Непримиримые противоречия

      На рассвете, когда в помещение, погружённое в многолетнее безмолвие, проникли солнечные лучи, придав внутреннему убранству чуточку теплоты и уюта, дверь со скрипом приоткрылась. Погасив в себе последние тлеющие искорки нерешительности, Линали переступила порог, оказавшись в комнате, прежде принадлежавшей её самым близким людям.       Она знала, что Комуи пытался придать ей прежний вид, и он справился с задачей, но лишь частично. Огонь способен уничтожать, не щадить, а потому практически всё — будь то мебель, портьеры, ковры, картины — пришлось заменить новыми, пусть и практически идентичными экземплярами. Линали глубоко вздохнула, с горечью и разочарованием подметив, что на прикроватной тумбочке и подоконниках больше нет тех изящных фарфоровых ваз, в которые мама любила ставить садовые цветы, нет книг, которые папа, в силу привычки читать перед сном, предпочитал хранить здесь, как и нет их совместного портрета, что висел над камином, будучи обрамлённым в тяжёлую узорчатую раму… Множество подобных ныне отсутствующих деталей, слишком хорошо сохранившихся в памяти, лишали это место жизни, делали его «стерильным».       Подойдя к кровати, застеленной мягким покрывалом и усеянной множеством мелких вышитых подушечек, девушка провела ладонью по её резному деревянному изножью да опустилась рядом на пол, оперевшись о него спиной. Погрузившись в мысли, Линали безучастным взглядом следила за танцем пылинок в лучах света: они то кружились, то собирались вместе в сгустки, то опять разлетались. Это так странно. Она столько времени боялась даже помыслить о том, чтобы прийти сюда, а теперь, казалось, не чувствовала ничего, кроме болезненного душевного опустошения.       Хотелось обрести, наконец, смирение. И после встречи с представителем компании Каупервуда — Теккереем — она всё чаще ловила себя на мысли, что способ есть. Месть могла бы стать отличной эссенцией, бальзамом, должным помочь зарубцевать кровоточащие раны и принести хоть какое-то успокоение.       Но имелось одно единственное препятствие. И этим препятствием был Тики, а точнее её патологическое нежелание просить его о помощи. Перспектива оказаться ему обязанной вызывала в ней дрожь отвращения, уязвляла гордыню, взращенную упрямым стремлением свести зависимость от него к минимуму. А потому она предпочитала давиться от злости и беспомощности, находясь в тупике, в который добровольно себя завела.       Линали чертыхнулась, до боли стиснув руки в кулаки. Она чувствовала себя маленьким ребёнком, мечтающим заполучить всё и сразу без какого-либо ущерба для себя, и от такого инфантилизма ей становилось попросту мерзко.       Противоречия разрывали её изнутри, и пока она не представляла, как их разрешить.       Половину своей жизни Линали так или иначе сталкивалась с трудностями, вот только никогда не решала их самостоятельно. Обстоятельства постоянно твердили, что её удел — плыть по течению, что подчиняться воле сначала брата, а затем и мужа — правильно, необходимо; и она отчаянно пыталась противостоять силе этого могучего потока, но из раза в раз терпела фиаско.       Теперь же судьба снова намеревалась сыграть с ней злую шутку, но гораздо более извращённую: в обмен на возможность свершения мести ей требовалось не просто усмирить свой бунтарский нрав, но признать, что она глубоко заблуждалась, когда упрекала Комуи за его приверженность принципам голого рационализма.       Вздохнув, Линали тряхнула головой, дабы отбросить хотя бы на время все эти сумбурные размышления, после чего поднялась на ноги да подошла к туалетному столику. На нём девушка обнаружила одно из любимых украшений матери: филигранной работы жемчужное колье покоилось на подставке, имитированной под бюст. Линали коснулась его пальцами, вспомнив, что когда-то оно предназначалось ей в приданое. Однако случившаяся трагедия отняла всякое желание видеть его на своей шее; её в те годы ещё незрелый и впечатлительный разум будто бы противился этому, порождая фантазии о том, что, надень она это колье, и на коже непременно появится ожог, который впоследствии оставит шрамы в виде бусин. Сейчас это казалось нелепым и даже смешным, и всё же носить его девушка по-прежнему не хотела.       — Линали? — удивлённо произнесла Миранда, застывшая в дверном проёме. — Я думала, дверь открылась из-за сквозняка… В общем, я пойду, не буду мешать…       — Нет, нет, Миранда, не уходи, — отозвалась та. — Ты не помешаешь, напротив, я буду рада, если ты побудешь здесь со мной. Тем более у меня есть для тебя кое-что.       Недоумённо нахмурившись, девушка прошла вглубь комнаты.       — Что скажешь насчёт этого жемчужного колье? — загадочно улыбнулась Линали, беря украшение в руки.       — О, оно просто изумительное, — с восхищением сказала она. — Оно ведь принадлежало твоей матушке. Хочешь надеть его сегодня?       — Не я хочу, а ты.       Миранда растерянно захлопала ресницами.       — Нет, что ты, я не могу…       — Можешь, — мягко перебила её Линали, — потому что я дарю тебе его в качестве свадебного подарка.       С этими словами девушка аккуратно взяла её за руку и вложила в ладонь колье. Миранда силилась вновь возразить (в конце концов, Линали уже успела сделать ей и Риверу подарок в виде редчайшего экземпляра бабочки, необычайная расцветка которой ассоциировалась у неё с их отношениями, то бишь с гармонией и равновесием), но, встретившись со строгим и настойчивым взглядом подруги, передумала.       — Оно прекрасно подойдёт к твоему свадебному платью. Ты будешь неотразима.       — Да, — протянула Миранда, зачарованно рассматривая переливающийся жемчуг. — Спасибо, дорогая, за такой чудесный подарок. Я просто… Боже, мне даже сложно подобрать слова, чтобы в полной мере выразить свою благодарность.       Девушка тепло улыбнулась, и Линали ответила ей взаимностью, про себя отметив, что чужая улыбка также отражала понимание причины, по которой она так легко отказалась от вещи, некогда принадлежавшей её родному человеку.       — Твои эмоции красноречивее любых слов, так что мне остаётся лишь надеяться, что благодаря тебе это колье, наконец, обретёт вторую жизнь.       — Об этом можешь не беспокоиться, — Миранда приобняла её за плечи, — ведь теперь оно слишком много для меня значит. Я обязательно надену его сегодня.       — Это даже не обсуждается.       Линали осторожно отстранилась, и едва повисшее молчание прервалось недовольным голосом тётушки Зои, приказывающим немедленно явиться на давно остывший завтрак. Посчитав, что продолжать испытывать чужое терпение не стоит, девушки поспешили спуститься в столовую, где ожидаемо натолкнулись на укоризненный взгляд пожилой служанки, который, казалось, был способен заставить любого почувствовать себя глубоко виноватым.       — Всего через каких-то два часа вы, мои медлительные дамы, должны быть в церкви, — напомнила она, пока они садились за стол, — а ведь мне ещё только предстоит привести вас в надлежащий вид.       — Не переживай, тётушка, Софи поможет мне одеться, и мы сразу присоединимся к тебе, чтобы подготовить Миранду как можно скорее, — попыталась успокоить её Линали, однако служанка и не думала позволять себе хоть чуточку расслабиться.       — У вас ровно пять минут, дамы, — объявила она строго. — Я буду ждать вас наверху.       Девушки послушно закивали и приступили к еде, состоящей из яичницы-глазуньи, хрустящего бекона и подрумяненных тостов. Несмотря на отсутствие аппетита, они молча опустошили свои тарелки, едва ли не залпом выпили по чашке кофе и отправились готовиться к свадебной церемонии.       