Вредная привычка.

Вредные привычки – это типичный человеческий способ снятия стресса. Они помогают ненадолго избавиться от терзающих проблем. Но они как наркотик. Принося временное удовольствие – на самом деле наносят вред. От вредных привычек, рано или поздно, нужно избавляться. Полковника Роя Мустанга знали, как человека важного и ценящего себя слишком высоко, чтобы опускаться до таких мелочей. Ни один член его команды – даже лейтенант Хоукай своим соколиным глазом – не мог выявить наличие хотя бы одной маленькой вредной привычки у начальника. Хотя, если рассудить, они должны были быть у этого человека. Чего стоит только одно его прошлое. Ранняя смерть родителей, война, убийство друга, переворот в Централе, стоящий алхимику зрения, которое, к слову, благополучно вернулось, благодаря усиленным трудам доктора Марко. После всего пережитого даже у самого стойкого и закалённого человека должен был появиться хотя бы один способ снятия стресса. Но нет. В мире Огненного полковника всё вернулось на круги своя. Спокойная жизнь, любимая работа, ежедневные свидания. Хотя... О последнем стоит поспорить. Последнее время – с момента, как Централ стал восстанавливаться – главный ловелас среди военных подзабыл о своих ежедневных вылазках в поисках одиноких женских сердец. Нет больше разговоров с дамочками по военной линии, тайных заметок в дневнике с женскими именами, ни даже вообще каких-либо упоминании о романах. Поначалу все в окружении Роя подозревали что-то неладное, хотя тот был, на удивление многих, весел, бодр и даже работоспособен. Мустанг, порой, даже сам не замечал, как на автомате заполнял целые стопки накапливающихся в геометрической прогрессии бумаг. Всё списывали на последствия от государственного переворота. Но никто не знал, что полковник давным-давно освободил свою душу от этих последствий своеобразным методом. Очередной вечер, конец рабочего дня. Благополучно со всеми попрощавшись, Мустанг размеренным чеканным шагом идёт к своей машине. День обошёлся без происшествий, можно и расслабиться, поехать домой, а может даже в бар, или же... Секунду подумав, Рой выбрал вариант «или же», и крутанул рулём в другую сторону, разворачивая машину. Уже подъезжая к выбранному пункту, Мустанг устало выдохнул. Лучше бы поехал бы в бар, славно нажрался бы, подцепил бы какую-нибудь даму, которая оказалась бы отнюдь не свободной, что в итоге привело бы к кулачному бою с её незадачливым кавалером. «Уж лучше так... – подумал Мустанг, стукнувшись лбом об руль, когда прибыл в нужное место. – В конце-концов, вредными привычками опасно увлекаться.» Припарковав машину у дерева, Рой направился прямо к заплесневелой полуразваленной хижине. Той самой, в которой несколько месяцев назад они лечили Ран Фан и спасались от Глаттони, сожравшего пол дома. Это место давно заброшенное, сюда никто не приходит, а некоторые уже успели насочинять легенд об этой деревянной развалюхе – поговаривает местная шпана, что там, якобы, доносятся чьи-то крики по ночам, непонятные звуки, а иногда даже идёт дым и горит свет. Зайдя в дом, мужчина зажёг зажигалку – в кромешной темноте было ни черта не видно. Юркнув в коридор, Рой вышел к облезлому ковру с небольшим бугром. Отбросив его в сторону, зажигалка осветила дверцу подвала с аккуратно вырезанными на дощечках алхимическими кругами. Мустанг хлопнул в ладоши и приложил их рисунками, осветив погружённую во мрак хижину ярким сиянием. Натянув на руку белую перчатку – надобности в которой было лишь для вида – Рой шагнул во мрак подвала. Скрип старой деревянной лестницы оборвался неприятным металлическим звяканьем от керосиновой лампы, стоящей на последней ступеньке, которую Мустанг случайно задел ногой. От этого звука где-то в глубине погружённого во тьму сырого подвала раздался шорох. В обычной ситуации кто-то другой, сломя