Мои глаза видят тебя, а сердце — чувствует. Но почему даже так ты невозможно далеко от меня…
Ах, что же это за дивный цветок, эти чувства, как же к нему приблизиться, чтобы не повредить нежные лепестки, как сорвать, чтобы не дать ему увянуть в тот же миг, как? Среди ирисовых полей расползаются черные змеи, изрыгающие невыносимо зловонный яд, что клубами лилово-черных испарений оплетаются вокруг ножки цветка, заползают в сердцевину, прожигают несчастное нутро, вынуждая разлагаться изнутри. Прошелестев подвижным шествием в одном поле, змеи тут же бросаются в другое, едва сформировавшееся, к едва распустившимся цветам. Пока эти змеи снуют, рыщут в поиске жертвы на которую можно извергнуть свой яд, единственный способ защитить нежное ранимое нутро лишь один — обратить его не в мягкий трепет, а в холодную сталь, сверкающую кожу которой не способны прокусить ни одни зубы, не способен прожечь ни один яд… — Это неправда! — слишком резко, слишком громко воскликнул Син Чэнь, и подвижный разум Сюэ Яна тут же уловил в этом крике отчаянную попытку защитить какой-то секрет. Как только он это понял, то непонятно почему растянул губы в настолько отчаянной улыбке, что самому стало болезненно смешно. — Я… — продрогший словно от холода голос вот-вот грозился сорваться не то в шепот, не то в крик. — Я так искренне увлёкся тем, что мы… что ты делал со мной, и мне правда казалось, что ты заинтересован в этом не меньше. В ту ночь, в нашу первую ночь я пришёл к тебе действительно сжимаемый страхом, потому что… такой трепет, такое невыносимо осторожное и робкое желание я испытывал впервые в жизни, и такой, как я, не знает, что делать с чувствами, когда они тревожат разум и сердце, а ты словно закрывал мне эти раны, твои слова покрывали их вязким медом и они больше не болели, постепенно закрываясь и не тревожа более мои мысли, но сегодня… сегодня… Чувствуя, что соленая влага, прожигавшая ему глаза, вот-вот вырвется наружу, Сюэ Ян свирепо, даже жестоко ударил себя ладонью по лицу и сжал зубы, чтобы не застонать от боли. — Что ты… — было протянул руки Син Чэнь, настороженный этим неожиданным хлопком, когда горячий вихрь, быстро пронесшейся рядом с ним, на мгновение опалил ему кожу, словно раскаленный ветер пустыни, и тут же исчез, будто позабытый в холодном тумане вечности. — Я буду винить во всем тебя, — тихо сказал Сюэ Ян, бросив скрытый за упавшими на лицо прядями взгляд через плечо. — В конце концов, это ты нашел меня, а не я тебя… «Уже второй раз…» Вытянутые руки Сяо Син Чэня так и зависли в воздухе, помимо него ничего больше не ощущающие. Легкий порыв ветра потревожил спадающие на глаза волосы Сюэ Яна, открывая вид на медленно стекающую с уголка ресниц слезу, что в ярком свете уличных фонарей горела золотом тысячи солнц, и что-то печальное угадывалось в этом королевском сиянии обыкновенной капельки слезы. Он, кажется, собирался сказать что-то еще, но взгляд медленно поплыл в сторону, нечеткий, расплывчатый, а вместе с тем и абсолютно безжизненный. Тот огонь ненависти, которым он собирался спалить всё вокруг себя, подобно кому в горле застрял где-то глубоко внутри, не решился Сюэ Ян ранить пламенем обиды этого человека, хотя тот лишь несколькими словами причинил столько невыносимой боли и горького осознания. Но он не знал, что уходя вот так, униженным и оскорбленным, что совершенно было невозможно для того Сюэ Яна, которого знал Син Чэнь, но абсолютно реально для человека, который был с ним сейчас, он сделал своим молчанием больше чем тысячами язвительных острот и ругани: сердце Син Чэня болезненно заныло в груди, язык вжался в небо, а пальцы задрожали, не чувствуя прежнего источника тепла. — Всё совсем не так… Безмолвная толпа мгновенно постыла пробирающемуся сквозь неё человеку, что расталкивал ни в чем неповинных зевак. Мысленно возвращаясь к дням минувших лет, настоящее всё сильнее увядало перед глазами, наполняя мир скорбной темнотой ночи. «Я вновь шествую в эту тьму, забыв собственное имя, потерявшись в очертаниях собственной тени, чья тьма по неведомым причинам была плотнее, чем та, что скорбного цвета вуалью окутывала мое сердце...» Юноша остановился, начал нервно оглядываться, прижимая костяшки пальцев к губам. «Что происходит, откуда этот жалящий душу и тело холод, что впился в меня острыми, словно стекло, когтями одиночества… Я смотрю на свои руки, понемногу сгибая пальцы, и мне кажется, что чего-то не хватает. Быть может, мне так холодно от того, что я забыл даже запах крови, а ведь раньше её теплая бархатистая влажность заменяла на моем лице слезы, когда из отверстий чужих ран брызгало во все стороны, а я сам растворялся среди этого кровавого салюта, что не утихал до тех пор, пока из-за горизонта не пробивались первые лучи утреннего рассвета…» Что-то сильно ужалило глубоко в груди, раскаленной иглой впиваясь в сердце. «Мне нужно было бежать, бежать как можно скорее, хотя больше всего хотелось остановиться, застыть и, рухнув на землю, долго-долго лежать, обжигая