Вредная привычка.

– Рой, милый, куда тебе столько воды? Миссис Скидмор – тучная продавщица средних лет из водяного ларька – с прищуром улыбается и морщинки под её глазами становятся чётче видны. Она хорошо знала, что Рой и вода – вещи несовместимые. Погрузив две огромные бутыли с водой на заднее сидение машины, Рой с передышками поясняет продавщице: – Встретил недавно дворнягу одну. Грязная, косматая, страшная как смерть, да трусливая больно. Домой затащить не могу, отмыть. Жаль мне псину стало. – Ох, Рой, – томно вздыхает женщина, уперевшись пухлой румяной щекой в ладонь. – Доброе у тебя сердце. Дворнягу беспризорную жалко! Даже не верится, что ты в армии служишь, да на таком высоком звании. – Хах, спасибо! Мустанг не прекрашает улыбаться всю дорогу до злосчастной хижины. Неприятное ощущение непривычности к времени суток тоже не покидало его – ведь он навещал Энви вечером – основное свободное время у военного, когда во тьме ночи мало кто сможет проследить, по каким тёмным делишкам он сворачивает на другую дорогу после работы. Но ночью у Энви могло бы появиться преимущество – вода и темнота, в которой он проводил двадцать четыре часа своей новой жизни. Та в один момент могла стать его преимуществом даже в полуосвещённом подземелье. Мужчина до скрёжета сжимает зубы, проклиная свою беспомощность перед водой, даже с возможностью преобразования без алхимического круга. Он шипит себе под нос ругательства до самого подвала, неся в обеих руках две огромные бутыли воды, на горлышке одной из которых, позвякивая, болтается железный старый таз. Бутылки и таз пришлось проносить по отдельности, иначе спуск с тяжёлым грузом по старой, скрипучей древесине мог обойтись Мустангу сломанной шеей. Привычно зажев керосиновую лампу, Мустанга встречают большие аметисты в углу подвала, в которых плещется первобытный ужас. Но сейчас в них поселилась толика удивления и слабого интереса, которые сразу же пропадают, когда полковник заканчивает переноску. Приложив Энви за волосы об стену – это уже было своеобразным способом поздороваться – Рой сдёрнул с гомункула одежду. Пришлось и расцепить цепь, соединяющую ноги Энви и стену, так как она была слишком короткой, а таз едва ли помещался в углу, да и мыть бы Зависть было бы весьма неудобно и проблематично. Удара от гомункула грязными скованными ногами следовало ожидать, только вот те затекли и получившееся едва ли можно было назвать пинком, чтобы получить в отместку крепкий удар в нос, впечатавший затылком в стену. Зависть глухо замычал через тряпку, силясь прогнать звон в ушах и боль в затылке, за волосы на котором потянул Мустанг, чтобы глаза гомункула были на одном уровне с его. Гомункулу показалось, что он смотрит в безликую бездну, в которой нет ничего, кроме чистой ненависти и его личного ада, уготовленного ему Огненным алхимиком. – За снисходительность по отношению к тебе, попрошу, хотя нет, посоветую вести себя тихо, иначе ты сваришься в этом тазу. Отпустив загривок Энви, Рой не смог удержаться от шипения – всё таки волосы у гомункула были колючие и острые, как леска. Полковник действительно не раз резал об них ладони. Поначалу ему нравилось сжигать эти гадкие патлы и наблюдать, как Зависть, визжа, катается по полу с факелом на полулысой, обгорелой голове. Но, к великому сожалению полковника, те всегда восстанавливались до той точной длины, которую они имели до поджарки. Однако, и им нашлось применение. Так как они были довольно длинными – их было удобно наматывать на кулак, чтобы Энви не дёргался. Так космы гомункула приобрели функцию поводка. Даже сейчас, когда Рой тащит Зависть под подмышки к тазу, ему весьма непривычно – он уже привык использовать волосы, хоть об них и можно порезаться. Усадив гомункула в таз, Мустанг резким движением сдёргивает повязку с его рта, но тот продолжает молчать, не в силах выдавить и звука. Огненный же