Ни о чём не жалеть

Чонгук никогда не задумывался, как в семье музыкантов мог получиться он — человек, совершенно не интересующийся творчеством в любом его проявлении. Литература, которой его и так слишком настойчиво пытали в школе, рисование, казавшееся тратой времени в век существования фотоаппаратов — решительно всё вызывало у Чонгука отвращение, с которым родители долго пытались бороться. Долго, но безуспешно. Все их попытки приобщить сына к прекрасному кончались ссорами, и к семнадцати от него наконец отстали. Пускай он занимается своим конным спортом и химией, а не мечтает о сцене и славе. Чон надеялся, что его наконец оставили в покое, когда прекрасным субботним утром в комнату вошёл отец. Тот смотрел на сына серьёзно, сурово, словно готовится устроить скандал, и Чонгук сразу догадался, что это будет очередная просьба сходить на какую-нибудь бесполезную премьеру, на которой он заскучает, может, уснёт (пару раз он не удержался и задремал; с тех пор на балет его не звали) или, провожаемый недовольным взглядом матери, извинится и выйдет из зала, предпочитая подождать окончания скучного мероприятия на улице. Хорошо, что воспитание не позволяло вести себя шумно, иначе приходилось бы выслушивать нотации ещё и за это. — Я понимаю, что ты ненавидишь концерты, но в город вернулся наш с мамой старый друг, и мы хотим тебя представить. Сегодня вечером. — Очень старый? — откладывая ручку и поворачиваясь к нему лицом, поинтересовался Чонгук. — Он занимался музыкой и со мной, и с твоей мамой, — ответили ему. Если бы беседу вела миссис Чон, она бы сказала что-нибудь, вроде «Не паясничай!», но отец никогда не поддерживал сарказм сына, отвечая серьёзно на любой, даже глупый вопрос. Чонгука это обезоруживало. — Значит, очень, — буркнул Чон. — Ему сорок пять, — вздохнул Намджун. — И хватит уже. Мы очень уважаем его и… — Хорошо, — коротко кивнул Чонгук, выдавливая улыбку. В последнее время его и так не трогали, так почему бы не сделать родителям приятно? Он готов потерпеть очередной концерт и приём после него. Всего один вечер раз в полгода — не слишком большая жертва. Правда, им руководили не только светлые порывы, но и желание показать себя самым послушным сыном на свете: может, тогда его отпустят на соревнования в другой город? Мать была против, говоря что-то про плохую успеваемость в школе (подумаешь, тройка по истории!), а отец никак не мог её переубедить. Чонгуку вообще казалось, что никто не имеет влияния на Джин-Хо, кроме неё самой. Мистер Чон вышел, и Чонгук вернулся к своим занятиям, лишь на секунду задумавшись о том, что из всех инструментов больше всего ему нравится скрипка и, если бы кто-то из родных или хотя бы близких друзей семьи играл на ней, он, пожалуй, был бы не так категоричен в своей ненависти к музыке. Вечером его нарядили так, будто извинялись за то, что малыш Чонгуки не приемлет музыку. Глядя на обеспокоенное лицо отца, Чон видел искреннее раскаяние за этот промах, и ему на мгновение тоже стало стыдно, но не за себя, а за этого их старого знакомого — Ким Тэхёна, который не смог привить у мистера и миссис Чон более сильную любовь к музыке, которая передалась бы следующему поколению. Но Чонгук соглашался со всем безропотно. Он собирался нести свой крест стойко и не сбегать, даже когда станет совсем невмоготу, поэтому сидел в неудобном костюме, но молчал и смотрел на сцену с подобием интереса. Последний, правда, был бутафорским, но Чонгук изображал его достаточно убедительно, чтобы все остались довольны. На самом деле хвалёный Ким Тэхён, о котором отец, изредка прерываемый комментариями матери, рассказывал всю дорогу, не произвёл на Чона никакого впечатления. Когда он вышел на сцену со скрипкой, сердце Чонгука замерло: он совсем недавно вспоминал свою слабость перед этим инструментом и был готов забыть своё негодование по поводу того, что вечер проводит не в компании Трикси, своей лошади. Но через пятнадцать минут скука взяла своё, и дальше пришлось притворяться. Как всегда. Правда, остальные слушатели, очевидно, не разделяли настроение Чонгука. Большинство сидело, не шевелясь, внимая каждому звуку, доносившемуся со сцены. Такое Чон видел впервые. Даже самые талантливые и знаменитые музыканты не вызывали такой реакции у публики, и это вызывало искреннее уважение. Когда концерт кончился, последовали настолько громогласные аплодисменты, что Чонгуку стало неловко стоять, не хлопая, и к оркестру чужих рук он присоединил и свои. Вообще он, желая угодить родителям, часто делал то, что они хотели, но в этот раз это была и личная инициатива. Особенно когда он заметил, что мать смотрит на него. Он старался что есть силы, мысленно уже покупая билет в Пусан и готовя Трикси к транспортировке. — Думаю, многие из этих людей — его бывшие ученики, — воодушевлённо сообщил Намджун, наклоняясь к Чону, и тому пришлось снова внимательно посмотреть на сцену и на поток цветов, преподносимых Киму. Его отец тоже притащил огромный букет, но Чонгук всё ещё не понимал, что особенного нашли в этом человеке присутствующие. Играл он действительно неплохо, но ничего сверхъестественного Чонгук не услышал. Может, из-за своего немузыкального слуха? Или пришедшие на концерт люди — всего лишь благодарные ученики, восхищающиеся маэстро по привычке? В любом случае, это его не особо интересовало, но он всё так же послушно последовал за отцом, когда тот, держа его за плечо, перешёл в помещение для приёма. Во втором зале было шумно и людно, ходили официанты с шампанским, и Чонгук косился на них с лёгкой, но заметной ненавистью. Пить ему не давали, аргументируя сухой закон тем, что «он ещё маленький». Как будто им никогда не было семнадцать. Увидев, что толпа вокруг Тэхёна поредела, Намджун многозначительно (но Чонгук, как обычно, не разгадал значение этого жеста) подмигнул сыну и повёл его знакомиться. — Мистер Тэхён, — начал он, подходя к Киму, купавшемуся в бесконечных похвалах. Теперь Чонгук имел возможность рассмотреть его внимательнее: большие глаза с необычным разрезом, розовые, будто подкрашенные, губы, не расстававшиеся с улыбкой. Тэхён светился дружелюбием, но Чонгуку казалось, что что-то не так, что эта ласковая тёплая улыбка не может быть для всех одинаково ласковой, что Тэхён притворяется. — О, Намджун, Джин-Хо! — Тэхён обернулся на новое приветствие, обнял отца Чона и поцеловал руку матери, мельком взглянув и на него. Короткий взгляд серых глаз заставил Чонгука поёжиться. Было в них что-то такое, от чего хотелось бежать, как от чумы. Но остальные, кажется, не видели, что Тэхён, продолжая улыбаться, как будто кричит о помощи. Или у Чона просто богатая фантазия? С чего бы богатому, успешному музыканту, гастролирующему по всему миру, быть несчастным? Нет, это Чонгуку, конечно, только показалось. Да и много ли можно увидеть за пару секунд? Вряд ли. Тем более, Чон никогда не считал себя знатоком человеческих душ. Но в эту душу ему захотелось заглянуть снова.