непрочитанные письма

Ренджун любит Лукаса, их теплую постель, серую однушку и самые искренние отношения, которые только могут существовать между людьми. Лукас, для всех холодный и неприступный, в какой-то момент жизни стал для него самой защищенной и надежной крепостью, в которой запереться хочется надолго и не покидать никогда. Лукас для окружающих немного грубый, отрешенный и похожий на недостижимый идеал; для Ренджуна — самый искренний, теплый и весь из себя ребенок, которого хочется обнимать и лелеять, как самое настоящее бесценное сокровище. Он ведь и есть то самое сокровище. Которого Ренджун не заслуживает. Хуан считает себя недостойным того, что получает от него: искренние слова, поддержку, поцелуи в лоб, макушку, кончик носа и в губы — эту любовь, которой не знал никогда прежде. Он дал причину, цель в жизни. И Ренджун все еще никак понять не может почему, зачем, по какой причине Лукасу сдался зашуганный, одинокий и бледный (будто солнце никогда кожи не касалось) парнишка. Но он любит все равно и каждый раз это повторять по тысяче раз как минимум, а затем еще столько же раз слова эхом отражаются в сознании, комнате и греют, освещают. Ренджун разуверился в людях, в окружающем мире настолько, что во всем видит подвох — даже в любви Лукаса. Но боится об этом думать: думать о том, что может конец наступить, и это все — ничто — лишь шутка, чтобы высмеять бедного Хуана. Ренджун боится одиночества больше всего рядом с Лукасом. Потому что без него смысла в мире отныне не существует. Потому что полюбить кого-либо еще Ренджун не способен. Потому что боится потерять его так сильно, что отталкивает каждый раз, когда тот приближается слишком близко — настолько, что их души вот-вот соприкоснутся и сольются в одну. ; Когда Лукас предлагает Ренджуну куда-нибудь улететь, тот не верит своим ушам и говорит, что старший лишь только шутит. А когда уже через полчаса у них уже имеются билеты на ближайший самолет в Берн, то Хуан сначала смеется, а, заметив серьезный взгляд Лукаса, тут же меняется в лице: — Да уже не смешно, — хмурится Ренджун. — Я и не шучу, — говорит старший в ответ. — У нас самолет через 5 часов, поэтому предлагаю побыстрее собраться. У Хуана из уст готовы вырваться всякие ругательства: «Ну ты и придурок, Лукас»; а в мыслях: «люблюблюблюблюблюблю». Лукас треплет ему волосы мягко и целует в макушку, довольный обескураженной реакцией младшего. ; Хуан в иллюминатор глядит и удивляется тому, как ярко сияют звезды на немыслимой высоте. Он ведь прежде никогда и не летал в самолете, и не видел звезд таких ярких в Сеуле, не чувствовал такого непонятного предвкушения. Они летят куда-то далеко вдвоем, совсем не планируя: минимум вещей, минимум задних мыслей, минимум сожалений. Двое немного потерянных, но очень любящих, как бы Хуану этого не хотелось признавать. Ренджун понимает, что Лукас последние деньги на билеты истратил, но спрашивать об этом боится. Иногда он поражается по-детски безраздумным поступкам Лукаса, его откровенному поведению и преданности, от которой тело сводит нежностью. Ренджуну страшно от этой любви. Искренне больно от того, как сильно тот любит его, как сгорает от любви к нему. Он достоин чего-то намного большего, чем просто серого, ничем непримечательного, тощеватого мальчишки. Лукас спит рядышком, держась за ренджунову руку крепко. Тихо посапывает. Пряди его темных волос неаккуратно ниспадают ему на лоб, веки. Беззащитный. Идеальный в каждом вдохе и выдохе, движении, взгляде и маленькой детской мечте. ; Лукас делится одним наушником, когда ренджуновы ломаются в самый неподходящий момент. Они едут в автобусе из аэропорта куда-то в Адельбоден*: Лукас говорил, что там сейчас невероятно красиво и просто дух захватывает. Летом в горы — немного абсурдно, но так заманчиво. Лучи солнца сквозь окно автобуса исцеловывают бледную кожу Ренджуна, совсем не похожую на кожу Лукаса — загорелую, отливающую бронзой. Тот перебирает его пальцы, обводит каждый избиг ладони, каждую выступающую костяшку и венку, а затем сплетает их пальцы, как подросток, впервые неловко заигрывающий с красивой девчонкой. У него на лице еле заметная детская улыбка. Ренджуну хочется его поцеловать прямо здесь и сейчас. В кончик носа, лоб и губы. Чтобы остались согревающие следы, словно солнечные