делает всё осторожно и неспешно, в таком положении Энви пока что ничего не может ему сделать. Пока что. Открыв первую бутылку, Рой осторожно наклоняет её и из горлышка под наклонным углом на Зависть льётся поток едва теплой воды. Тот не может побороть дрожь и подступающие слёзы – за время пребывания здесь, он почти забыл ощущения таких элементарных вещей, как влажность воды, в которой высшая ветвь эволюции не нуждалась. Сейчас же ему, утратившему практически всякие права на этот титул, ощущение воды на своей коже – не слёз и не пота – кажется подарком судьбы за все страдания, что перетерпела его шкура, не раз уничтоженная огненной плетью возмездия. Энви так и продолжал смотреть бездумным взглядом на свои скованные цепью лодыжки. Когда вода стала почти достигать краёв таза, он вздрогнул всем телом от грубо прошедшейся по его коже старой мочалке, которую Мустанг достал из кармана военных брюк. Стоило воззарить на полковника непонимающий взгляд, как тот, хлопнув раскрытой ладонью по макушке головы Зависти, с силой отвернул его, предварительно зачерпнув рукой с мочалкой по-больше воды и прошёлся ею по оголённому, в меру накаченному торсу Энви. В таком же порядке он отмыл его спину, бёдра и ноги – места, где грязи скопилось в больших количествах. Всё последующее время купания Энви сидел тихо, пряча глаза за занавесом мокрых волос, из под которых едва ли можно было разглядеть слабый дневной свет, наполняющий полуразрушенную лачугу, в конце лестницы, ведущей из подвала. Из прострации Энви вывел его собственный вскрик, когда рука с мочалкой проскользила ниже его торса, застыв на паху. Мустанга очевидно повеселила реакция гомункула и он продолжил натирать мочалкой промежность своего пленника. Его честно удивляло, что это косматое нечто в вульгарных тряпках вообще может быть парнем. Но Рою, откровенно говоря, было плевать на момент первого изнасилования, ведь двигала им не похоть, а злость и желание свершить месть. Унизить своего врага. – И Стального ты ещё звал фасолиной? Даже в слабом освещении Мустангу удалось углядеть, как за занавесом тёмных паклей кровь прилила к острым скулам Зависти. При этом лицо его застыло восковой маской, искажённой в ярости. Такая реакция позабавила полковника. Отпустив мочалку, его рука скользнула ниже и Энви обнаружил её только когда пальцы Мустанга наглым образом проникли в его сфинктер. – Ч-что ты вытворяешь?! Энви так давно не слышал собственного голоса, что уже начал подзабывать его звучание. Связки даже неприятно стянуло от резкого порыва, а горло неприятно обожгло, но куда большую боль принесла сцепившаяся на шее железная хватка Мустанга. – Не ори. И Зависть замер. Дыхание мучителя хоть и было горячим, но, на удивление, дало эффект могильного холода, словно сама смерть шептала ему, Энви, на ухо. – Я собираюсь отмыть тебя полностью. Ты грязный внутри. На самом же деле необходимости в этом не было, если не считать очередное издевательство над гомункулом. Сегодня Мустанг трахать его не планировал, лишь отмыть, поэтому резинки у него с собой не было. Рой был слишком учтивым, чтобы забывать про такую вещь, как презерватив в сексе. Хотя, у алхимика срывало поначалу крышу и он драл Энви до крови, забывая про такую важную и необходимую вещь. Ещё Мустанга радовало то, что, несмотря на почти полностью утерянные способности – гомункул остался гомункулом. А тем чужды были элементарные человеческие потребности, что освобождало Роя от лишней мороки кормить, снабжать туалетом и «прочищать» Зависть каждый раз. Пальцы продолжили медленно, но весьма грубо проталкиваться в узкое тёплое отверстие. Мустангу хотелось растянуть этот момент, сделать его как можно более унизительным, хоть внутри него давно убитые в отношении гомункула моральные принципы били в сердце иглами, принуждая Роя остановиться, перестать мучить жалкое существо. И как бы отчаянно ему не