в его глазах я видел целые галактики

Закатные лучи тускнеют, но из последних сил отдают последние искорки света, пробиваясь через маленькое окошко. Солома от них за день нагрелась, чудо как не воспламенилась, но теперь она теплая и Юнбину удобно сидеть на ней в домашних тонких растянутых шортах. Блеклые лучи света греют не только импровизированную подстилку, но и надоедливо лезут в глаза. Юнбину бы ничего, он просто ладонью прикрывается от умирающего настойчивого солнца, но Енгю неудобно, свет отражается прямо от линз очков и никак тут уже одной своей маленькой ладошкой не прикроешься. Юнбин в прежней позе лотоса, не вставая, двигается ближе и закрывает свободной рукой лицо младшего от надоедливых лучей. И сам улыбается как солнце взамен. У Енгю краснеют кончики ушей. — Я испёк, — и достает из сумки маленький аккуратный бумажный свёрток, — с мёдом. Он протягивает этот клубок, но у Юнбина обе руки заняты прикрыванием их от назойливых лучей солнца. Енгю ойкает и сам аккуратно развязывает. Сладкий запах разносится по всему небольшому чердаку. — Действительно сам? — Юнбин с наслаждением вдыхает тягучий запах. — Может быть староста помогла, — и кладет в рот очень занятому старшему аккуратную маленькую печеньку, — но совсем немного, только рецепт. Вкус печенюшек сладкий, тягучий, с привкусом мёда, крошится на языке и тает. Юнбин прожевывает последний кусок и заглядывает в глаза Енгю. В нем столько нежности и обожания, что в пору утонуть. У него кончики ушей всё ещё красные, глаза в оправе очков кажутся такими большими и волосы торчат в разные стороны. Пахнет жженой соломой, но больше домом и уютом. Расстояние между их лицами минимальное и Юнбин, совершенно не подумав, ляпает: — Можно я тебя поцелую? Енгю краснеет теперь уже всем лицом и аккуратно кивает.