Ещё накануне Софи подготовила для Линали расшитое замысловатым узором бежевое атласное платье с кринолином и широким поясом. В причёску девушки служанка вплела венок из алых роз, не допустив выпадения ни одного лепестка. Дополнив свой образ золотыми серьгами с крохотными рубинами и таким же колье, Линали надела белые перчатки и с удовлетворением взглянула на себя в зеркало. Правда, вскоре отвернулась от него, ибо заметила, как щёки предательски сильно зарделись от мысли, что Аллен непременно будет ею впечатлён.       «Боже, и о чём я только думаю? — корила она себя, принявшись усиленно обмахиваться веером. — Подобные размышления до добра точно не доведут…»       — Вы в порядке, госпожа? — осторожно поинтересовалась Софи, заметив резкую перемену в настроении Линали.       — Да, да, конечно, просто… знаешь, разволновалась немного. Всё-таки не каждый день доводится бывать на свадьбе близких мне людей.       — Всё будет хорошо, не переживайте, — ободрительно улыбнулась служанка, прекрасно догадываясь, кто на самом деле волнует её мысли.       Следующие полчаса завершалась подготовка невесты. Её облачили в белоснежное платье со шлейфом средней длины, а к венку из цветов апельсина прикрепили кружевную фату, что мягкими складками спадала на плечи и спину. Пока тётушка Зои, ахая и охая от восторга, искала перчатки, а Софи помогала Миранде надеть туфли на плоской подошве, украшенные атласными лентами, Линали поглядывала в окно, ожидая приезда родителей невесты.       Приехав из Лондона, они решили остановиться в гостинице, дабы не докучать жениху своим присутствием. Миранда этого не одобряла, но и спорить не стала хотя бы потому, что такой расклад значительно снижал риск раскрытия её тайны, о которой знал строго ограниченный круг лиц. Ведь если та же тётушка Зои хоть и была донельзя шокирована новостью о беременности, но всё-таки приняла свершившийся факт, то другие родственники, как и общество в целом, непременно осудили бы Миранду за столь аморальный для нынешнего времени поступок. Так что Линали, всякий раз присматриваясь к животу подруги, с облегчением выдыхала, ибо убеждалась, что платье прекрасно скрадывало лёгкую округлость её живота.       В назначенный час жених, священник и немногочисленные гости уже с нетерпением ожидали появления невесты. Пожелав Миранде удачи, Линали в компании её матери, а также Софи и беззвучно плачущей тётушки Зои отправилась внутрь церкви, дабы занять своё место на скамье. Оказавшись в нужном помещении, Линали принялась выискивать глазами русую макушку, из-за чего едва не забыла поприветствовать собравшихся неглубоким реверансом.       Аллен, не отрываясь, смотрел прямо на неё. Такой взволнованный и такой… красивый. Сердце пропустило удар. И ещё один. Хотелось подойти, поговорить, побыть рядом, но отголоски здравого смысла убедили девушку, что сейчас это совершенно невозможно, поэтому она не без труда взяла себя в руки и, одарив юношу нежной улыбкой, присела на свободную скамью в первом ряду.       Аллен с мистером Уолкером находились на противоположной стороне, на самом краю второго ряда, и Линали достаточно было немного повернуть голову, чтобы увидеть их, однако наличие свидетелей вынуждало её проявлять сдержанность, дабы ненароком не скомпрометировать себя.       К счастью, вскоре объявили о начале церемонии. Заиграла инструментальная музыка, все гости встали, устремив свои взгляды на распахнутые двустворчатые двери, в которых появилась невеста в сопровождении своего отца, — мужчины пятидесяти лет, с полноватой фигурой и седыми волосами; при этом в нём легко угадывались черты, кои передались Миранде. Они неспешно прошествовали к алтарю, где мистер Лотто передал свою дочь жениху. Ривер при виде Миранды буквально засиял воодушевлённой улыбкой, выдающей, как сильно он влюблён.       У Линали странно и болезненно начало щемить в груди.       