хотелось подчиниться им – действиями его руководили давно ставшие частью его разума злоба и ненависть, пожирающие изнутри. – Жаль, что я не могу отмыть твою поганую сущность. Ведь, как ни старайся, но зависть – есть зависть. И изменить её нельзя. Последние слова оглушительным эхом разнеслись в черепной коробке. И Энви, скорее даже непроизвольно, но со всей оставшейся силой впечатался затылком прямо в нос ошалевшего Мустанга. – ТВАРЬ!!! Рой, взревев, рефлекторно дернулся назад, прижав мокрую руку к лицу и по той почти моментально побежали ярко-алые струи крови. Энви же, понимая, что времени у него катастрофически мало, толкнулся через край таза, переваливаясь через него, в каком-то нелепом подобии надежды на возможность уползти, убежать, испариться, лишь бы исчезнуть из своей мрачного ада и от его Дьявола, вытирающего окровавленный нос. Однако, Зависть не учёл того, что, будучи связанным по рукам и ногам, перевалившись через таз, он опрокинет его так, что тот накроет его со шквалом воды. «Нет-нет-нет-нет, пожалуйста...» Оглушительный звон от удара по железной «крыше» и таз улетает в сторону. Гомункул, не осмеливаясь раскрыть глаза, мокрой кожей ощущает зловещую, сгустившуюся ауру, идущую от Мустанга. – Зависть. Собственное имя было произнесено настолько ужасающим, чудовищным тоном, что его обладателя трудно было причислить к человеку. – Подними голову и посмотри на меня. Слова доносятся откуда-то из под толщи воды, под которой Энви беспомощно надеялся спастись хотя бы мысленно. Но мысленно выстроенная защита рухнула, когда смачный пинок по плечу перекатил Энви на спину и военный сапог уместился всей массой на горле. – Открой свои глаза и посмотри на меня. Давление ноги увеличилось и у Энви вырвался предательский всхлип, а с уголков зажмуренных глаз по вискам побежали слезинки, скрываясь в зарослях мокрых волос. – Открой свои глаза немедленно! Но вырвался только протяжный визгливый скулёж. И внезапно, словно акт милосердия, нога убралась с шеи гомункула. Но не успел он вдохнуть воздуха, как его за волосы швырнули на раскладушку у стены, противно проскрипевшей под его весом. Только Зависть приоткрыл глаза, его вдавили за шею лицом в перину. – А ведь я не собирался тебя сегодня трахать. У меня нет с собой презерватива, – в противовес словам Мустанга, до ушей Энви донеслось звяканье пряжки ремня, и гомункула пробила крупная дрожь. – Но ты же не думаешь, что могу отличиться только этим? Армейский ремень с размаху, даже не оставляя после себя свиста, врезался в мокрую спину, оставляя ярко-красную отметину. Энви зашипел сквозь зубы – первый удар он ещё мог стерпеть. И Мустанг, видимо, это понял. Ещё один удар – уже более тяжёлый пришёлся по спине, и, не оставляя времени на регенерацию, ещё один, не менее сильный. С каждым ударом, его сила возрастала, вместе с напором и злостью Мустанга. Где-то между ударами, Энви, прокусив губу, протяжно замычал, когда искры заплясали на месте распоротой от удара коже спины. Но салют искр разбрызгался в разные стороны – Рой от души ударил по незажившей полностью ране снова, распарывая её, оставляя в придачу ещё одну, поперёк другой. Белое тельце извивалось в жалких попытках уползти от пытки, но Мустанг поставил колено на поясницу и, ухмыльнувшись, нанёс удар через плечо по голой заднице Энви. А жалобный, точно детский вскрик заставил повторить. Однако экзекуция долго не продлилась. Сколько бы сил и напористости у Мустанга не было, а размахивать ремнём долгое время было не под силу даже ему. Лицо Роя раскраснелось и было покрыто мелкой испариной, дыхание обрывками срывалось с губ, чёрные волосы прилипли к лбу, с которого катились капли пота по лицу, омывая разводы крови на носу. И вдруг, в устоявшейся тишине, прерываемой тяжёлым дыханием полковника, раздалось сиплое: – Ну?.. – голос был тихим, но в нём, слышна подступающая