лучи, касающиеся кожи нежно. Чтобы он смог почувствовать то же, что чувствует Хуан. Чтобы понял, как сильно любит. За окном виднеются зеленые холмы и горы, покрытые снегом лишь на самых верхушках, крохотные деревушки и безмерных размеров поля, усеянные полевыми цветами. Они уже лишь вдвоем остаются в автобусе: Ренджун лежит на плече Лукаса, пока тот гладит его по голове, перебирает пряди темных волос и впечатляется умопомрачительным пейзажам за окном. Ренджун же сам в который раз восхищается Лукасом, возводит его в ранг немыслимых богов. Если бы тот был Аполлоном, то Хуан был бы Гиацинтом; будь тот Орфеем — Ренджун непременно был бы его Эвридикой. Их судьбы неразрывны, как бы сильно не хотелось этого отрицать. Они перевязаны красной нитью судьбы. И будь они даже в разных уголках Вселенной, Лукас все равно побежит прямиком к Хуану, стирая подошву своих старых кед, сквозь вечность, сквозь пустоту и всепоглощающую тьму. Потому что друг без друга — невыносимо. Потому что друг без друга — жизни вовсе нет. ; Они селятся в небольшом домике в крохотном городке, где от силы две таких же небольших улочки и три десятка домишек. Улыбчивый старичок проводит их в комнату и говорит о чем-то на английском, что Ренджун и Лукас с трудом разбирают: только кивают, а затем переглядываются и хихикают, когда тот наконец их покидает. Лукас валится на кровать и смеется, как ребенок. — Так мягко и удобно~, — тянет он. — Вот бы так всю жизнь провести. Только еще бы с тобой рядом. Младший смущенно улыбается в ответ и чуть ли не краснеет, будто слышит подобные слова впервые. Ренджун осматривает пару небольших комнат, обставленных тронутой стариной мебелью, парой картин и зеркалом у самого входа. Чувствуется будто бы в самой атмосфере дома поселилась какая-то история. Половицы иногда скрипят от каждого шага, а потертая древесина комода напоминает о каких-то давно позабытых событиях, как в сказках. Довольно уютно. Здесь пахнет теплом и любовью. Как и везде, где есть Лукас. Но что-то его привлекает по-особенному. Ренджун замирает у окна, из которого открывается невероятный вид на зеленые холмы и возвышающиеся горы. Они залиты предзакатным золотисто-персиковым светом — буквально переливаются, сияют. У юноши внутри все замирает, потому что прежде такого он никогда не видел. Он окно открывает, и в комнату в тот же миг врывается прохладный свежий воздух. Он не жаркий и липкий, как в это время в Сеуле, а немыслимо легкий, обволакивающий росой с зеленой травы. Лукас обнимает его со спины и целует за ухом, еле касаясь. Уставший, томный, мягкий-мягкий, как плюшевый мишка. У Хуана по телу разливается тепло от каждого его прикосновения. Согревает. Ренджун на коже чувствует его улыбку, когда тот вновь целует его, но в этот раз шею. Ему никогда не привыкнуть к тому, каким необычайным образом Лукас может наострить каждое его чувство и при этом расслабить. Старший тянет его за руку на кровать. Ренджун, как ребенок, сопротивляется немного, но все же со смехом валится на мягкую перину, которая (как и говорил Лукас) оказалась невероятно мягкой и удобной. Особенно после такой долгой и утомительной дороги, когда тело ломит и голова почти не соображает. Лукас целует Ренджуна в губы влажно, немного дольше положенного, и затем смотрит ему прямо в глаза. А тот контакт этот разорвать и не пытается, потому что в каждом его в взгляде откровения читает. Почти нос к носу. Каждый вдох и выдох. И, кажется, даже удар сердца. ; Ренджун просыпается лишь на следующее утро, когда его встречают чужие (уже родные) глаза. — Просыпайся, соня, — Лукас нависает над ним и треплет волосы, пока тот пытается сообразить что к чему. Старший его в кончик носа целует и идет дальше заниматься чем-то своим. Ренджун с огромным трудом поднимает свое тело с матраца. Осматривается вокруг. Замечает разгуливающего без футболки Лукаса, уже сходившего за покупками. Чувствует аромат излюбленного ромашкового чая и свежести, присущей только горному воздуху. На коже чувствует непередаваемую нежность. Хуан смотрит в окно и видит вчерашний пейзаж, но на этот раз освещенный утренними лучами, яркими и теплыми-теплыми. И понимает, что вчерашний день не был сном. Все это реальнее, чем когда-либо прежде. У Ренджуна просыпается внутри от глубокого сна то, что спало