взглядом холодную тьму молчаливых небес… Отчего же мои глаза будто взирают в пустые глазницы, ничего кроме тьмы не вижу и, кажется, что не увижу, желание сжечь все мосты и пути так сильны, что даже сердце мое, сокрытое в груди, так дрожит, а взгляду мерещатся все те же пустые глазницы. Я смотрю в них, или же они смотрят в меня… Эта тьма затягивает, и я не знаю, почему не могу отвести свой взгляд. Пустые глазницы, пустые глазницы… Никогда мне не узнать какие глаза были у слепого заклинателя, никогда, поэтому всё, что могу, это лишь сдернуть повязку и смотреть в никуда, смотреть в черноту, которой отныне для него окрасился весь этот мир… Душа уводит меня всё дальше от проклятых огней ночного города, ноги вторят ей, волоча тело куда-то в глубину леса, туда, где я скроюсь от чужих глаз, где меня никто не увидит, где я никого не услышу. Мне больно, моё сердце болит и я уже трижды проклял тот день, когда встретил его. А ведь странно, ведь я столько раз смотрел на него, но никак не могу вспомнить какие же у него глаза, какого они цвета, какого оттенка радужка… Я помню, что тогда, когда мы свиделись впервые, было так тускло, что его глаза казались темнее, чем листва ив, а во время суда я ни разу не смотрел ему в глаза, лишь окидывал взглядом руки, меч, длинные волосы, достающие аж до поясницы. Однако когда моя фраза о тесноте мира коснулась его слуха, я смотрел не на него, а на… Сун Ланя. Вот его глаза я запомнил слишком хорошо, ведь он был одним из многих, кто смотрел на меня с таким отвращением и затаенной злобой, а вот Син Чэнь… для него, должно быть, я был не больше чем дорожная пыль, что при сильном ветру может врезаться людям в глаза. Вот оно как, смешно: я — пыль, гонимая ветром беспощадной судьбы, и вместо того, чтобы обратить свой взор на гонимый её ветер, он решил взяться за пыль, что не властвует над поворотами судьбы, и обвинить во всем её. Син Чэнь, ах, Син Чэнь… ну почему ты не пришел ко мне на помощь когда мою руку дробили на осколки, ведь если бы ты только знал, как это больно, когда рассыпаются в пепел твои мечты и надежды, но хуже всего — поруганное доверие, предательство души. То злосчастное письмо всё еще стоит у меня перед глазами, почти как и ты, требующий для меня смертного приговора…» Холод коснулся затылка, пальцы задрожали, а Сюэ Ян всё ускорял свой шаг, спасаясь бегством от невидимого источника боли. «Очевидно, что я задержался на этом пути спокойствия и тишины, пора и честь знать. Мирные деньки, а в моем воображении еще и наполненные счастьем, были ни чем иным как фальшивкой, которую создало моё отчаянное воображение. Как я мог поверить, что бывает по-другому, как? Я уже не в состоянии совладать с собой, я схожу с ума от боли, но не могу достать до кровоточащей на сердце раны, чтобы закрыть её, и мне больно, очень, очень больно… Я знаю, что Яо меня ищет, знаю, как сильно он нуждается во мне. Мы с ним так похожи, так похожи… два пламени, горящие во имя мести, но лишь моё у всех на виду, его же сокрыто в глубокой пустоте его сердца, глубокой и одинокой, а от того невыносимо тяжелой и болезненной. Когда я рядом с ним меня всегда пробирает на нервный смех, а порой и на истошный вопль, ведь я знаю, вижу, как он мучается, но и звука не издает, а на губах блуждает всё та же «добродушная» улыбка. В отличие от меня он не может высвободить голос, не может выкричать свою боль, поэтому кричу я, раздаваясь громким нервным смехом. Я стольких убил ради него, почти столько же, сколько и он ради меня, ради того, чтобы я преуспел в порицаемом всем заклинательским миром темном искусстве. Я преуспею, Яо, как и ты, превзойду ожидания многих, вот только, только… избавлюсь от причины моей боли, я выжгу её из своего разума, души и плоти!» Добравшись до границы леса, обрамленной лишь плотной густой темнотой, юноша широко распахнутыми глазами пожирал эту тьму, пока с каждым новым шагом она всё быстрее пожирала его самого, пряча в своих глубоких темных недрах. «Уста мои, наполнены лишь ядом скорби, пора бы вам отравить своим поцелуем того, кто в моем сердце посеял этот лживый свет…»***
Задолго до событий в городе И Тени и свет, солнце и луны… Заблудший лучик света, слоняющийся прозрачной пылинкой в холодной и пустой Вселенной, гонимый невидимыми ветрами судеб всё дальше и дальше, к безграничному невозможному одиночеству. От большого сгустка темноты так и веет смертью, веет холодом одиноких дней. Пылинка, жестокими силами затянутая в эту темноту, вопит от ужаса, ведь к ней тянутся колючие переплетения шипов, опоясывают её, тянут всё глубже, на дно. И никто не придет, никто не услышит, никто даже не узнает, что тьма, захватив несчастную звездную пыль, закрыла её в себе так глубоко, что та забыла саму себя, забыла свою суть, забыла собственное сияние. Тьма уплотнилась, начала сгущаться, застывать. Её вязкая жидкость начала принимать формы. Пальцы, руки, длинные пряди волос, тонкий стан, грудная клетка, изящные ключицы, нежная шея, длинные ноги, а затем… затем на