истерика. – Успокоился?.. – Да, успокоился. И это было правдой. Мужчина действительно достаточно успокоился. «Что же я делаю...» – Рад, что ты побеспокоился о моём самочувствии. Рой схватил Энви за волосы и наклонился, поворачивая к себе голову гомункула, чтобы тот смотрел этим испуганным взглядом в его глаза, и этот душительный страх в нëм возрастал. Не похоже было, чтобы Зависть реально волновало психическое состояние полковника. «Остановись, – призывал Мустанг сам себя. – Просто покончи с ним.» Мужчина дёрнул гомункула на себя, с омерзительным самому себе удовольствием слушая его болезненное шипение. – Лучше бы ты поволновался за состояние мозгов в своей дурной голове. В следующий момент Мустанг вздёрнул ремень вверх и почти хлестанул им по шее Зависти. Та, казалось, переломится от удара армейского ремня. Но Рой не планировал отрывать гомункулу голову. Просунув конец ремня через пряжку, мужчина с силой дёрнул его на себя, затягивая ремень на шее Энви на манер удавки. – Как тебе твой новый ошейник? – надзирательно поинтересовался Рой, ощупывая ягодицы трепыхающегося Энви. – Похоже, теперь ты – цепная шавка военных. Полковник дёрнул ремень с такой силой, что у Зависти зарябило в глазах от брызнувшего салюта разноцветных мух. Подержав так удавку с пол минуты, Мустанг с удовольствием отметил, что Энви раскраснелся и захрипел, сражаясь за каждый глоток воздуха. Внезапно напор сзади ослаб и только Энви попытался вздохнуть, как в его сфинктер вторглись пальцы. Они буквально бились внутри, словно стараясь не разработать анус, а расковырять его, как дырку на одежде, которая манит этим дурацким соблазном. Было больно и очень холодно – вода на теле ещё не полностью высохла. Из горла, всё ещё пленённого ремнём, вырвался хриплый выдох, больно обжёгший связки. И именно после этого выдоха пальцы бросили ковыряться в его анусе и тяжёлая рука придавила поясницу. Энви, мимолётно бросив взгляд боковым зрением на мучителя, попытался дёрнуться, что стало ошибкой – за ремень снова дёрнули назад, но в этот раз уже не так сильно, скорее чтобы припугнуть. Мустанг, крепче вцепившись в ремень и тщетно пытаясь повиноваться совести, ворвался в дрожащее от страха тело. Энви пискнул, как котёнок, и Рой с отвратительным садистским удовольствием снова потянул за ремень, сильнее натягивая на член свою игрушку. – Попищи ещё, – издевательски насмехался Мустанг. – Давай, – он пару раз жёстко толкнулся внутрь, услыхав в ответ тонкие короткие стоны. – Может ещё зальёшь, насколько ничтожны и жалки люди? Захрипев, Энви так сжался, что Рой едва не кончил от тугой хватки на члене. Мужчину такой расклад не устраивал и он, умерив пыл, более размеренно закачал бёдрами, осторожно растрахивая узкую дырочку, зажатую упругими ягодицами – изнурённый удушающей пыткой, Энви бессильно окинулся на матрац и мог только еле слышно хрипеть и смаргивать влагу. Рой толкнулся чуть более резче и наклонился, прижавшись грудью к обнажённой спине, и выдохнул горячее дыхание в загривок гомункула, снова дёрнув ремень. Несмотря на свою худощавость, Энви имел при себе хорошую мускулатуру. Глядя на обтянутую рельефными мышцами спину, Мустанг поражался, как при всём этом фигура гомункула могла оставаться какой-то по-детски субтильной, таким контрастом делая его похожим на гепарда. Также мужчина не раз думал покрыть эту алебастровую кожу собственническими отметинами, даже не взирая на то, что какая-никакая регенерация их устранит. Но сама мысль, что от тонких лодыжек и икр до крепких бёдер с меткой уробороса, от плоского живота до мускулистых рук Зависть будет покрыт цветущими красными синяками то там, то тут... Как они прекрасно будут смотреться, когда он будет дрожать, затраханный до изнеможения... Рою противно было ловить себя на таком желании. В конце концов, он ведь делает это не из удовольствия, а из мести... Из мести... Свободной рукой Мустанг