так долго. Потому что в последнее время все настолько невероятно, что даже не верится, что подобное может происходить в настоящей жизни: ценящий тебя искренне человек, спонтанные поездки далеко-далеко, поцелуи утром, днем и вечером, безграничная свобода и любовь, которой нет края, от которой кости ломит и сердце рвется наружу. Ему плакать хочется (наверное, от счастья), но Хуан не заплачет — тем более когда Лукас рядом. Ни за что. ; Лукас предлагает прокатиться на велосипедах. Он утром нашел неподалеку место, где их сдают напрокат туристам и местным жителям. Ренджун кивает, пока жует тосты, запивая их уже остывшим чаем. И любуется довольной улыбкой старшего. Вот та единственная вещь, ради которой стоит существовать: видеть его улыбку, его неподдельное счастье, его открытость. Хуан даже не замечает, как он замирает и уже неотрывно смотрит только на Лукаса, не обращая внимания на непрожеванный тост, чай, пейзажи и бегущее время. — Все в порядке? — Ренджун не сразу реагирует на вопрос, будто сквозь сон его слышит.  — Да, все замечательно, — и затем одаривает немного взволнованного Лукаса улыбкой. Он тут же в лице меняется, словно удивленным становится, и берет его запястье в свои руки, гладит чувствительную кожу, пока Хуан все еще чувствует себя в альтернативной Вселенной. Ренджуну нравится чувствовать ветер, который несется ему навстречу, пока он едет на велосипеде следом за старшим по узким протоптанным тропинкам в небольшом лесу неподалеку от деревушки. Солнце сюда с трудом пробивается сквозь густые кроны вековых деревьев. Укромный уголок, где тишь и покой. Затем, после леса, их встречают вновь зеленые холмы, усеянные полевыми цветами самых разных оттенков, и редкие овечки, тут и там пожевывающие свежую траву. Здесь время течет по-другому, размеренно, спокойно, медленнее, чем во всем остальном мире. Лукас едет впереди, полный энтузиазма и радости. Он осматривается по сторонам, оглядывая холмы, горы, небо высокое-высокое цвета глубокого, бездонного; часто оборачивается на Ренджуна и улыбается при этом каждый раз так, что младший ради этой улыбки готов пожертвовать чем-угодно — даже умереть — и того будет мало. Ренджун засматривается на него. И не замечает, как его собственный велосипед наскакивает на какую-то кочку и в следующую же секунду он уже летит на землю. Хуан закрывает глаза, предчувствуя болезненное соприкосновение с поверхностью, последующие синяки и ушибы. Но падает он на траву, как на мягкую перину, словно облачко. Сначала даже не верит. А когда глаза открывает, то видит над собой синее небо, непостижимое, далекое, с плывущими по нему пушистыми облаками. Ренджун замирает. К нему подбегает Лукас и судорожно осматривает его. — Эй, ты как? — на лице у него что-то вроде ужаса и неописуемого страха. А у Ренджуна на душе невероятное спокойствие, которого не было уже крайне давно. Лишь только сейчас, осознав все происходящее, он понимает, что коленки саднят, а перед глазами картинка чуточку плывет. Лукас все так же обеспокоенно ждет его ответа, а Хуан и понять не может, все ли с ним в порядке или же он просто счастлив, или с ума сошел. С ним все не так в последнее время. Лукас сводит его с ума. Меняет привычное мироустройства. Кости ему ломает своей нежностью. Сшивает мелкие кусочки разорванного в клочья сердца. И разве после такого может быть все в порядке? — Все прекрасно, — вылетает у Ренджуна неосознанно. Лукас все еще с сомнением смотрит на него, и тогда младший берет в свои руки его ладонь и целует так, словно бы показывая, что с ним все действительно нормально: ничего серьезного не произошло. Тот с облегчением вздыхает и смотрит своим по-щенячьи преданным взглядом. Ренджуну его затискать хочется, подарить всю заботу, ласку и любовь, которая только у него осталась. Лукас замечает погнутое колесо велосипеда Хуана и выносит вердикт: — Оставим его здесь: тащить слишком далеко, — Ренджун только хочет заикнуться о том, как они вообще вернутся, как старший произносит: — Поедем вдвоем на одном велосипеде. ; В Лукасе есть что-то волшебное, что задевает каждую струну души Хуана. И это порой пугает до дрожи в теле. Они едут по извилистым тропинкам теперь вместе на одном велосипеде. Ренджун цепляется за Лукаса, обнимает его со спины крепко-крепко, чтобы не упасть, и ни