Обратившись с приветствием ко всем присутствующим, священник зачитал вступительную молитву, а затем спросил молодых, согласны ли они связать себя брачными узами, и доброволен ли их союз. Когда выяснилось, что причин, по которым молодые не могут вступить в брак, нет, настал черёд самого главного момента — надлежало дать обет любви и верности. Став друг напротив друга, Миранда и Ривер поочерёдно принялись проговаривать заветные слова, официально обозначающие мгновение единения их душ и мыслей.       На глазах Линали выступили слёзы. Несбывшиеся надежды и чаяния тугим комом встали у неё в горле, перехватив дыхание. Она безотрывно смотрела на исполненные искренним счастьем родные лица у алтаря, но не видела их. Линали будто вернулась в прошлое, в тот день, когда её жизнь оказалась в руках человека, к которому она не испытывала ни теплоты, ни уважения. Противясь, не желая быть полностью покорённой, она зареклась ни за что не пускать его в своё сердце, о чём красноречиво говорил её взгляд, устремлённый на него во время церемонии. Лёгкая усмешка, полученная в ответ, послужила очередным подтверждением, что в её любви и обожании он не нуждается. Смирение и кротость, должные быть присущи жене английского аристократа, — это всё, что он от неё требовал взамен на финансовую поддержку её утопающей в долгах семьи.       Фиктивный брак, но вполне справедливая сделка. И единственная загвоздка состояла в том, что Линали, несмотря на страх перед возможными последствиями, не шибко стремилась соблюдать условия этой самой сделки.       Усмирить бушующие эмоции девушке удалось только тогда, когда молодожёны, получив от священника благословение, начали принимать поздравления родственников и друзей. Натянув на себя улыбку, она также пожелала супругам семейного счастья и поцеловала обоих в щёку, после чего тактично отошла в сторону.       Поскольку все должны были оставаться в церкви ещё какое-то время, дабы принести пожертвования и пройти обряд причащения, Линали посчитала, что не поступит неподобающе, если позволит себе немного поговорить с Алленом.       И, похоже, их мысли совпали, ибо спустя мгновение Аллен возник перед ней, заслонив собой солнечные лучи, что падали на девушку сквозь витражное окно. Он бережно взял её руку и поцеловал, затем отпустил, напоследок едва ощутимо сжав пальцы.       — Всё хорошо? — вполголоса спросил он, с тревогой заглянув ей в глаза. — Ты…       — Плакала, да, — как можно беспечнее отозвалась она, — но та же тётушка Зои чуть не устроила здесь потоп, так что я не вижу…       — Ты плакала не от счастья.       Сие утверждение привело Линали в растерянность, но в итоге она лишь невесело усмехнулась.       — Неужели это было так заметно?       Аллен кивнул. Последовало продолжительное давящее молчание. Обсуждать было нечего. Вслух — уж точно. Судьба наложила вето на мечту об их совместном счастье и требовала безропотного смирения. Вечное сожаление вкупе с отчаянием — это всё, что им дозволялось испытывать при мысли, что вместе у алтаря они стоять никогда не будут.       Их удел — разлука, но как же хотелось отсрочить неминуемое, забыть о пресловутом долге и правилах, намертво сковывающих по рукам и ногам; как же хотелось… просто дать волю чувствам.       Их беззвучный диалог оказался прерван мистером Уолкером. Тот принялся выражать свой восторг по поводу церемонии, то и дело повторяя, как рад за новоиспечённую миссис Венхам. Линали же получила в свой адрес не менее дюжины комплиментов о том, насколько она очаровательна и прелестна, отчего ей приходилось снова и снова краснеть, застенчиво опуская глаза всякий раз, когда её взгляд сталкивался с пристальным взглядом Аллена.       От вида этих выразительных серых глаз, наполненных любовью и нежностью, девушке становилось почти физически больно, ведь всё, что она могла, — это старательно высекать в памяти подобные моменты, отдавая себе отчёт в том, что рано или поздно эта прекрасная иллюзия развеется, и останется довольствоваться лишь дорогими сердцу воспоминаниями.       