невозможно прекрасном лице медленно поднялись веки, являя миру черные жемчужины зрачков, обрамленные самой темной радужкой из всех. Единственным, что осталось от сияния пылинки, были слезы, столь редко вытекающие из прожженных ненавистью глазниц, слезы, сияющие на солнечном свету и теряющиеся во тьме ночей… Когда Мэн Яо стал перед трудным выбором от невозможности защитить Сюэ Яна исходя из своего слишком возросшего положения, он больше не мог сдерживать ярость тех, кто желал мучительной смерти убийце, ценность которого знал лишь будущий глава ордена Лань Лин Цзинь. Когда и Сюэ Ян это понял, то пришел в немыслимый гнев. Он чувствовал, что его предали и желают отдать на растерзание волкам. Он был брошен в темницу, а спустя несколько дней его вывели в один просторный подземный зал, тот самый, где встретил свой конец Цзинь Гуань Шань, одинаково ужасный и как для мужчины, и как для человека. Сюэ Ян, которого поставили на колени и держали в несколько рук, заметил, что охраны гораздо меньше, чем это было в тот раз, когда его допрашивали после убийства клана Чан, но и рядом с Мэн Яо всё же было несколько заклинателей побочных ветвей, слабые, довольно неприметные, а от того более желанной добычи оскалившемуся зверю было не найти. Юноша облизнулся, чувствуя на губах привкус крови. «Больше похожи на свидетелей будущего происшествия», — подумал тогда Сюэ Ян, смотря холодным стальным взглядом в глаза Мэн Яо. Тот смотрел довольно высокомерно, стоя на третьей ступени возле небольшого алтаря. Затем, прочитав слишком длинную тираду о злодеяниях позорного адепта его ордена, он спустился с возвышения, приказал охране отступить и низко склонился к Чэн Мэю с таким взглядом, будто намереваясь чуть ли не зубами отрывать от него куски. Заклинатели поморщились. Они подумали, что Яо самолично отправит Яна на тот свет. «В той битве я не вверял тебе свою жизнь, но ты спас меня по своей воле, — быстрый шепот обжег уши Чэн Мэя приятным влажным теплом. — Я не забыл, и готов отплатить тем же… друг мой. Затаись, я найду тебя, когда придет время…» В ту же секунду незаметно и очень быстро в прорезь рубахи вложился какой-то листок, сложенный вчетверо, и грубо отпихнув от себя Сюэ Яна, словно тот причинил ему какой-то вред, Мэн Яо повалился назад, ударившись спиной и локтями о каменный пол. — Он посмел ударить господина!.. — Схватить эту тварь! Сюэ Ян еще не успел как следует всё понять, когда его тело молниеносно выхватило из ножен охраны меч. Он не сумел отбить все атаки, и его слишком сильно полоснули лезвием по животу и ноге, причем резанули так сильно, что меч прошелся и по кости, высвобождая её из плоти. Она рассеклась так глубоко, что надтреснутая кость белела сквозь эту рану, причиняя неимоверную боль. Мэн Яо, отползший к стене, незаметно надавил на один из камней, едва заметно приподняв уголки губ, что прятались за падающими на лицо волосами. Сюэ Ян ощутил знакомый холодок, почувствовав всем своим мокрым от пота и крови телом сквозняк, словно открыли дверь, и, прорубив себе дорогу к тайному выходу из комнаты, о котором он знал, потому что часто ходил в этот зал, юноша выбежал в узкий коридор, в самом конце которого был спуск витиеватой каменной лестницы, но он бежал вовсе не к ней. Вытащив из-за пазухи тот самый клочок бумаги, Сюэ Ян обнаружил, что это заранее заряженный энергией талисман перемещения. Едва ли не теряя сознание от жуткой боли в ноге и животе, он активировал его, но замутненное сознание подумало о какой-то небылице и тело тут же исчезло, оставив после себя лишь капли теплой крови…***
Разве такое может быть?.. Это ли любовь?.. Я чувствую, как под дождем надо мной склонилось тело, согревающее меня своим теплом…
За несколько месяцев до сокрушительного поражения Старейшины И Лин, Мэн Яо в сопровождении малого войска ордена преследовал одних из пожалуй самых сильных из остатков клана Вэнь. То были заклинатели не учувствовавшие в великой войне, но защищающие Вэнь Жо Ханя во дворце, которые после его убийства вынесли из тайных комнат все важные записи и артефакты, стремясь вместе с ними добраться до Китайского моря, дабы отплыть дальше на запад, где их не смогут ни найти, ни преследовать. Мэн Яо, хорошо зная их возможные пути перемещения, сам вызвался преследовать мятежников, взяв себе в подручные не кого иного, как Сюэ Яна. Тот, весьма распаленный возможностью познать новые тайные знания, согласился сразу же, немедленно присоединившись к отряду заклинателей клана Лань Линь Цзинь, но по факту находился не в самом войске, а в личной свите Мэн Яо, что пожелал видеть его как можно ближе рядом с собой. — Проклятие! — дернувшись и подскочив, Сюэ Ян широко распахнул глаза, его непослушные волосы разметались во сне, а макушка напоминала какое-то причудливое воронье гнездо. Он огляделся, видя, что все еще находится в палатке Мэн Яо, и заметно успокоился, переводя дыхание. — Что такое? — сидящий на подушках и читающий что-то Мэн Яо, а с недавних пор Цзинь Гуан Яо, с опаской поглядел на