голову, побежал прочь из мрачного подземелья, но полковник преспокойно поднял упавшую керосинку и, щёлкнув пальцами, зажёг фонарь. – Думаю, не стоит спрашивать, соскучился ли ты по мне. Мужчина прошествовал вглубь подвала, откуда ему, словно в ответ, последовали уже более громкие шорохи, в этот раз сопровождающиеся уже звоном, как-будто от цепей. Медовый свет старой керосинки осветил пленённую многомесячную проблему Мустанга. В заплесневелом, сыром углу, вжавшись, сидел гомункул, воплощающий смертный грех Зависти. Несмотря на всё то длительное время, что он находился в своей вечно чёрной темнице, куда не попадал солнечный свет, Энви, по человеческим меркам выглядел относительно нормально. Нисколько не изменился за всё время пленения. Обычный человек без еды, воды и света, в таких условиях, с таким обращением – непременно бы превратился в сломленный, костлявый, бледный ужас. Но нет, сохранившаяся регенерация, несмотря на ничтожное – по меркам гомункула – количество душ в философском камне и повреждения, появившихся из-за огненных пыток Мустанга, относительно хорошо срабатывала. Единственное, что выдавало в нём пленника – животный ужас в непомерно расширенных глазах и россыпь присохшей грязи то там, то тут. Но, пожалуй, самой бросающейся в глаза деталью была тряпка, затянутая на губах на манер кляпа. Он сидел в цепях, они обматывали его ноги и торс с прижатыми к нему руками, что, в свою очередь, были связаны отдельно за спиной. В добавок, оковы были врощены в кирпичную стену путём алхимических преобразований, что лишало напрочь всякой возможности выбраться, учитывая, что от былой громадной силы Энви остались только воспоминания. Мустанг с минуту разглядывал эту картину, внутри него боролись восхищение и презрение к плодам своих трудов. Придерживая в выставленной руке керосинку, Рой подходит к Энви, бесполезно заворошившему ногами, в попытках втиснуться в угол глубже, в надежде раствориться в нём. Впрочем, это вряд ли его спасёт, учитывая, что прошлая попытка не сработала. И позапрошлая, и позапозапрошлая... – Мы уже это проходили, – говорит Рой спокойно, присаживаясь на корточки, прямо напротив Энви. Он всё ещё держал одной рукой керосиновую лампу, чтобы чётче разглядеть отчаяние на лице гомункула. – Не ты ли говорил, что глупо стараться, когда ничего изменить уже нельзя? Ну? Рука в перчатке крепко обхватила лицо Зависти, надавливая пальцами на щёки, и приблизила к лицу своего обладателя. Энви зашипел и поморщился, зажмурившись от света керосинки. Глаза, привыкшие ко тьме, больно резало светом. Хотя, это далеко не сравниться с пламенем полковника, которым он не раз выжигал ему эти самые глаза. А Рой сидел и ждал какой-либо реакции от заклятого врага. Но когда ждать надоело, мужчина испустил вздох и отпустил лицо Энви. – Ясно, – он поднялся с корточек и поднёс фонарь в сторону, найдя у стены старую заржавевшую раскладушку с дырявым матрацом. – В любом случае, я не для разговоров с тобой пришёл. Мустанг слышал оборванный громкий выдох со стороны Энви, пока сам снимал свой китель, поставив керосинку на пол. Странно, неужели за всё своё времяпребывание здесь, гомункул так и не смирился с тем, что полковник его не для бесед сюда приволок. Сбросив китель на старый матрац, Рой принялся спокойно, не торопясь, расстегивать пуговицы белой рубашки, слушая напряжённое громкое дыхание гомункула у себя за спиной. Вообще стоило бы снять и её, но Мустанг решил просто оставить пару пуговиц расстегнутыми. Он давно признал, что секс с Энви – дело жаркое, тяжёлое и потное, а ещё занимающее много, нет, очень много времени. Потому что просто не замечаешь, как оно проходит. Рубашка непременно будет мокрая, как тряпка. Хотя – мимолётно подумал Рой – ей давно пора в стирку. Подойдя к Зависти, предварительно распотрошив карманы военных брюк в поисках заветной