в коем случае не заставить вновь волноваться из-за его сбитых коленок и странных слов. Но воздух настолько свежий и дышится легко так, что Ренджуну кажется, что прежде всю жизнь он лишь задыхался, пытаясь всплыть на поверхность. Здесь чувствуется свобода. Здесь можно поцеловать Лукаса в шею, сказать самые странные слова, рассмеяться по-детски беззаботно и расставить руки в стороны, пока едешь на велосипеде, что Ренджун и делает. И будто летит. Кричит громко-громко, пока его голос эхом отражается от зеленых склонов и горных вершин, а затем смеется от неизмеримого счастья, которое его одолевает с каждой секундой все больше. Лукас на него взволнованно оборачивается, чтобы тот (не дай Бог) вновь не упал с велосипеда и рухнул на землю; но сам затем улыбается, потому что Хуан заряжает его своей непривычной открытость, честностью и беззаботностью. Они останавливаются лишь тогда, когда уклон становится слишком обрывистым и на велосипеде дальше не поедешь. Ренджуну хочется взобраться чуть выше, туда, откуда видно все вокруг: горный ручей, сверкающую в полуденных лучах солнца долину и небольшую деревушку, в которой они поселились. Хуан ползет почти на корточках все дальше и дальше, царапая иногда ладони и колени. Ветерок гуляет здесь задорно, подхватывает и почти уносит вместе с собой вдаль. Под его силой трава волнами то вздымается, то вновь прижимается к земле, щекочет запястья, щиколотки. Усталость испаринкой оседает на лице, маленькими капельками пота, которые на солнце тут же высыхают. Ренджун изумленно выдыхает, когда наконец выпрямляется на одном более или менее пологом уступе возле самого обрыва. — Невероятно, — он смотрит на невероятный вид, открывающийся отсюда: на деревушку вдалеке, горный ручей, бескрайние просторы и горы, почти касающиеся облаков. Ветер вновь подхватывает Хуана, заставляя подойти к самому краю, а внизу — сотня метров — не меньше. У Ренджуна перехватывает дыхание от изумления, красоты и того, что они правда находятся здесь — не в привычном Сеуле в их серой съемной квартирке, а, как Хуану кажется, на самом краю мира. Ренджун и правда ведь на самом краю. Шаг сделай — полетишь вниз и разобьешься на мельчайшие осколки, как нечаянно опрокинутая хрустальная ваза, доставшаяся в наследство от прабабушки. Он приходит в себя, когда от обрыва его за руку тянет Лукас и говорит что-то серьезное до жути своим низким голосом, нахмурившись. А Ренджун себя сдержать не может и целует его прямо в губы. Тот млеет и в тотчас же преображается: лицо и самые кончики ушей покрываются румянцем, брови все еще нахмурены, но в глазах — нежность и доля удивления. Ренджун обнимает его, льнет запредельно близко и утыкается в шею, вдыхает его запах: сигаретный дым, цитрусовый одеколон и ромашковый чай, который они сегодня утром пили. Он пахнет домом — и дом этот непременно там, где есть Лукас. ; Лукас протягивает Ренджуну небольшой букетик крошечных цветов: лиловых, белых, небесно-голубых и пастельно-желтых. Тот его берет, мямлит тихое «спасибо» и вдыхает их аромат. Лепестки щекочут ему кончик носа, щеки, губы. Младший однажды читал в какой-то заумной книжке, что белые цветы — символ света, а желтые — солнца, фиолетовые говорят о истинном восторге и преданности, а голубые — это чистые намерения. У Ренджуна эти факты почему-то одним разом всплыли в голове, как подсказка, хоть Лукас вовсе и не разбирается во всем таком. Они все так же сидят на том самом уступе, но теперь чуть поодаль. Солнце постепенно уходит из зенита, уже не слепит, а лишь греет. — Ты любишь меня? — спрашивает внезапно Ренджун, хотя точно знает, что Лукас любит. Тот так же спонтанно целует его в губы, нежно-нежно, мягко-мягко, опаляюще, мимолетно, как первый солнечный луч, проникающий в комнату рано утром. — Чувствуешь, как люблю? И Ренджун точно чувствует, когда Лукас его руку берет в свою и подносит к груди, где сердце издает сбивчивые удары быстро-быстро. — Своими сомнениями ты меня ранишь, — он держит его ладони в своих больших крепко-крепко, и в глазах читается что-то невероятно светлое, искреннее, детское. — Я люблю тебя и говорю это искренне. Ренджун эти слова сотни, тысячи, миллион раз слышал, но сейчас они звучат по-особенному честно, откровенно, беззащитно. Ренджун никогда не верил, что кто-то сможет его