своего друга. — Мне снился жуткий кошмар, — пробормотал Сюэ Ян, потирая пальцами веки. — И что же тебе такого снилось, что до такой дрожи в теле ты напуган… — Ужас, — выдохнул Сюэ Ян. — Будто я лежу в мокрой от дождя земле, и меня затягивает туда, как в зыбучие пески. Но… — Но? Сюэ Ян отвернулся, кривя губы, и нахмурился еще сильнее. — Но прежде чем мое тело погрузилось критически глубже, я ощутил, как мои плечи и руки обожгло таким теплом, которого прежде я не испытывал. Что-то с силой вытаскивало меня наверх, а когда вытащило… прижало к себе так крепко, что я едва не задохнулся. Шел дождь, и вся грязь сползала с моего тела, лицо было липким и влажным. Ливень усилился, и чьи-то пальцы начали смывать с моего лица всю грязь, будто желая, чтобы мое лицо стало чище. Я чувствовал спиной чье-то теплое тело, внутри которого тревожно билось сердце, так сильно, что вибрацию я чувствовал собой, под своей кожей. Даже мое сердце не билось так громко, как то, другое. Я испугался, обернулся и увидел… — Что? — нетерпеливо и нарочито громко спросил Мэн Яо, раззадоренный подробностями сна. С Сюэ Яном он был живее некуда, открыто показывал эмоции, обнажал как гнев, так и нежность, поэтому сейчас его глаза горели неподдельным огоньком интереса, и он жаждал услышать историю до конца. — Я увидел, — продолжило Сюэ Ян, — что прижимаюсь спиной к большому зеркалу, но мое отражение, оно… Мэн Яо незаметно подсел ближе, напрягая чувствительный и обостренный годами служения Вэнь Жо Ханю слух. — Глаза, — задумчиво, с какой-то ноткой нежности прошептал Сюэ Ян, — они были мои, но их цвет… цвет морской глубины, такой нежный и невинно-прекрасный. Это были не мои глаза, но смотрели они с моего отражения, но даже так я едва узнал себя. — Кто-то пытался выдать себя за тебя, чтобы не показать лицо того, кто спас тебя? — задумчиво протянул Мэн Яо и щёлкнул пальцами. — Точно, может это твоя родственная душа, пришедшая к тебе на помощь, а Сюэ Ян? Юношу аж передернуло от отвращения, он тут же скривился и выплюнул сквозь сжатые зубы: — Любовь? Что за мерзость! Не говори мне об этом с таким лицом, аж блевануть охота. Фу, ну и мерзость ты ляпнул… Смерив улыбающегося Мэн Яо скверным взглядом, Сюэ Ян поднялся, закатывая рукава на своей белой рубахе, и поправил штаны, что во сне немного съехали, чуть ниже тазовых косточек. — А что такое, Сюэ Ян? — резко подорвавшись вслед за ним и обняв со спины, Яо скрестил свои руки на его груди, нашептывая сладким голосом у самого уха. — Ты ведь говорил, что тебе нравится тепло человеческого тела, и не всегда остывающего. Ты ведь еще посещаешь Холодный дворец с отвергнутыми наложницами, правда? — Ты выделил мне там комнату для утех, — взглянув на него через плечо, спокойно ответил Сюэ Ян. — Среди рабынь действительно нашлось несколько невинных цветков юности… — А связь с женщиной рано или поздно закончится появлением на свет беззащитного младенца, а ты ведь так ненавидишь детей. — Я их не ненавижу, — отмахнулся Сюэ Ян, чувствуя, что тепло Мэн Яо ни в какое сравнение не идет с тем, что он почувствовал во сне. — Однако, беря во внимание этот мир, усеянный гнилыми человеческими душонками, я никогда не обреку себя на то, чтобы видеть страдания собственного чада. — В таком случае, чтобы безопасно удовлетворять свою похоть тебе придется иметь связи с мужчинами, — ненавязчиво увещевал Мэн Яо, протаптывая дорожку на груди Сюэ Яна подушечками пальцев. — Тебе такое не претит? Помолчав с минуту, юноша неспешно опустил веки, не позволив им сомкнуться, и ответил: — Хищнику нет никакого дела к тому, какому полу принадлежало мясо, что он поглощает. Я ни с кем не занимаюсь любовью — я поедаю этих несчастных вполне распространённым методом, удовлетворяя свой голод. — Но помимо похоти есть еще кое-что, — так же тихо повел дальше Яо, — некое таинство, позволяющие ощутить гораздо больше, чем секундный порыв удовлетворенности. — И что же это за секрет такой? — Душа, Сюэ Ян, — повернув его на себя и смотря в ярко полыхающие глаза юноши, с мягкой улыбкой ответил Яо. — В отличие от тела её не так-то просто «поедать», а ценность её в том, что она… Тут его губы так близко приблизились к губам Сюэ Яна, что тот вновь ощутил теплое влажное дыхание, касающееся его кожи. — Бесконечна, — едва уловимо прошептал Яо и в его глазах заиграли ярко вспыхнувшие огоньки. — А значит, такому угощению нет конца и края, и каждый раз оно лишь вкуснее, лишь желанней… Влажное дыхание медленно приникло к губам, пробираясь в самую глубину, туда, где мягкий язык не сопротивляясь позволил себе ответить на умелые ласки человека, что так внезапно обнажил свою страсть. Плотно сжатый цветок едва ощутимо надтреснул, высвобождая белый, с черными вкраплениями лепесток, и кружа друг на друге языки начали обжигать друг друга пламенем, пока еще тихие причмокивания становились всё шумнее, пока капелька слюны не начала стекать вниз по подбородку, а губы не раскраснелись, став похожими на нежную плоть клубники. Распахнув