Это походило на банальное самоистязание, которому они предавались добровольно, испытывая гнетущее чувство тоски наравне с эйфорией.       Но пока обстоятельства «потакали» им обоим, предоставляя возможность наслаждаться обществом друг друга на грани дозволенного, отказаться от столь щедрого подарка они были не в силах.       После полудня празднование продолжалось уже в усадьбе. День радовал тёплой солнечной погодой, лишь редкие облака неспешно тянули тени по цветущему саду, где всё было тщательно подготовлено для комфортного времяпрепровождения. Среди аккуратно подстриженных деревьев и кустов, а также любовно сформированных цветочных грядок находился просторный островок в виде ярко-зелёного ковра травы, увенчанный узорчатой деревянной беседкой; вокруг неё были расставлены столы, заправленные белоснежными скатертями, уставленные множеством блюд, что источали нежные ароматы. Сверкающее столовое серебро, искрящийся хрусталь, китайский фарфор и букеты — всё соответствовало строгим правилам сервировки, как бы демонстрируя стремление хозяев оказать максимально достойное гостеприимство.       Смотря на всё это великолепие, Линали не уставала благодарить всевышнего за то, что тётушка Зои не взвалила всю эту колоссальную организаторскую работу на себя, согласившись нанять дополнительную прислугу; в противном случае даже с её, Линали, помощью они бы со всем этим не управились.       Поскольку Линали являлась не только родственницей, но и подружкой невесты, ей пришлось занять место рядом с молодожёнами, утешая себя мыслью, что она может рассчитывать на танец с Алленом, а до тех пор — сохранять с ним хотя бы зрительный контакт.       После довольно длинной серии тостов и поздравлений молодожёнам, наконец, было предложено исполнить первый танец, в процессе которого к ним постепенно начали присоединяться все желающие. Играла скрипка. Выждав немного, Аллен что-то сказал своему отцу, после чего поднялся из-за стола и приблизился к стоящей около беседки Линали. Он картинно поклонился, аки заправский джентльмен, и протянул ей руку.       — Не откажите мне в удовольствии танцевать с вами, миледи?       Девушка улыбнулась. Её ужасно умилило то, как старательно её партнёр создавал впечатление, будто относится к правилам этикета со всей серьёзностью.       Вложив свою руку в его ладонь, она почувствовала, что не только ей не удаётся унять внутреннюю дрожь, а потому крепко сжала пальцы в знак поддержки.       — Не волнуйся, я помогу, — вполголоса произнесла она, на что Аллен ответил ей сдержанной полуулыбкой.       В прошлом именно Линали учила его танцевать, более того — к подобной инициативе он отнёсся без особого энтузиазма, упрямо заявив, что не видит смысла тратить время на получение навыков, которые ему вряд ли когда-нибудь понадобятся. Однако девушка таки настояла на своём, поняв, что за его нежеланием кроется боязнь оказаться полным невеждой с уязвлённой мальчишеской гордостью.       Конечно, Аллена нельзя было назвать бездарным учеником, но и значительными успехами он похвастаться не мог; и если поначалу это его немного коробило, то постепенно он пришёл к выводу, что имеет значение вовсе не конечный результат, а возможность наслаждаться моментами, наполненными трепетом счастья и волнения, что дарила ему Линали, безуспешно пытаясь изображать из себя строгую преподавательницу.       И вот теперь — спустя, кажется, целую вечность — им представился шанс вновь закружиться в танце. Откинув все гнетущие мысли прочь, они сосредоточились друг на друге: на взглядах, улыбках, прикосновениях… Аллен то и дело совершал ошибки, и Линали ловко сглаживала их, искренне говоря, что он отлично справляется, причём её мнение не менялось даже тогда, когда он наступал ей на ногу или подол платья. Уолкер не верил своей партнёрше, но и не шибко расстраивался, прекрасно видя и чувствуя, сколько удовольствия и радости ей приносит их совместный танец.       