резинки, Мустанг опускается перед ним на одно колено. – Лицом к стене. В ответ на мотание косматой головой и позорную дрожь в плечах, мужчина добавляет: – Это не просьба. На второе неподчинение, Рой просто схватил Энви за волосы и с силой приложил об кирпичную стену. Раздалось громкое болезненное мычание через тряпку, но оно тут же оборвалось глубоким вздохом, когда Мустанг впился второй рукой в бедро Зависти, надавливая пальцами точно по контуру метки уробороса. Выгнув Энви под удобное себе положение, всё ещё прижимая его голову за волосы к стене, Рой нащупал под набедренной повязкой линию шорт, облегающих задницу Энви второй кожей. Резкое движение и ненужная ткань спустилась с мускулистых бёдер. Дрожь Энви только усилилась, а до ушей стали доноситься всхлипы, которым Рой не придал особого значения и просто натянул резинку на быстро вставший фаллос при виде обнажённой задницы заклятого врага. На секунду мужчина замер и захотел её поджарить – в буквальном смысле слова. Теперь у него ещё и встаёт на Энви. На убийцу лучшего друга. Прекрасно, просто прекрасно. Хьюз, наверное, в гробу перевернулся. А впрочем, перевернулся он, наверное, ещё тогда, когда полковник первый раз нагнул Зависть. Со злости на самого себя и на треклятого гомункула, Мустанг послал сдержанность и сразу после подвал огласил громкий протяжный рёв от полного проникновения. Обычно он всегда подготавливал Энви, учитывая, что из-за сохранившейся регенерации задний проход гомункула каждый раз восстанавливался, несмотря на усердые "старания" похитителя. «Вот, что значит: "каждый раз, как первый". Забавно.» – усмехнулся про себя Рой, не слыша болезненных стонов и всхлипов Энви. – «А первый раз, как известно, должен быть лучшим.» Мустанг ритмично задвигался, немного успокоившись, уже более осторожно толкаясь, надеясь не испортить и продлить наслаждение от тугой хватки вокруг члена. Энви стонал протяжно, пока вспотевшие железные пальцы рылись в его волосах, царапая кожу на голове. Кажется, он немного привык. Рой, поняв это – так как стоны гомункула стали короче и тише – принял это за сигнал к действию и начал толкаться быстро, размашисто, с пошлыми шлепками кожи о кожу, практически полностью выходя и толкаясь до упора в горячее пульсирующее нутро. Внезапно алхимик понял, что эти звуки его чертовски заводят, а потому вцепился в волосы вновь завопившего Энви с новой силой, до рыка вдавившись в узкий проход так глубоко, что, казалось, яйца войдут тоже. Тут Зависть начал затихать, а потом и вовсе перестал кричать – надорвал горло и просто устал. Теперь только стонал и хныкал, дрожа, обмякая, едва не сползая на пол, если бы его не держала рука полковника. Колени тоже подкашивались, расползая в стороны, а большой член так и продолжал ритмично скользить внутри. Поддавшись позорному, отвратительному порыву, Рой со всей силы впился зубами в оголённое плечо Энви до крови. Как только слабая искра щёлкнула по зубам и губам, Мустанг отпустил свою внеплановую "закуску". Как же он ненавидел себя в этот момент. Рою хотелось сплюнуть ту малую каплю крови гомункула, попавшую в рот, хотя та уже успела испариться. Но этой капли хватило, чтобы пробудить в Мустанге лютое бешенство, больно завибрировавшее в мозговых извилинах и пеленой застилающее глаза. Как же так вообще случилось, что он начал трахать своего заклятого врага? Перед глазами маячит копна чёрно-зелёных волос, в которой словно в калтуне запуталась рука полковника. Рой делает глубокий вздох – что было крайне трудно, ибо воздух пропитался насквозь влагой, запахом пота и секса – чтобы воздержаться от порыва поджечь своего партнёра. Пусть он любит пожарче, но не настолько. «Мучайся... Мучайся, мучайся, страдай... – думал Мустанг, с силой надавливая Энви на загривок, опуская того грудью на пол. – Это всё из-за тебя. Из-за тебя.» У