Ни о чём не жалеть

Хорошо, что их прервали. Неожиданная фантазия расшатала и без того нестабильное психологическое состояния Чона и, если бы не звонок, он рассказал бы всё. И про то, как кричал во весь голос, загоняя Трикси, когда понял, что влюбился, и про поцелуй с Джису, во время которого он думал только о Тэхёне. И ещё множество тех вещей, которые кажутся влюблённым такими важными, что ими непременно надо поделиться. Но заботливая рука провидения ограничилась демоверсией и дала Чонгуку другую, более серьёзную тему для размышлений. Работник конюшни сообщил, что Трикси после ухода Чонгука не успокаивается, шумит и будоражит других лошадей. Они хотели дать ей успокоительных, но сначала решили позвонить хозяину, который всё ещё не понимал, что с Трикси не так. Конечно, это всего лишь её вторые крупные соревнования, но не слишком ли резво она реагирует на новое место? Или причина в чём-то ещё? Может, она чувствует взволнованность Чонгука от этой поездки и разделяет её? Что же, если дело в этом, Чонгук поможет им обоим. То, что он не может контролировать себя, находясь рядом с Тэхёном, раздражало и злило. До встречи с этим человеком Чонгук был сильным, а теперь — эти жалкие дрожащие руки, тяжёлое дыхание и стыдные мысли. Нельзя, нельзя поддаваться этой слабости. Нельзя. Он должен перебороть ужас перед Тэхёном, должен избавиться от впечатлительности, чтобы спокойно жить дальше. Пускай даже с разбитым сердцем. Нужно жить собой, а не чувствами к Тэхёну. Он потратит ночь, две, три — сколько угодно, чтобы перестать быть слабым, чтобы признаться во всём, глядя в глаза, а не сбивчиво пробормотать признание, которое никто не услышит. И с этим ему поможет Трикси. Она выслушает, похрустит над ухом морковкой, потрётся большой тёплой головой о его плечо, и всё станет хорошо. Как может быть иначе? И почему Чонгук всё время забывает о друге, который готов его выслушать и утешить? Почему он ищет поддержки у того, кто не может (и, должно быть, никогда не сможет) его понять? Почему он продолжает тянуться к Тэхёну, когда у него есть Трикси? Зачем ему кто-то, если он всю жизнь справлялся своими силами? Или… В голове Чона была ужасная каша. Трикси, Тэхён, соревнования, поступление, Тэхён, Тэхён, Тэхён… Чонгук то думал о том, что надо рассказать о своих чувствах и, хлопнув дверью, уйти, то фантазировал о том, что всё будет хорошо, они будут счастливы, то представлял, что выговорится перед Трикси и необходимость что-то говорить Тэхёну исчезнет — он успокоится и перестанет мучиться из-за недосказанности. Придя на конюшню, Чонгук действительно застал Трикси беспокойной. Она мотала головой из стороны в сторону и топталась на месте, шумно дыша. Такой Чон видел её впервые, и это пугало. Вдруг она больна? В последнее время он уделял ей мало времени — мог упустить момент, когда она стала вести себя странно. Но, увидев его, лошадь присмирела, и это утешило. Она просто волнуется — вот и все болезни. Чонгук хотел спросить, что с ней — он часто разговаривал с лошадью, прислушиваясь к её «ответам», которые, как ему казалось, мог понять только он, — но сейчас это было как-то странно. Зачем задавать вопрос, на который не ответит, наверно, и сама Трикси? Погладив её голову и машинально накинув кордео*, Чонгук вывел её из денника** на улицу. Рядом с конюшней был прекрасный парк, но вряд ли их выпустят за территорию в такой поздний час. Придётся довольствоваться прилегающей территорией, но и это неплохо. Ему просто надо было пройтись рядом со своей любимицей и немного поговорить. Ну, как поговорить — выговориться. — Я всё расскажу ему, — начал Чонгук, когда они немного отошли от людей — работников конюшни. — После соревнований, вечером, я всё решил, — задумчиво глядя перед собой, бормотал он. — Правда, не знаю, с чего начать. И стоит ли рассчитывать на понимание с его стороны. Наверно, нет. Но я должен сказать. Пускай так, пускай он назовёт меня бестолковым… Или… Так