В таком ритме прошёл остаток дня и наступил вечер. Небо приобрело слегка фиолетовый оттенок с золотистыми и зелёными сполохами, появился едва ощутимый прохладный ветерок. Фасад дома отражал постепенно меркнущий солнечный свет, как бы мешая теням завладеть садом, где гости, будучи уже немного навеселе, отнюдь не торопились прерывать празднество.       Миранда удалилась, дабы переодеться и подготовиться к свадебному путешествию, — Ривер всё заранее распланировал, но раскрывать какие-либо детали своей возлюбленной не стал, так как хотел её приятно впечатлить.       — Ох, надеюсь, это путешествие не займёт много времени, — говорила Миранда, пока пришедшая следом Линали застёгивала пуговицы на спине её дорожного платья. — На фабрике дел невпроворот, и если мы вернёмся недели через две, а то и три, то точно придётся работать по ночам.       — Боже, ну разве об этом тебе сейчас нужно беспокоиться? — закатила глаза собеседница.       — А как же?! От нас столько зависит…       — Миранда, — прервала её Линали и, став к ней лицом, положила руки на плечи, — забудьте обо всех проблемах и просто хорошо проведите время, вы это заслужили. И вообще, пусть Ривер по приезде обязательно подыщет себе помощников, ведь тебе совсем скоро придётся уйти от дел.       Она многозначительно взглянула на живот подруги, и та издала смиренный вздох.       — Ты права, милая, мои переживания вряд ли что-то изменят, скорее даже всё усугубят.       — А потому просто позволь себе хорошенько расслабиться, — улыбнулась Линали.       Миранда согласно закивала и, аккуратно отстранившись, принялась перепроверять, всё ли сложила в чемодан. Линали же по её просьбе пошла к шкафу, чтобы взять оттуда коробку с новенькими полусапожками на невысоком каблуке. Поставив коробку на кровать рядом с чемоданом, она сняла крышку и хотела было выразить своё восхищение приобретённой для данного случая вещью, как подруга заговорила совершенно о другом:       — Тебе не кажется, что вы заходите слишком далеко?       Линали помедлила не больше секунды, прежде чем изобразила недоумение.       — Что, прости?       — Линали, только не притворяйся. Думаешь, я не вижу, что вы с Алленом находитесь буквально в шаге от того, чтобы совершить нечто непоправимое?       Миранда не скрывала в своём голосе нотки осуждения и неодобрения. Из-за осознания, что железные аргументы в свою защиту вряд ли найдутся, Линали хватило только на то, чтобы вяло возразить:       — Мы не намерены переступать черту…       — По сути, вы это уже сделали, — хлёстко констатировала подруга, тем самым отняв у Линали последние силы к сопротивлению: она поджала губы и опустила глаза. — Что ты будешь делать с вновь окрепшей привязанностью, когда вернёшься в Лондон? Сможешь ли ты подавить её в себе? А Аллен? Как ему прикажешь мириться с вашим неизбежным расставанием?       Девушка не торопилась с ответом.       — Я не знаю, — наконец обречённо выдохнула она. — Правда не знаю. Когда погибли родители, именно Аллен сумел вдохнуть в меня жизнь, которую я, казалось, перестала ощущать. Теперь же, когда не стало и Комуи, всё будто бы повторяется, но… — её губы искривились в усмешке, — повторяется с той разницей, что при мысли о возвращении я просто-напросто задыхаюсь, а потому ничего не могу поделать со своими эгоистичными побуждениями.       Несмотря на влияние консервативных взглядов, должных вызвать отклик в виде, как минимум, порицания, Миранда отнеслась с пониманием к чувствам подруги и безмерно сочувствовала ей. Но поскольку власти, способной хоть как-то изменить ситуацию, у неё имелось не больше, чем у самой Линали, она поступила так же, как и всегда — поддержала и предостерегла.       — Бедная моя девочка, — с щемящей сердце жалостью произнесла она, взяв девушку за руку. — Никогда я не смогу понять, почему судьба посылает тебе такие испытания. Это так несправедливо. Но, милая, ты же понимаешь, что происходящее нельзя пускать на самотёк, иначе цена за запретные желания для вас обоих может оказаться совсем уж неподъёмной…       Лицо Линали сделалось задумчивым и отрешённым.       — Я понимаю.       — Тогда постарайтесь сохранить благоразумие, — сказала собеседница и была вынуждена удовлетворится слабым кивком, ибо видела, что подруга предпочла бы не развивать столь болезненную тему дальше.       Вскоре молодожёны уехали. Линали долго смотрела вслед стремительно удаляющейся двуколке, блуждая в своих разрозненных и противоречивых мыслях.       Возвращаясь к дому, девушка увидела Аллена, подпирающего колонну на крыльце усадьбы. Их взгляды встретились, и она иронично усмехнулась уголками губ.       Ей удастся сохранить благоразумие только в одном случае: если она немедля вернётся в Лондон, вернётся в дом, где всё ей чуждо. Будущее сулило ей одинокое существование в золотой клетке, в которую она залезла добровольно, так и не сумев ничего противопоставить убедительным аргументам брата. И если поначалу девушка лелеяла надежду, что Комуи хотя бы иногда будет навещать её, тем самым подтверждая, что в этом заточении действительно есть смысл, то теперь она отчаянно жаждала лишь одного — вырваться. Потому что злилась, потому что затаила обиду, отчего её некогда спящий бунтарский нрав, подпитываемый страстными чувствами к Аллену, постепенно выходил из-под контроля.       Осталось, наконец, выяснить, как далеко она может зайти в своём безрассудстве.       — Может, прогуляемся до реки? — подойдя к Аллену, неожиданно предложила Линали. — Хочется немного развеяться.       В растерянности он округлил глаза.       — Эм, ты уверена, что оно того стоит? В смысле, не боишься, что нас могут заметить вместе… наедине?..       — Да брось, — отмахнулась девушка, — сейчас никому до нас нет дела. Даже тётушка Зои вряд ли спохватится в ближайший час-полтора, так как озабочена наведением порядка. Что до Софи, то она в случае чего будет молчать. В общем, можешь не переживать, ничего страшного не произойдёт.       — Что ж, тогда идём, — пожал плечами юноша.       Сей неуверенный жест Линали проигнорировала и, взяв Аллена за руку, повела за угол дома, в ту часть сада, где никого не должно было быть; отыскав тропинку в полумраке, она вывела его за пределы принадлежащей её семье территории и двинулась через поляну к сосновой роще — там источником света для них служил уже разве что одинокий серп луны, пришедший на смену полностью скрывшемуся за горизонтом солнцу.       — Ну вот, здесь нам точно опасаться нечего, — сказала Линали, беря Уолкера уже под руку. — Хотя терять бдительность всё же не стоит, потому как корни деревьев и камни могут доставить нам неприятности. Фух, совсем ведь ничего не видно!       Она говорила весело, с задором, ибо чувствовала, что её спутник несколько напряжён.       — Можешь на меня положиться, — заверил он, — я неплохо ориентируюсь в темноте.       — Я знаю, — улыбнулась девушка, и они неспешно начали спускаться к реке.       Иногда Линали всё же спотыкалась, и тогда возникшее молчание прерывалось её нарочито беспечными смешками да словами о неловкости и недостаточной внимательности. Аллен же то разделял веселье своей спутницы, то становился предельно серьёзным и сосредоточенным; причём его первая ответная реакция всякий раз казалась чересчур натужной, что недвусмысленно указывало на растущую в нём нервозность.       