сжал пальцы на белом упругом бедре и, поняв, что двигаться стало легче и влажнее, остервенело задолбился в податливое тело. В порыве Рой вцепился зубами в плечо, но Энви даже не пискнул. В голове зажужжали чужие, поганые желания заставить гадёныша закричать. Что-то уж слишком тихий. Рой повертел головой, отмахиваясь от этих мыслей. Заставить Зависть издать звук и правда надо – для того, чтобы удостовериться, не сдох ли. Поджигать было не вариант. Мустанг не придумал способа лучше, чем отвесить с размаху жёсткий шлепок по упругой заднице пленника, не переставая в неё долбиться, горячую и охуенно тесную. Энви среагировал – завозился на простынях в жалких попытках вырваться, издавая какое-то писклявое тявканье. Прямо как у маленьких крысо-собачек в дамских сумочках – как звал их Рой. Он всегда мечтал о собаке. Но за ней некогда было следить и уделять ей должное внимание. В итоге у него теперь в «питомцах» дворняга, возомнившая себя чистокровной породистой борзой. Рой неосознанно слишком сильно оттянул удавку, глаза у Энви закатились и остались только белки, а по губе потекла струйка белой, вспенивающейся слюны. Стенки анала гомункула размякли – это определённо говорило о потере сознания, если не о летальном исходе в следствии удушения. Выпустив удавку из захвата, Рой услышал, как Энви прохрипел и закашлялся, жмурясь и захлебываясь собственными вздохами. Мустанг так и не поднялся с него – ему потребовалось пару секунд, чтобы осознать, что он парализован, член окаменел и болезненно-приятно зудел, будто застряв в узком стянувшемся кольце мышц. Внизу живота всё скрутило будто в спазме. Когда Энви смутно ощутил, что его внутренности заполнила липкая субстанция – тёплая, почти горячая – его чуть не стошнило, прямо как в первый раз. Но только сейчас, чтобы не вернуться в то злополучное время, он сдержал рвотный позыв, дабы вновь не умыться в собственной желчи. Но тошнотворные ощущения вызвала не столько сперма внутри, сколько тихий грудной стон полковника. Это отвращение было куда более сильным. Сильнее, чем за всё время пребывание в этой дыре. До дрожи от бьющей изнутри ненависти и истерики, вытекающей из первой. Энви всхлипнул и сжал зубы до скрёжета. В него кончили. Кончили. Испражнились как в общественный туалет. Он поджал изгрызанные губы, наморщив подбородок, и протяжно взвыл, беспомощно по-детски зажмурив глаза, с которых крупинками покатились слёзы. «Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, гадость, гадость, гадость, гадость, что ты наделал, мерзость, мерзость, гадость, гадость, гадость, как отвратительно, фу, что ты сделал со мной, что ты сделал, как мерзко, как гадко, как жалко, ты изуродовал меня! Как гадко, дрянь, гадость, ненавижу...» Поток мыслей расформировался и превратился в перемешанную кашу боли и страданий. – Хва-тьхит... – совсем слабо, но после двух попыток бессвязного шёпота Мустангу удалось услышать более чёткие фразы. – Хватит... Хватит! Хватит! Хватит! Хватит! Хватит! Хватит! Каждое последующее хриплое «хватит» становилось громче предыдущего, пока не сорвалось на хриплый крик, насколько таковое было возможно всё ещё с удавкой на горле. – Пожалуйста, просто покончи с этим! Просто прекрати! Просто остановись, умоляю!.. И ещё множество последующих «просто», пока наконец, сквозь слёзы, рыдания и нехватки воздуха не вышло: – Просто... убей меня! Красные, полные слёз глаза смотрели жалостливо, с мольбой и не свойственным, наверное, не одному живому существу отчаянием. Нет. Рой уже видел подобный взгляд. ... Ишвар. Женщины, прижимающие изъеденными пламенем до мяса руками мёртвых детей и мужей, проливали на их не менее обгорелую кожу горькие слёзы. Их взгляд был таким же, перед тем, как Рой отправлял их всех в огонь по щелчку. Весь чёртов край провонял кровью, смертью, порохом, огнём, палёным мясом, дерьмом и рвотой. Рой до сих пор чует во сне