губы, мужчины поедали друг друга в этой изящной игре глубокого поцелуя, будто соревнуясь у кого же первого из глубоких недр сорвётся стон удовольствия, и мягко оглаживая кончик языка, Мэн Яо кружил на языке Сюэ Яна, пока заклинатель не вобрал его губами, посасывая и втягивая в себя. — Закончил? — едва освободив свой язык из этого изящного захвата, Сюэ Ян довольно тепло, хоть и безразлично, посмотрел в глаза Яо. — О, а ты не пальцем деланный, — с легкой усмешкой заметил заклинатель, понимая, что его игра не втянула в водоворот желания эту полную сюрпризов личность. — Ни пальцем, ни членом, — изогнув уголки губ, ответил Чэн Мэй. — Только не твоим, Цзинь Гуан Яо. — Ха-ха-ха, скажешь тоже… — А что, раз золотом приручить не получилось, ты резко обратил внимание на то, что я молод и горяч? — изогнув бровь, спросил Сюэ Ян. — Молод и горяч?.. — Яо, кажется, задумался. — Пожалуй, для таких, как ты выразился, игр, мне нужен партнер моей весовой категории. — О, как я тебя понимаю… Отстранившись, Сюэ Ян повернулся к Яо спиной и подошел к своей постели, а точнее к скомканным в углу одеялам, начав искать свою одежду. Мэн Яо расслабленным взглядом молча сверлил ему спину. Он и не надеялся, что чудовище подобное Сюэ Яну можно втянуть в похоть или любовный бред, однако не попробовать просто не мог. Впрочем, Чэн Мэй никому и никогда не верил, а истинное наслаждение ему приносили лишь пытки или доведения до помешательства несчастных, что волей жестокой судьбы перешли ему дорогу. Яо нахмурился. В глубине себя он всё же надеялся, что на одинокую душу вроде его все же найдется управа, пусть не ласковыми словами, но хотя бы горячими речами, как это было с… Впрочем, тот человек скрывает свои желания, а у Сюэ Яна они наружу, но удовлетворить их трудно. Если человек не хочет обманывать себя чей-то внушаемой любовью, то даже мастерство Яо не изменит этот уклад вещей. — Мне до ужаса интересно, — когда Сюэ Ян оделся, Мэн Яо с улыбкой посмотрел тому в глаза, — кем же окажется этот несчастный, ради которого ты бросишься в свободное падение, грешная ты пташка… Сюэ Ян остановился у выхода из палатки в тот момент, когда его рука оттянула ткань, чтобы выйти. — Если это случится, — тихо пробормотал он, — убей меня в то же мгновение. Уж лучше моя плоть будет удобрять дикие цветы, когда меня закопают в землю, чем позволю своему телу отдаться на милость этому любовному бреду… — Не спеши умирать, — увещевал Мэн Яо, — ведь сегодня ночью я хочу увидеть, как ты повторишь то, что когда-то совершил тот, кого ты уже никогда не назовешь учителем. Устроим новую кровавую баню, а, Чэн Мэй? Юноша ничего не ответил. Выйдя, он тяжелым шагом пошел прочь, думая о чем-то своем, а Мэн Яо, коснувшись пальцами своих губ, нашёл их припухлость удовлетворяющей, но не волнующей. Сам он давно уже был в плену чувств, однако человек, о ком были все его мысли, он… Яо предпочитал видеть его таким же светлым и безукоризненно чистым, как и в их первую встречу, когда белые мокрые одеяния трещали по швам от удивительно изящных и сильных рук, что не могли и не умели как следует стирать собственную одежду.***
В ту ночь Цзян Цзай был воистину ненасытен. Доподлинно неизвестно, где Сюэ Ян добыл этот меч, но ни один из известных изготовителей этого вида заклинательского оружия не брал на себя ответственность за его создание. Этот меч не был заклеймен меткой своего создателя, так же неизвестен был и металл, из которого его отлили. Абсолютно черная рукоять с островатой, но все же изящной резьбой сияла темным перламутром, а на самом металле лишь у его основания были видны какие-то метки, похожие на иероглифы. Мало кто знал (поскольку познакомится так близко с мечом мог лишь тот, кому Сюэ Ян отсекал голову), но эти иероглифы были происхождением вовсе не китайского письма. Это было японское письмо, а из-за особенностей формы (слишком бросающаяся в глаза угловатость письма) её можно было спутать с китайской каллиграфией, так что никто даже при самом большом желании не мог знать, что означают эти утонченные зарубки на металле меча Сюэ Яна. То, что в Цзян Цзай Сюэ Яном была вложена ненависть и желание убивать было очевидно, однако даже у самой темной ночи есть свое светлое пятно, и если в случае с Землей это Луна, то в случае с Цзян Цзаем это были именно эти письмена. В них создатель меча вложил строку из забытого историей стихотворения. Дословный перевод тринадцатого столбика звучит примерно так:…что слабый трепет, коснувшись твоих губ, омоет их солеными слезами; во тьме не различишь где враг стоит, где друг, надежды тень — единственная истина отчаяния…
