37 недель

Больница? Моргнув пару раз, щурясь из-за яркого света, отражающегося от белых стен палаты, Сакура в недоумении приподнимает голову. Слишком быстро. Картинка в её восприятии неприятно кренится, и это заставляет её снова опуститься на подушку, хмурясь. — Очнулась? Ну слава богу. Вижу, что голова всё ещё кружится. Сможешь присесть? — Шишо? — Она неуклюже поворачивается, фокусируя взгляд. — Мне нужно проверить твои неврологические рефлексы. Только медленно, без рывков. Цунаде откладывает наполовину решённый кроссворд и ручку на тумбочку и достаёт маленький фонарик из нагрудного кармана халата. Сакура негромко охает и, стараясь не обращать внимания на слабость в теле, послушно садится, помогая себе руками. Опирается спиной на заботливо подставленную подушку и позволяет наставнице провести стандартный осмотр. — Как ты себя чувствуешь? — Не очень, если честно… У меня немного болит голова и я не помню, как я тут оказалась. «Я была дома, пошла к Наруто… Какаши был там, мы говорили и… я рассказала ему обо всём… узнала о его девушке… ох, чёрт возьми, и я-то думала, что хуже быть уже не может… Что же нам делать?.. Нет. Не сейчас. Всё потом… А что было после этого?..» — лихорадочно пытаясь вспомнить события прошлого дня, она находит глазами часы. И у неё перехватывает дыхание. — Я была без сознания… около дня? — Сакура не узнаёт собственный голос. Она вжимается лопатками в изголовье, цепенея, и против воли предполагает самое страшное. Быстро накрывает живот ладонью, борясь с желанием заглянуть под больничную робу. Если обморок длится дольше пары минут, это может быть симптомом чего-то серьёзного… Её натренированная память услужливо подкидывает десятки разных диагнозов, и Харуно чувствует, как к горлу подкатывает ком. Насколько негативно это повлияло на ребёнка? А что, если у неё случился?.. Сжав простыню в кулаке, она умоляюще заглядывает в глаза Цунаде, ища в них намёк на подтверждение её опасений. — Что ты, — та выпрямляется и успокаивающе улыбается, — всё и близко не так серьёзно, не переживай. Ни тебе, ни плоду ничего не угрожает. Ты потеряла сознание на не более, чем пять минут, но мне пришлось усыпить тебя сразу после того, как ты пришла в себя, чтобы дать твоему организму отдохнуть и набраться сил. Почувствовав ни с чем не сравнимое облегчение, Сакура рвано выдыхает и опускает плечи, наслаждаясь ощущением вмиг расслабившихся трапеций: «Ками-сама, спасибо, всё обошлось… какое счастье, что шишо… значит, ребёнку ничего не угрожает. Стоп… как?.. Она знает?!» — Я знаю, что у тебя всегда было пониженное давление… Однако в этом случае не думаю, что это стало причиной. Ты совсем себя не бережёшь! Не спала, ничего не ела… Теперь, когда ты отвечаешь не только за себя, тебе нужно больше заботиться о своём здоровье. Не волноваться больше так сильно. Первый триместр — очень опасное для будущей матери время, — Цунаде продолжает строго отчитывать, явно наслаждаясь запоздалым пониманием своей ученицы. «Ксо… Она в курсе не только о том, что я беременна, но и о том, что послужило причиной обмороку», — её щёки пунцовеют от стыда. Меньше всего ей хотелось, чтобы Пятая думала о ней, как о дурочке, неспособной позаботиться о себе и подвергающей риску ещё не рождённое дитя. — Откуда… когда вы узнали? — Я всё ей рассказал по дороге в больницу, — звучит спокойный баритон из-за разделяющей кровати шторы. — А твоё неразумное поведение накануне вашей встречи было лишь моей догадкой. И, поверь, меня жутко расстраивает то, что она подтвердилась, — добавляет Цунаде укоризненно, нехотя отодвигая ткань за своей спиной и открывая вид на читающего полулёжа на боку Хатаке. Несмотря на непринуждённую позу и привычную напускную леность, вид у него был буквально побитый. Под правым глазом ярко переливался всеми цветами галактики внушительный фингал, а другая сторона лица была вся в царапинах и ссадинах, словно он проехался ею по асфальту… и вряд ли это были единственные его травмы, но всё остальное было скрыто под одеждой и маской. Сакура моментально сердито вздёргивает бровь, забывая о собственных угрызениях совести, быстро переводит взгляд с его повреждений на наставницу и осуждающе шепчет: — Шишо… — Уже лет как пятнадцать шишо, — поддразнивает женщина, но всё же немного виновато пожимает плечами. — Признаю, погорячилась. Какаши был слишком взволнован, чтобы начать с правильного объяснения, а я быстро сделала неправильные