этот запах. До сих пор просыпается в холодном поту и бежит в туалет, как при токсикозе. На губах проступает вкус желчи, когда Мустанг уже неисчислимое количество времени глядит в аметистовые глаза, большие, как у ребёнка, полные слёз и мольбы. «Ты довёл своего врага до того, что он умоляет тебя о смерти, – обращается к самому себе Рой. – Не пора бы уже правда... покончить с ним?» Но Рой не внимает собственному внутреннему гласу. Воспоминания об Ишваре напрочь выбивают из него всякое сострадание. Мустанг медленно потянулся рукой к голове Энви. Со стороны могло показаться, что это с целью погладить. Но рука полковника резко вцепилась в волосы гомункула и вдавила того лицом в постель. – Ты правда думаешь, что тебе достаточно разрыдаться, как блядь, чтобы я спокойно оказал тебе такую услугу? – цедит мужчина с ненавистью. Энви тут же перестал плакать, только вытаращился блестящими расширенными глазами на полковника. – Чёрта с два. Ты останешься здесь навсегда, если я захочу. Или же, если тебе тут так со мной не нравится, я могу устроить тебе весёлую вечеринку с ротой солдат. Ты же любишь веселье, разве нет, Эн-ви? Зависть передрогнул, как от удара током. – Они спокойно исполнят мой приказ. Им будет плевать, что я тебя похитил, удерживал и трахал. И даже то, что ты выглядишь как подросток тебя не спасёт. Рука в зелёных волосах гомункула, в подобии заботливого жеста, стала издевательски перебирать пальцами пряди, а Энви беспомощно дрожал, шмыгая носом и хныча. – Уж тогда-то даже попытаться сбежать у тебя не получится. Да и захочешь ли ты? – Рой протёр рукой по засохшему пятну крови на лице. Он осторожно выскользил из Энви с пошлым хлюпаньем смазки, пока вялый член снова не затвердел. – Уж не остались ли у тебя всё ещё способности, но по тебе лучше исполнять самую грязную волю? Независимо, что лучше – поглощение душ целой страны или роль дырки для разового секса? – Мудила! Гомункул неестественно вывернулся и дёрнулся вверх, выскользнув из под придавливающей его руки Мустанга. Рой вовремя одёрнулся назад – в паре сантиметров от щёлкнувших возле его лица челюстей. Мустанг со всего размаху врезал Энви по скуле и тот впечатался обратно в матрац, раскладушка противно скрипнула, но гомункул не перестал брыкаться, тогда алхимик перевернул его на спину и крепко сжал шею, чтобы утихомирить, хотя на ней всё ещё была удавка. Глядя на извивающееся под ним юношеское младое тело, он вдруг понял, что сопротивление его заводит. – А что, разве не так? – голос у полковника был немного истеричным. – Разве ты не был создан для грязной работы? – Рой сильнее сжал шею Энви, надеясь прекратить его ёрзанье на грязных простынях, приблизив своё лицо к нему почти вплотную. – Может, тебе бы стоило поблагодарить меня за заботу о тебе? Я ведь, фактически, дал тебе новый смысл жизни. Гомункул секунду таращился на Роя, как на умолишённого, а затем что есть сил плюнул ему в лицо всей имеющейся во рту слюной. – На хуй такую заботу! Зависть почти провизжал на грани истерики, глаза снова заблестели в свете керосинки. – Ты отобрал у меня всё, что можно! Какой, блять, новый смысл жизни? – гомункул уже не сдерживал потоки злых слёз, пока Мустанг с сатанинским взглядом преспокойно утирал со своей щеки слюну от плевка. – Похоже не только Кимбли словил шизу в Ишваре..! На Энви посыпались удары кулаков. – А кто в этом виноват?! – взбеленился Рой. – Пожинай плоды своих трудов, сука! Рой бил сильно, почти отчаянно и, кажется, он намеревался бить до тех пор, пока собственные костяшки не разобьёт. Зависть сплюнул кровь, когда Мустанг сделал передышку. Разбитое лицо искрило и регенерировало – бровь рассечена, нос и губы разбиты, в левом глазу лопнул капилляр и белок налился красным цветом, а по смещённым передним зубам стекала кровь. Мужчина пыхтел, сжимая напряжённый окровавленный кулак. Гомункул, неплохо зарегенирировав, хрипло