страшно, знаешь… Он смотрит на меня сейчас по-особенному — как будто я что-то значу. Как будто я святой. Он как-то раз даже говорил что-то… — Чон потёр лоб. — Когда я собирался на свидание с Джису — он сказал что-то такое. Сказал, что у меня… Как же… Робкая недоверчивость? А потом так запнулся, словно сказал лишнего, словно в этом слове есть что-то такое, скрытое, чего я не вижу. И я не вижу. Что он имел в виду? Это хорошо или плохо, что он так сказал обо мне? — вздохнув, Чонгук зашагал быстрее. — Сейчас он относится ко мне, как к чему-то светлому и невинному. И тут я скажу, что влюблён — влюблён в него. Он разочаруется, да? — Чон мельком глянул на идущую рядом лошадь и снова уставился перед собой. — Не хочу, чтобы он разочаровывался. Хочу, чтобы он продолжал видеть во мне хорошего человека. Но разве моя любовь делает меня плохим? Тяжело выдохнув, Чонгук остановился и сел на корточки, закрывая лицо руками. Лошадь, шевеля ушами, остановилась тоже. — Из-за всего этого я теряю себя. Я всё время чего-то боюсь, мне всё время кажется, что я что-то делаю не так, что я кругом неправ… И всё из-за него. Разве, если я признаюсь, может стать легче? Скорее, наоборот. Он ведь… — голос задрожал, и Чон убрал потряхивающиеся руки от лица, чтобы на секунду отвлечься на этот жест и перевести дыхание. — Наверно, он расскажет родителям… Джин-Хо выгонит меня из дома. И отец… Он никогда не поймёт, для него геев не существует, он не верит, что кто-то действительно может любить человека своего пола. Тем более его сын. Тем более Тэхёна — музыканта, который вырастил их обоих. С трудом Чонгук встал и зашагал снова, слегка придерживая лошадь за гриву. — Нет, я должен сказать. Я хочу. Просто хочу, чтобы он знал. Хочу увидеть даже то, как он станет меня ненавидеть. Я готов, ты знаешь, готов ко всему. Пусть он лучше уйдёт — мне станет легче, я смогу жить, а не существовать от встречи до встречи, как сейчас. Но что будет со мной, если я… — он устало простонал. Опять нестерпимо хотелось плакать, но он держался. — Как я буду жить без него? Я так привык… И я просто… Хочу его видеть, хочу знать, что он где-то рядом, хочу слышать его голос… Он просто нужен мне. Что я буду делать, если… когда… когда он уйдёт? — Чон посмотрел на лошадь измученно. — Впрочем… У меня будешь ты… Если он уйдёт, я больше времени буду проводить с тобой… — он замедлился и провёл по спине лошади ладонью. — Ты ведь поможешь мне справиться со всем этим, Трикси? Ты ведь всегда мне помогаешь… Чувствуя, что обращаются к ней, лошадь дернула головой. Чонгук слабо, как перед смертью, улыбнулся и продолжил. — Правда, стоит ли говорить хоть что-то… Он всё знает, я уверен. Знает и как будто издевается. Или просто подталкивает? Постоянно говорит что-то такое. И я, как кобра перед заклинателем: слышу только его зов. И говорю глупости. Или он пытается показать, каким ничтожеством я выгляжу из-за своих чувств? Скажет ли он, о чём думает, когда я признаюсь? — ещё одна короткая пауза. — Зря я его пригласил. Зачем он поехал со мной, если я ему не нравлюсь? Родительская забота? Это даже как-то мерзко: услышать от человека, которого считаешь сыном, что он… — Чонгук плотно закрыл рот и больно закусил губу изнутри. — Господи, быстрее бы соревнования… Может, к чёрту план и пойти признаться во всём сейчас? Нет, тогда я не смогу нормально выступить. Ещё не хватало, чтобы мы поругались и он уехал. А он ведь уедет… После. Когда терять будет нечего. Или после финала, если мы пройдём. Но до этого надо оставить эти мысли. Нужно быть сильным, нужно принять всё это. Смириться, не зацикливаться и… Он резко замолчал. Мысли окончательно поглотили его. Пытаться формулировать их и следовать каким-то логическим цепочкам было мучительно. Невыносимо. Маленький монолог не облегчил страдания, а, вырвавшись наружу, усилил их, показав, насколько серьёзна запретная привязанность Чонгука. И насколько ужасными могут быть — и будут — её последствия.