Энви сползла туго завязанная повязка с лица и обильное количество слюны полилось с его губ на грязный пыльный пол, от которого поднялось облачко пыли, попавшее в рот, глаза и ноздри, едко царапая дыхательные пути. В этот момент оба – и гомункул, и человек – ненавидели себя. Энви давно был бы рад сдохнуть. Расковырять собственными ногтями грудную клетку, вырвать философский камень и разбить его, словно дешёвую стекляшку. Учитывая количество жизней, что осталось у Зависти – камень действительно не составит особого труда разбить. Уж лучше перетерпеть вырывание собственного сердца, чем агонию от сотого сгорания заживо или очередное "снятие стресса" Огненного алхимика. Рой же ненавидел себя за свою слабость. За то, что позволил ей заразить свою кровь, которая теперь каждый раз ударяла в голову при виде заклятого врага. За то, что, по собственной опрометчивости, позволил тому сбежать и не убил его ещё тогда, в катакомбах. За то, что он не нашёл в себе силы просто покончить с гомункулом, развязавшего войну в Ишваре и убившего Маэса Хьюза, когда всё-таки смог самолично отыскать его в Централе спустя пару недель после победы над «Отцом» и успешного возвращения зрения. Нет. Скрыл от всех его гибель и затащил в эту развалюху, где теперь квитается с ним за все причинённые беды. Мустанг, как не прискорбно это осознавать, уже привык снимать малейший стресс путём нестандартного рода экзекуцией. Слёзы, крики и мольбы о прекращении Энви оказывали на полковника действия, как, наверное, от наркотического препарата – это всегда приносило эйфорию. Обхватив руками узкую талию гомункула, Рой надрывно кончает. Благо на нём презерватив. Мустанг с предосторожностью отнёсся к этому делу, когда в первый раз оттрахал Зависть. С того момента он запомнил только щелчок в мозговых шестерёнках и белую пелену, обжегшую глаза. От подобного рода прострации он очнулся от тяжёлой боли в окровавленном члене, выглядывающим из полуспущенных штанов, и рыданий Энви, дёргающегося от разряда красных искр по изувеченному телу. А ещё запах крови. Её было тогда так много. Она покрывала его руки, заляпала брюки и целой лужей образовывалась и тут же испарялась под оголённой задницей гомункула. Не сказать, что полковник ужаснулся своим действиям, но он был шокирован. Ведь Мустанг знал себя, как истинного натурала, покорителя сердец и тел прекрасного пола. И вот он обнаруживает себя в роли насильника мерзкого ублюдка, на чьей вине не одна загубленная жизнь. Впрочем, шок быстро сменился довольством полученным результатом. Теперь он окончательно унизил, растоптал поганую тварь. Один раз не совладав с собой и изнасиловав собственного врага, Рой сделал то, что не могли сделать никакие другие пытки, которым он подвергал Энви после поражения его создателя. Как бы он не ненавидел этого бездушного монстра, но стоило признать – держался он, более или менее, крепко. Да, визжал, когда полковник ударял огненной плетью по глазам, испаряя глазные яблоки из орбит. Да, бился в конвульсиях, когда вместе с глазами и язык с горлом выжигало пламенем ненависти, и Зависть мог только кататься по полу, не в состоянии как-то выразить боль. Но, как бы то ни было, у Энви были и силы покрывать Мустанга грязными словечками и проклятиями, чем только подтверждал догадку мучителя о наличии у гомункула мазохистских наклонностей, ибо доставалось ему от своего грязного языка втрое больше. Что уж говорить про то, что Энви не упускал возможности атаковать алхимика. Самый чётко запомнившийся случай Рой не мог вспомнить без гневного оскала – тогда гомункулу каким-то чудом удалось вывернуться из его хватки и с бешенством вцепиться до крови в его ладонь, прокусив едва ли не до кости (потом почти целый месяц пришлось отчитываться перед внимательной Хоукай, что на него напала дворовая собака, которая скоропостижно