выводы и, убедившись, что с тобой всё хорошо, решила… немного поговорить с ним о… соблюдении субординации между ученицей и бывшим учителем… тем более уже состоящим в отношениях… Хатаке на заднем плане закатывает глаза и страдальчески вздыхает. — Как видишь, он жив, и это означает, что во время нашего разговора ему всё-таки удалось донести до меня истинное положение вещей. Не без помощи вовремя вмешавшейся Шизуне, конечно… — Пятая неловко прочищает горло. — Я принесла свои извинения и позаботилась о парочке сломанных рёбер. Закроем эту тему… — её тон резко меняется, и она, взяв историю болезни Сакуры, скользит взглядом по странице её последних анализов. — Однако скажи на милость, почему ты сама мне этого не рассказала раньше? Потому что тогда можно было бы избежать таких недоразумений… Хм… смотри-ка, даже гемоглобин привела в порядок. Всё равно странно… Ты чувствовала раньше подобное недомогание? — Впервые… Шишо, вы правы, простите, и я собиралась встретиться с вами на этой неделе, я не забыла, что вы планировали приехать в Коноху в мае, и… — начинает оправдываться девушка. Дверь приоткрывается с едва слышным скрипом, и одна из медсестёр, совсем недавно начавшая работать, в спешке заглядывает в палату, перебивая Сакуру на половине фразы: — Цунаде-сама, срочно нужна ваша помощь во второй операционной, пациент в критическом состоянии. Сенджу кивает, без промедления захлопывая папку, и, круто развернувшись на каблуках, бросает через плечо: — Выпьем чаю сегодня вечером. Я передам документы на твою выписку, как освобожусь. Отдыхай. Проводив её взглядом, Сакура измождённо закрывает глаза: «Как можно быть такой?.. Шаннаро! Теперь шишо вынуждена выполнять за меня мою работу…» В таком состоянии она была не способна делать то, ради чего жила: спасать, лечить, помогать. Она была абсолютно бесполезной. Отвратительный эпитет, который Харуно ненавидела больше всего на свете. Но она сама в этом виновата. Впрочем, как обычно. Цунаде действительно права: доводить себя до нервных обмороков во время беременности было просто верхом безответственности. О чём она, чёрт возьми, думала? А если бы Какаши не оказалось рядом? Что, если бы это произошло, когда она была одна дома? Вдруг она ударилась бы при падении? — Ты в порядке? — А ты? — Не размыкая век, Сакура выдавливает слабый смешок. — Бывало и хуже. Она не видит его, но точно знает, что он улыбнулся. Проводит рукой по лицу, прогоняя наваждение, и делает пару глубоких вдохов-выдохов. Теперь, когда её тело отдохнуло, получив намного больше часов сна, чем обычно, её мыслям снова возвращалась ясность. Бегло анализируя своё поведение в последние сутки, она приходит к выводу, что занятие самокопанием и самобичеванием мало чем будет полезно. Ещё слишком многое предстоит сделать. — Какаши, — дождавшись его вопросительного мычания, она поворачивается к нему, — спасибо, что так быстро отреагировал и позаботился обо мне. Я тебе должна. Он отрывается от книги и недовольно качает головой. — Ты ничего мне не должна, Сакура. По правде… я не на шутку перепугался и выскочил из кафе, даже не заплатив, с тобой на руках. Нам обоим просто невероятно повезло, что Цунаде как раз проходила мимо и сразу же оказала тебе первую помощь. Не знаю, кто именно из нас родился в рубашке, но так испытывать судьбу я больше не хочу, — он утомлённо морщится. — Я слишком стар для подвигов. Не доводи себя так больше. Ребёнку от такого точно лучше не будет. Сакура кусает губы и опускает глаза на свою руку, всё ещё лежащую на животе. Но несмотря на то, что Какаши явно злится на неё чуть ли не впервые, в душе неожиданно разливается приятное тепло. «Он думает и о ребёнке тоже…» Значило ли это, что он уже принял решение? Она-то приняла его давным-давно, но его голос сейчас был не менее важен, чем её. И не только его. — Прости и… спасибо ещё раз. Он не отвечает, и они оба молчат. В открытое окно вместе с весенним солнцем проникает щебет птиц, и тёплый ветерок колышет полупрозрачные занавески… Всё будет хорошо или же самое тяжёлое только впереди, и это всего лишь затишье перед бурей? — А ты… уже рассказал? — Натсуми? — Заметив, как непонимающе вытянулось её лицо, он объясняет: — Так зовут мою девушку. — Да, прости… «Чёрт, я ведь вчера даже имени её не спросила. Вообще отвратительно себя повела, хлопнулась в обморок — мало того, что слабачка… ещё и бескультурщина», — Сакура корит себя, будто сделала это