закашлялся и проскрипел: – Да т-ты рехнулся на этой почве... ублюдок... – Энви приоткрыл один из зажмуренных глаз. – Ты... не лучш-ше Бредли, которого так-х грезил свергнуть, кхе-кхе... Жалкий человечишка... Разбитые искрящиеся губы криво изогнулись, силясь выдать подобие прежней сволочной улыбки. Но она тут же была уничтожена в гримасе крика боли – взбешённый Мустанг высек искру прямо по глазам гомункула. – Надо было сдать тебя в лабораторию, – спокойным, но уже не походящим на человеческий, голосом протянул мужчина. – Такая живучая тварь – просто находка для экспериментов. Зависть, катаясь по матрацу в конвульсиях боли, немного зарегенирировав, проорал: – Да лучше быть лабораторной крысой, чем ублажать ебанутого похотливого пиромана! Рой щёлкнул пальцами и голова Энви полностью всполыхнула, как факел, даже на простынях огонь остался – к счастью Мустанг сдёрнул гомункула за ноги с кровати, чтобы не дать матрацу задымиться полностью. Затушив огонь на грязных простынях, Рой перевёл взгляд в сторону звука трещащих искр регенерации – Зависть уже перестал орать, по причине, очевидно, ещё одной потерянной жизни. Нужно было одеть его, пока он дохлый – для этого нужно было снимать цепи, что было малоприятной затеей. Зажаренная до хрустящей корочки, полулысая голова гомункула отвратительно разила смертью – Роя чуть не стошнило. Он отчаянно гнал с глаз ужасы ишварских воспоминаний, но получалось, мягко говоря, не очень. Вовремя переодев почти полностью регенерировавшего Энви и приковав его обратно на «законном» месте, Мустанг принялся приводить себя в порядок, стоя спиной к пленнику. И как бы он отчаянно не хотел внушить себе, что ему кажется – ощущения от прожигающего спину взгляда были слишком живыми, почти на грани реальности (словно его спина сама сейчас должна была всполыхнуть). – Мразь... – раздалось за спиной. В этом коротком слове было ненависти не меньше, чем во всём горящем Ишваре. Но мужчина не придал этому значения (пытался, по крайней мере), и продолжил спокойно собираться, не обращая внимания на бормотания Энви. Он не хотел разбирать их или прислушиваться, но одно просто не могло пройти мимо ушей. –... ты не лучше нас, благородный полковник, кого так ненавидел... Мустанг замер. Просто застыл, будто кто-то в его жизни нажал кнопку «пауза». Удержавшись от желания помотать головой, чтобы согнать непонятный морок, Рой убедил себя, что надо уходить – запахи секса, собственного пота и гари смешались в непереносимое амбре. – Так просто уйдёшь?! – истеричный крик резанул по мозгам. – Разве Огненный алхимик сбегает? Ты просто ничтожество, как и все людишки, прикрывающийся благородными речами! Ещё куча брани лилось в спину Мустанга, а дурацкие ноги потяжелели и не хотели выводить своего обладателя из этого чёртового подвала. – Взгляни на меня! – ёбаный гомункул никак не хотел затыкаться. – Обернись и посмотри на меня! «Пожни плоды своих трудов»! Он уже задул чёртову керосинку, чёрт с ними – с тазом и бутылками, нужно было убраться отсюда, и поскорее. Чтобы оказаться в начале лестницы подвала, усилий потребовалось столько же, сколько и альпинистам-покорителям вершин Бриггса. Но он выбрался. Он был на свободе. Был уже день, нужно было закрыть чёртов подвал, откуда всё ещё лилась брань, завести машину у дерева, и... – ... Ты гнал на меня, что я грёбанный монстр! Падаль! Уродливая бездушная тварь! А сам в итоге великодушный полковник не кто иной, как садист и чёртов насильник!!! Ирония, блять, не правда ли?! Или это и есть ваша людская, вшивая добродетель?! Рою показалось, что его оглушили кувалдой по поехавшей с этой тварью башке. Он сейчас должен был кеглей свалиться и полететь в подвал, обратно к чёртовому гомункулу. Пересилив себя, мужчина щёлкнул пальцами, посылая целый шквал огня в подземелье. За захлопнувшейся дверью подвала грянул долгий пронзительный вопль.