Именно надежда, покинувшая ящик Пандоры последней, стала для людей неким утешением в том мире бедствий, которым их обеспечила рука, открывшая запретный ларец. Слепая ненависть Сюэ Яна нашла свое отражение в такой же слепой надежде Цзян Цзая. Меч оправдал все возложенные на него ожидания, и сейчас, участвуя в жестокой бойне с остатками клана Вэнь, Сюэ Ян подобно темному божеству кидался с одного противника на другого, и кровавые прожилки в его глазах все сильнее затуманивали разум. Он умел использовать огненные талисманы, поэтому вытащив несколько из рукавов привел их в действие, пока те изрыгали пламя подобно невидимому дракону. Лес, люди и даже земля — всё горело, все полыхало, но Сюэ Яну было мало: он смеялся и размахивал мечом, позволил себя ранить, взамен отрубая конечности своим обидчикам, словно ища оправдания своим зверствам. Раз уж задели, так нужно немедленно отомстить, а как эти неумехи заденут, если Чэн Мэй намеренно не подставится под удар?.. Мэн Яо не мог налюбоваться на эту сошедшую с пути истинного душу, но зная, что безумие Сюэ Яна часто слепит тому глаза, старался защитить его своими струнами, не позволяя кому-то подкрасться к нему исподтишка. Однако то, от чего он защищал адепта, неожиданно резко, словно кара небес, настигло его самого: один из псов клана Вэнь, раненный заклинатель, подкрался к нему, и, ранив в руку, нацелился в голову. Яо среагировал молниеносно, отскочил почти на метр и тут же пустил в ход струны, но как только они засвистели в воздухе вражеский заклинатель улыбнулся, и тут же Мэн Яо ощутил как его собственное оружие будто под действием чужой гравитации взметнулось в воздух, издав резкий звук, и тончайшей стрелой выстрелило в него самого, целясь в лицо. Мэн Яо расширил глаза, он уже чувствовал, что не успевает отозвать атаку, когда ощутил спиной неожиданное тепло, после чего пара рук скрестилась на его груди. Сюэ Ян, схватив его, тут же повернул, оказавшись своей спиной к струнам, что на огромной скорости впились в его тело, но прежде чем они полностью пробили его, Ян оттолкнул от себя Мэн Яо, и как раз вовремя — струны полностью прошли через его тело и словно металлические паутинки встали на дыбы, торча из его груди, живота и мест под ключицами. Пошатнувшись, Сюэ Ян начал тихо и хрипло хохотать, смотря сверху вниз на ошарашенного Мэн Яо. Вокруг них всё полыхало, окрашенная кровью улыбка Сюэ Яна казалась чем-то невероятным в этом кошмарном аду. Когда ноги адепта подкосились и чуть согнулись в коленях, тот потрепал струны рукой, пытаясь извлечь из них какой-то звук, а затем вновь метнул взгляд на Яо. — Ну и лицо у тебя, — сквозь застывшую улыбку сказал он и рассмеялся. — Словно в тот памятный день не тебя, а меня спихнули с лестницы Золотого Дворца. Пошатнувшись, Сюэ Ян начал быстро моргать, словно в желании отойти ко сну. Но когда его глаза закатились, а изо рта хлынула кровь, он, хватаясь руками за воздух начал падать назад, повалился на спину и тяжело столкнулся с землей. Разум его помутнел, в глазах стояла пелена из крови и слез, невольно выступивших в этот кровавый ад. — Чэн Мэй! — истошный вопль Яо глухим эхом отбился в уплывающем сознании юноши. «Почему всё должно быть именно так? — успел подумать Ян, вспоминая и битву, и свои кровавые пляски. — Есть в этом мире хоть кто-нибудь, кто дал бы мне увидеть другого меня, того, которого у меня отобрало отродье Чан…» Дыра в сердце, заполняющаяся только человеческими страданиями, сейчас сдавила его собственную грудь, не давая дышать. Плотная густая темнота, покоившаяся на дне его души разрасталась так быстро, что вскоре юноша начал страшится, станет ли достаточно людей, чтобы сдерживать её под контролем. «Я хочу всё, — думал он, — всё и намного больше. Я хочу всё, всё должно быть моим. Эта бездна должна быть чем-то заполнена…» Прозрачная, искрящая в свете пламени солёная дорожка потекла по его лицу. Чэн Мэй даже не пытался закрыть глаза. Ему неожиданно стало так легко и спокойно, а пламя вокруг так согревало, что он невольно подумал, что это на нем самом смыкаются чьи-то объятия. Он вспомнил свой сон и ту обжигающую теплоту, льющуюся на него из отражения в зеркале, вспомнил манящие в свои глубины глаза, взирающие на него. Однако, когда писк в ушах стал слишком невыносим, он усилием воли распахнул глаза и, вытянув голову назад, медленно задержал дыхание. В кромешной темноте, подсвечиваемой россыпью ярко светящихся звезд, к нему неспешно приближался человек…***
Был ли это человек или просто тень с очертаниями человеческого тела было неизвестно, но ясно было одно — она двигалась, и шаг за шагом приближалась к лежащему на земле заклинателю. Сюэ Ян было хотел дернуться и встать, но тело онемело, причем не от боли. Оно просто не двигалось, лишь слабо дергались руки и ноги, что едва сгибались в коленях. — Ну-ну, присмири немного этого зверя, он тебе лишь навредит. Только сейчас присмотревшись к окружающему его миру, он увидел, что мир и вовсе исчез, будто рассыпался в пыль, а на его место словно краской на холсте раскинулась отливающая ночью пустота, и будто волшебной пыльцой на этом самом холсте рассыпались звезды, ярко сверкающие в глазах Чэн Мэя. — Знаешь, на что похожа твоя жизнь? — голос говорил с ним спокойно и уверенно, так, будто знает его тысячу лет. — На зеркальный тоннель, идущий по кругу. Чем быстрее, чем неистовей ты гонишься вперед, тем меньше шансов тебе