нарочно. — Перестань всё время извиняться, — кажется, он начинал всерьёз раздражаться, — и да, она уже всё знает. — И?.. — Во рту пересыхает, но спасительного стакана воды не находится. — Ну она, скажем… слегка удивилась. Всё хорошо, Сакура, не переживай, — он отводит взгляд, однако уже через секунду возвращает себе контроль над эмоциями. — Слегка удивилась? — она тупо переспрашивает, давая себе время обдумать, почему же Хатаке выбрал именно такое описание. — Так. Не надо беречь мои чувства, Какаши, говори как есть. — М-м, — снова поморщившись, он нервно царапает ногтем уголок обложки. — Ладно, не слегка. Но поводов для волнений нет, я бы не стал тебе врать. Точно ничего такого, с чем я был бы не в состоянии разобраться сам… Проще говоря, всё прошло неплохо. Она восприняла всю информацию настолько адекватно, насколько это вообще было возможно. «Стал бы он скрывать, если бы это было не так? Скорее всего, нет. Зачем ему это? Однако удивительно… Натсуми, наверное, замечательный человек. Какой понимающей и здравомыслящей нужно быть, чтобы с достоинством отреагировать на такие новости? Или как сильно она его любит?.. Хотя… может, она просто знала и была готова к тому, что у него может быть ребёнок где-то в этом мире? Едва ли он бы смолчал о таком…» — Сакура внезапно осознаёт, что некоторые детали этой паршивой истории ей до сих пор неизвестны. Она была слишком сконцентрирована на других, безусловно, более важных задачах, и просто не успела узнать из-за плохого самочувствия. — Я хотела задать тебе вчера один личный вопрос. Если ты не против, можно я спрошу сейчас? — Слушаю. — Как… это вообще возможно, что твоя сперма оказалась в том банке? Ты был донором? Почему тогда не в Конохе? Он вздыхает и устало трёт неповреждённый глаз. Сакура сомневается, что он вообще отдыхал этой ночью. Стоило ли поддаваться своему любопытству именно сейчас? Готов ли он поделится такими интимными подробностями с ней? — Донором я не был. Давным-давно, ещё будучи АНБУ, во время сражения я получил одну, — Какаши смущённо кашляет, — мягко говоря, неприятную травму. Мне нужна была операция, после которой я бы стал стерильным. — То есть ты?.. — Да, и, глупо поддавшись на идиотские уговоры врачей, перед операцией я сохранил… свой генетический материал, в случае, если я когда-нибудь захочу иметь детей. Благо у меня хватило на тот момент мозгов не оставлять его в банке Конохи. И хоть я ещё не знал, сколько на самом деле больных извращенцев могли бы на него позариться и к чему это могло бы привести, я благоразумно сохранил всё в тайне. — Но ведь это значит… Боже, они не имели права использовать твой образец для оплодотворения! «Если бы об этом узнал Орочимару с его страстью к экспериментам? Или… О, Ками-сама! Данзо?!» — Да, всё верно. Это и было одной из причин, почему я сразу тебе не поверил… Однако я навёл справки, и это действительно так. Ошибка одного недалёкого работника, имя которого, к его огромному счастью, банк мне не сказал. Сакура почувствовала, как на её глаза наворачиваются слёзы. Это было так нечестно! Какаши заслуживал совершенно другого. Любящую семью и общего малыша с дорогой ему женщиной. С Натсуми или кем-то другим. Его единственный шанс на такое будущее… Всё пошло наперекосяк из-за некомпетентности одного человека. Знай она, кто стал этому причиной, то сама на таких эмоциях не смогла бы удержаться как минимум от рукоприкладства. — Какаши, мне… мне так жаль… — Всё хорошо, во всяком случае, уже ничего не исправить, это не твоя вина. — Я приму любое твоё решение. Я не хочу быть счастлива, в то время как ты… — у неё вырывается всхлип. Ей хочется сжаться, подогнуть колени к груди, накрыться с головой одеялом, как в детстве, зажмуриться от той жалости и безысходности, что разрывала её сердце. — Не плачь, Сакура, — он быстро встаёт, однако замирает в неловкой позе. Помедлив, со странной осторожностью садится на краешек её койки, словно опасаясь чего-то или колеблясь, и кладёт свою ладонь поверх её. — Я… ты должна знать, что я успел всё обдумать. Она боится даже шелохнуться, когда он решительно поднимает на неё глаза. — Я хочу, чтобы ты оставила этого ребенка, если… ты сама всё ещё этого хочешь. Подобно струне, натянутой до предела, последние остатки её самоконтроля лопаются с раздирающим уши звоном. Больше не находя в себе силы сдерживаться, Сакура наклоняется и, уткнувшись в его плечо, позволяет себе разрыдаться.