полюбить, но Юкхей дал ему эту веру, вручил ему прямо в руки без права возврата, потому что: — Ты заслуживаешь целого мира. «И своими веснушками, и редкими неуверенными улыбками, и умными, колкими фразами, и своей невероятной силой, которая кроется в таком крохотном, хрупком теле — эта сила куда большая, чем обычная человеческая: она вселенских масштабов». И впервые в жизни Ренджуну хочется расплакаться так, будто он потерял что-то столь дорогое, но в следующий же миг обрел нечто новое и прекрасное. Будто переродился, потому что до этого не жил вовсе. Прежде — лишь подобие жизни. Хуан утыкается ему в грудь и всхлипывает, впервые позволяя эмоциям взять верх. Лукас его крепче обнимает и даже не обращает внимания на то, как сильно сдавливает его ребра хрупкий Ренджун, что они вот-вот треснут. Он нуждается в любви всего мира, и Лукас готов ему ее подарить, потому что он заслуживает ее, как никто другой. И старший ту самую любовь хотя бы крошечными частичками пытается передать через поцелуи: в макушку, лоб, кончик носа, слегка влажный от слез, которые младший в тот же миг утирает. — Не смотри, — говорит Хуан, и Лукас улыбается, поднимает голову к небу, где солнце золотым диском перекатывается все ближе и ближе к горизонту, знаменуя скорый вечер. Старший по голове того гладит, успокаивает и все так же не смотрит на его слезы. Лишь только шепчет о том, что любит сильно-сильно. Ренджун уже и не хнычет вовсе. Но и разорвать объятия никто не осмеливается. И только ветер слушает их тихий шепот, только бескрайние просторы наблюдают за их подобием идиллии. ; Они возвращаются лишь ближе к вечеру, когда солнце превращается в дольку апельсина над горизонтом. Блекло сияет полумесяц, и совсем скоро загораются первые звезды. Горный воздух свежий, щекочущий, с легким ароматом хвои и свежей, ярко-зеленой травы. Ветер игривый, как непоседливый ребенок, то и дело дергающий край ренджуновой худи. Солнце, словно самый близкий друг, родной, невероятно дорогой человек. Небо — бескрайний простор для стихов, поэм, романов, писем, портретов, пейзажей, фотографий. Ренджун сонно зевает, прижимаясь к крепкой спине Лукаса, пока они вдвоем едут на велосипеде, минуя все те же поля, склоны, усеянные цветами (где развалился и скрюченный велосипед Хуана) и густой лес. Он сквозь сон думает о тех, кто, возможно, сейчас куда-нибудь сбегает так же спонтанно, как и они вчерашним днем; кто впервые по-настоящему влюбляется в лучах солнца или под промозглым дождем, прижимаясь друг к другу близко-близко, чтобы не замерзнуть; кто смеется радостно или плачет от горя; кто пишет портреты с человека, которого любит; кто жалеет о чем-то несделанном. А еще думает о его любви к Лукасу; о пальцах, которые немного неуверенно уже давно исследовали каждый миллиметр ренджуновой кожи, а сейчас крепко сжимают руль велосипеда; о по-детски невинных глазах и мягких губах, которые расплываются в самой родной и яркой улыбке. Засыпая в обнимку с Лукасом на кровати, Хуан думает о жизни и о том, какой непредсказуемой она может быть. А в особенности в виде таких чудесных подарков как Лукас, даже если они временами невыносимы и дарят ноющую боль под ребрами. Но куда чаще он является причиной искреннего, неподдельного счастья и любви, ради которой хочется совершать самые глупые и необдуманные поступки. И Ренджун каждый этот миг ценит, хотя очень редко это показывает: дорожит каждым поцелуем, прикосновением, воспоминанием, будь оно сладким или жутко горьким. И до сих пор с трудом верит в то, что ему действительно дарят любовь, но постепенно учится ее принимать и дарить в ответ даже больше. Потому что искренность, честность, откровение — главное, что у них есть. — Я люблю тебя и никогда не перестану этого повторять, пока не поверишь. Слышишь, Ренджун? В ответ младший ближе прижимается к теплому телу Лукаса и угукает, оставляет поцелуй на ключицах и проваливается в сон с улыбкой на губах. Возможно, все-таки он достоин счастья, как и любой другой. Заслуживает любви, заботы, Лукаса. И одиночество не такое уж и страшное, если оно рядом с Лукасом — он ведь даже в самое темное время найдет и утешит. И не покинет, даже приблизившись слишком сильно, когда каждый вдох, мысль, удар сердца. У Ренджуна есть любовь. И в ней он уверен как в ни в чем прежде.