понять, что ты мотаешься как белка в колесе, и финиша не видно, а знаешь почему? Почему это именно зеркало, а не что-то еще? Вселенная хочет дать тебе понять, что ныне источником всех своих бед являешься лишь ты, и закрытый с четырех сторон в зеркале не понимаешь, что всё, что ты видишь — это ты. Твои грехи, твои проигрыши, твои враги и друзья — это всё твои отражения. Но вот чего ты не знаешь, зато знаем Мы… Кто-то бесшумно упал рядом с ним на колени и склонился над его лицом. Сюэ Ян не видел ничего кроме очертания тела и сверкающих глаз, переливающихся черным перламутром. Кажется, это были зрачки, что расплылись на всю радужку. Нет, на всё глазное яблоко. — В этом бесконечном тоннеле кошмара есть маленькая трещинка, сквозь которую пробивается тусклый лучик света. Как только ты его увидишь, как только ты его захочешь, ты, наконец, остановишься и в желании добраться до него сломаешь эту зеркальную клетку и наконец станешь собой… Это обращение «Мы» сначала показалось Чэн Мэю странным, ведь они, как ему казалось, были здесь только вдвоём, поэтому он даже начал оглядываться в поисках кого-то еще, но глазами так и не нашел. Зато этот человек продолжал смотреть на него, Сюэ Ян видел лишь глаза, нижняя часть лица была скрыта в дымке темных испарений, что сейчас переливались лилово-черным. Обращение к самому себе как «Мы» было привилегий лишь правящей династии и высшей аристократии. Лишь императоры и престолонаследники могли так к себе обращаться, единственным исключением из правил могли быть лишь боги, поэтому юноша никак не мог взять в толк, почему в его смертный час к нему из воображения (а иначе он и не думал, что это просто бред умирающего) явился кто-то, кто обращается к себе в самой высокой форме почтительности. — Кто ты? Глаза существа сузились, но не от гнева, а как бы от улыбки, доброжелательно сверкнув во тьме. — А сам как думаешь, кто может прийти к тебе в твой смертный час? Или лучше сказать, кто может «найти» тебя, когда ты так обессилен и слаб, а, котёночек? Твоя мягкая шерстка из-за жизненных невзгод превратилась в колючие шипы, и уже никто не может подарить тебе хотя бы крупицу нежности, даже если бы захотел, ведь этого не хочешь ты, однако… это ты так думаешь, — тень неожиданно резко склонилась ниже, опасно нависая над дернувшимся от этой резкости Сюэ Яном. — На самом деле ты хочешь, чтобы тебя любили и защищали, ты сам бы кинулся в чьи-то теплые ладони, лишь бы они сомкнулись не на твоём горле, а на твоем сердце. Впрочем, ты и шею подставишь, если эти ладони и впрямь будут особенные, Чэн Мэй… «Что за чушь?! — вскипел заклинатель, но чисто из инстинкта самосохранения не решился подать голос. — Постой, а если это убийца? Но кто может преследовать меня в такой кромешной темноте, кто достаточно смел, чтобы, мало того — войти в неё, — но еще и найти в ней меня!» — Зря надеешься, — будто читая его мысли, тень прищурилась. — Яо тебе не поможет, он и себе помочь-то не в силах. — В смысле? — Он думает, что копает могилу своим недругам, в то время как роет её лишь для себя самого. Пройдет много лет, и кому-то, кто стоит сверху, нужно будет лишь засыпать яму землей, так глубоко он роет путь себе в ад. Но ты… ты не настолько безнадежен, как Нас пытаются в этом убедить. — Кто пытается? Тень шевельнулась, и испарения, извивающиеся вокруг её тела, невесомыми лепестками темного тумана упали на лицо Чэн Мэя. — Боги, конечно же, — как ни в чем не бывало, ответило существо, — которым поперек горла стоят распри этого мира и ущербные, сломленные души людей отчаянно-жестоких, таких, как ты. Чэн Мэй, послушай, что Мы скажем: если зерно не расколется, оно не сможет дать урожай, как видишь, без боли и жертв достичь большего трудно. Я здесь, чтобы облегчить твою боль, потому что ты не раскололся, ты — надкололся, всего лишь пошел по швам, твоя душа была большой трещиной, но она не освободила тебя, а лишь впитывает в глубину твоего сердца ту тьму, что окружает тебя уже столько лет, и она копится, причиняя тебе боль. Чэн Мэй, у тебя два пути: ты можешь «расколоться» до конца, пережив самое сильное в жизни потрясение, а можешь избежать этого, но все равно освободится. — О чем ты? — шепотом спросил Сюэ Ян и тут же две обжигающе горячих ладони накрыли его лицо. Юноша даже не понял, что всё то время, пока ласковый голос увещевал его, он не переставая плакал. Но эти слезы были странными, были похожими на поток чего-то тяжелого и осмысленного, словно… душа вытекала из уголков ресниц, словно плакалась этому существу, первому, кому действительно захотелось излиться, потому что для этой тени Чэн Мэй был самым важным и единственным человеком в этот момент. — Что ты имеешь в виду, какое еще потрясение, почему оно должно сделать мне больно?! — Потому что думая, что убиваешь другого, на самом деле ты уничтожишь себя! — резко подавшись к нему, тень впилась своими черными, с россыпью звезд на поверхности черного зрачка, глазами, и они стали такими большими, что у юноши закружилась