превратилась в хот-дог, но он уже успел сделать профилактику от возможных вытекающих последствий и всё в полном порядке. Риза поверила начальнику, хоть и старалась приглядывать за ним какое-то время). Но лишь изнасилование заставило Зависть заткнуться и наконец-то смириться с тем, что он не высшая ветвь эволюции, а просто более усовершенствованная пешка своего "Отца" в плане по поглощению душ Аместриса, чтобы ещё больше потешить своё и без того раздутое эго, затмившее его разум, что и привело старого гомункула к печальному исходу. Но пытки не прекратились. Иногда Рою казалось, что пытая Зависть, он пытает и себя. Пытает свою ненависть, чтобы прогнать её из своего тела. Огненный алхимик, как никто другой, знал, что ненависть – это такой крупный паразит, от которого так просто не избавишься. И если не избавишься вовремя – он может сожрать твои разум и душу. А это непременно не обойдётся без последствий. От этого могут пострадать и близкие Роя, чего он боялся, как огня. «Как огня... Ха...» – иронично усмехается себе Мустанг. Полковник лежал не в самом удобном положении, так как лежал всё ещё на Энви – бессознательном после изнурительной пытки, потном и зарёванном, в луже собственных слюней, всё ещё с членом в заднице. «Мерзкая блядь...» Мустанг выходит резко, как ошпаренный, с пошлым хлюпаньем и тихим, еле слышным писком гомункула, который от этого действия свалился на бок, как тряпичная кукла. Однако Рою это не выходит даром – от резкого подъема в глазах заплясали разноцветные мухи, а ноги в мгновенье стали ватными, в результате чего мужчина приваливается плечом к стене, больно ударяясь об кирпичную поверхность. Пока полковник пытался отдышаться, морок перед его глазами постепенно рассеялся и он смог улицезреть уже привычную картину – Энви, едва прикрытый набедренной повязкой, со спущенными по самые щиколотки шортами лежит в полубессознательном состоянии, из полуприкрытых век пялясь отрешённым взглядом в кирпичную стену, от которой идут сковывающие его цепи. Униженный, растоптанный – он вызывал жалость и отвращение. Всего на одну долю секунды мутные сиреневые глаза гомункула заменились на погружённые в непроглядную скорбь и отчаяние золотые глаза мальчика, грезящего обойти закон алхимии ради одной только улыбки своей матери. Такой же беспомощный, глупый, несчастный пацан... Рой отгоняет эти мысли, напоминая, что он должен натянуть шорты Энви обратно, дабы в следующий раз не вызывать соблазна и в очередной раз пообещать себе, что этот раз был последним и следующая встреча закончится для гомункула финальным щелчком, что отправит его в преисподнюю, где его уже заждались сородичи. Оттолкнувшись от стены, мужчина подтягивает чудом удержащиеся на бёдрах штаны и застёгивает их, предварительно бросив ещё один взгляд на Зависть, так и не изменившегося в лице. Нет, Энви – не Элрик. Тот, несмотря на смачный пинок от судьбы в столь юном возрасте, сумел подняться и добиться того, чего жаждал с братом все годы после неудачной трансмутации матери, при этом не ставя себя выше других из-за способности совершать преобразования без алхимического круга, ибо знал, что он – всего лишь подросток, по детской глупости решивший, что может обойти нерушимый закон Алхимии. Энви же упивался своей природой искусственного человека, в глубине своего гнилого подобия души признавая, что он – воплощение самого омерзительного чувства на свете. И этому созданию ещё хватало наглости втаптывать кого-то в грязь. И итог вышел таков, что в грязи теперь он, а глупый коротышка живёт счастливо с братом, вернувшим наконец своё тело, и любимой девушкой. – Жалкое зрелище, – бросает Рой, стоя на последней ступеньке лестницы, перед тем, как погасить огонь в керосиновой лампе. Прежде чем тьма поглотила подвал, Мустанг успел заметить, как передёрнулись плечи уползшего в свой угол Энви.