилась за счёт межсезонья и царствовала в средней полосе большую часть года. Возник продовольственный дефицит, и это самая большая теперь наша проблема. Литополисы в буквальном смысле теперь столпы цивилизации, с несколько десятков по всей стране, и новые строятся. В две тысячи шестнадцатом, спустя пару лет после начала заморозков, земная кора в центре евразийской плиты треснула, землетрясение силой в шесть баллов прокатилось по Северной Сребири. Это время было временем паники, когда наш и без того деморализованный катаклизмом, повлёкшим голод и смещение привычного уклада жизни, народ разуверился в целесообразности смелого и масштабного плана правительства углубиться под землю, так сурово наказавшую их теперь за самонадеянность. Все ждали не иначе, как конца света, и он бы случился, если бы не провидческое решение товарища Хромова сделать ставку на исследование нового феномена. Разлом стал новым амбициозным проектом Минсоцпрогресса после Поколения Будущего. Мы стали продавать полезные ископаемые в небывалых объёмах, мы стали строить термальные электростанции и обогревать восстановленные города. Мы изобрели новые материалы и соединения, мы удобряли ими почву. Но самое главное, СТАЗЕВР получил вынужденную специализацию среди других стран в бурении недр и прокладке многокилометровых тоннелей. Мы узнали все о земле, но нам предстоит узнать о ней многократно больше.