голова. — Сердце, в которое ты вонзишь стрелу своего яда, хоть и будет в чужой груди, но вся боль и отчаяние отрикошетится на тебя, а вот тогда уже будет действительно поздно. Не убивай это сердце, не убивай его! Даже здесь, в твоей собственной тьме Мы слышим слабое трепыхание, будто взмах крыльев бабочки. Знаешь, что это? Чэн Мэй отрицательно мотнул головой. — Что может трепетать тише, чем дрожащие ресницы? — голос начал удалятся, словно уплывал в неизвестность. — Что может плакать ужасней, чем пустые глазницы… С каждым словом голос уплывал, постепенно во тьме исчезали и звезды. Сюэ Ян, не мигая, уставился куда-то вверх, на поверхности его глазного яблока алым танцем вновь извивался огонь, бросая отблески на влажные глаза. Мэн Яо, что не переставая тряс его, выдохнул с облегчением, когда Сюэ Ян наконец-то заморгал, отхаркнул кровь и послал ко всем чертям того, кто посмел взбалтывать его словно сосуд с вином, и только после его ругани адепты Лань Лин Цзинь решились перенести его на носилки и наконец вынести с поля боя, по которому расплывались бордовые ручейки, пачкая подошвы и полы одежд великих господ.***
После побега из Башни Кои, дорога к городу И — Даоцзан, мы идем в какое-то конкретное место? Бодрое постукивание шеста сопровождалось тихими и аккуратными шагами в светлой обуви. Ветер, играючи, развевал длинные темные волосы, что на затылке были завязаны узлом белой ткани. — Говорят в лесу города И происходит какая-то чертовщина. Нужно пойти посмотреть и… Вдруг девушка громко вскрикнула и остановилась. — Что такое? — Сяо Син Чэнь беспокойно выставил вперед руки, страшась, что ребёнок мог упасть или наступить на что-то острое. — Н-нет, всё хорошо, — чуть хрипловатый голос, кажется, едва ли задрожал. — Просто ногу подвернула, ничего такого. «Так-так, — руки, сложенные на груди, едва напряглись, подушечки пальцев начали барабанить по белой коже чуть ниже плеча. — Какая отвратительная ложь… Но, не будь Мы тем, кем Мы есть, за такое вранье давно бы сломали эту самую ногу…» Невидимая человеческому глазу фигура неподвижно стояла возле обширного кустарника, из которого не слишком заметно, но всё же виднелась человеческая нога в окровавленном ботинке. «Ау, гроза всех птиц на небосводе, подай уже сигнал бедствия, они же сейчас пройдут! — нервно барабаня пальцами по собственной руке, невидимая фигура недовольно клацнула челюстью. — Мы что, зря смотрели на этот роскошный полет в кусты с высоты пяти метров, потому кое-кому хватило ума заявить талисману перемещения желание о том, смогут ли люди научится летать?!» Это отчасти было правдой, потому что последней мыслью кое-какого заклинателя действительно было то, сможет ли талисман перемещения удержать тело в воздухе в случае сбоя в месте приземления. Это было воистину приятное зрелище, потому что талисман, поняв желание заклинателя буквально, притянул к субъекту перемещения почти всех птиц до которых смог достать, дабы те поддержали его в воздухе, и когда заклинатель наконец высвободился из этапа перемещения, около сотни испуганных, обалдевших от подобной магии птиц с громкими криками взлетели в воздухе, пока потерявший сознание заклинатель не свалился в кусты. — Раз уж болит, может тогда заберёшься мне на спину? — А правда можно? — Конечно. Давай, залезай, только осторожно. Постой… Пахнет кровью. Ребенок что-то быстро ответил, но мужчина обострил свои чувства до предела, ища источник того, что мгновенно взолновало его слишком добродетельные чувства. Невидимая взору фигура, видя в двух этих людях лишь безобидных странников от которых не исходило дурных намерений сочла их появление очень своевременным, но вот словно нарочная неподвижность одного бревна тут же заставила венку на виску вздуться. «Да проснись ты уже!» — ударив носком обуви в самое чувствительно место прямо в ложбинке между ягодиц, существо наконец-то добилось того, чего та желало: заклинатель глухо застонал, явно недовольный таким грубым вмешательством по столь нежной части тела. Именно этот хриплый стон развеял все сомнения, и заклинателю не оставалось ничего другого, как пойти на этот зов. Когда двое путников начали подходить к кустарнику, существо даже не шелохнулось, спокойно пропуская через свое тело подошедшего Сяо Син Чэня, что прошёл сквозь него не чувствуя никакого дискомфорта, словно, как и прежде, прорезал собой лишь воздух. Зато существо, опустившись на корточки вслед за ним, с явной нежностью обозрело окровавленное лицо бессознательного заклинателя, и протянув к нему пальцы погрузило их ему под кожу. «Оно мягонькое, жить будет, — явно обращаясь к Сяо Син Чэню, существо посмотрело уже на него, но, как и ожидалось, тот не услышал слова…» Подняв человека себе на спину, Син Чэнь под грузом весьма тяжелого, из-за потери сознания, тела, медленно побрел дальше, пока недовольный ребенок, скачущий вслед за ним, показывал бессознательному телу язык. Фигура сделала шаг вперед, провожая путников сияющими глазами цвета морской волны. — Sayonara, Чэн Мэй…