Добравшись до заветной цели, они с минуту постояли, дабы полюбоваться безмятежной водной гладью, которую рассекала мерцающая серебром дорожка, после чего решили устроиться прямо на песке. Неравная борьба Линали с непослушными юбками платья завершилась смиренной мыслью о том, что помятостей не избежать, а потому и не стоит пытаться; туфли она вовсе предпочла снять, и только перспектива испортить ещё и чулки останавливала её от заманчивой идеи опустить ноющие стопы в прохладную воду.       Аллен в свою очередь накинул на плечи девушки свой пиджак и сел рядом, согнув одну ногу в колене и положив на него ладонь. Он продолжал оставаться немногословным, и когда это стало вызывать у Линали весьма значительный дискомфорт, она заговорила:       — Мы прекрасно провели время, не правда ли?       — Правда.       — Давно я не получала столько удовольствия от танцев.       — И всё же партнёр из меня никудышный.       Девушка взглянула на него с деланным негодованием.       — Для меня не имеет никакого значения уровень твоего мастерства, ты же знаешь.       — Да, — произнёс он с усмешкой после короткой паузы. — Ты всегда была ко мне излишне снисходительна.       — Не излишне, — поправила она, — а ровно настолько, насколько это было необходимо, по моему мнению.       Юноша хмыкнул, но так и не продолжил диалог, что вызвало у Линали тихий удручённый вздох. Она была бы не прочь и дальше беседовать на отвлечённые темы, получая удовольствие от возможности слышать и видеть своего собеседника, но поскольку Аллен ей «не подыгрывал», а её саму терзал как минимум один животрепещущий вопрос, прозвучало следующее:       — Мне так и не удалось спросить, не изменились ли ваши отношения с мистером Уолкером после того, как он узнал о твоём… увлечении?       В последнее слово таки закралась неодобрительная нотка, но Аллена это совершенно не задело.       — Он в ярости, но пытается скрывать это, сдерживается. — Юноша нащупал в песке камешек и, подобрав его, бросил в воду. — Конечно, он не преминул высказаться по поводу моего неподобающего поведения и легкомысленного отношения к жизни, на что я ожидаемо огрызнулся, озвучив своё мнение, к которому, разумеется, отец принципиально отказался прислушиваться. В общем, в отношении меня он полностью солидарен с тобой, и думаю, что теперь не возьмёт заработанные мной деньги, даже если его лавка окажется спалённой дотла.       — Но ты всё равно продолжишь играть?       — Вряд ли ты поверишь, если я скажу «нет».       Его беспечный тон вызвал в девушке всплеск праведного возмущения.       — Но, Аллен, разве…       — Я не жду, что ты меня поймёшь, — резко оборвал он её, — а значит, и ты прекрати надеяться, что сумеешь — как ты, судя по всему, считаешь — меня образумить.       Линали раздосадовано поджала губы. С самого начала она подозревала, что Аллен лукавит, убеждая, что вновь связал свою жизнь с покером исключительно из-за неразрешимых финансовых проблем. Он был неравнодушен к этой игре ещё до их знакомства. Девушка прекрасно помнила, с каким воодушевлением он рассказывал ей о правилах, как демонстрировал некоторые выученные приёмы, явно желая, чтобы она разделила его интерес. Однако ему пришлось сначала столкнуться с её безразличием, а затем и вовсе с осуждением. Аллен не выказал обиды или разочарования, заключив, что женский склад ума и воспитание попросту не позволяют Линали по достоинству оценить прелесть сей азартной игры. Он больше не касался этой щекотливой темы, но и нарабатывать навыки отнюдь не переставал. Играя в различных местных пабах, он довольно быстро начал делать успехи, что пьянило его, вселяя излишнюю самоуверенность. Вскоре это привело к появлению первых соигроков-недоброжелателей, мечтающих сбить спесь у способного не по годам мальчишки. Мысль о возможных негативных последствиях его изрядно напугала, а потому он всё же решил отказаться от данного увлечения, дабы не испытывать понапрасну судьбу. Это далось ему легко, без всяких сожалений, ведь он прежде всего заботился о безопасности своей возлюбленной, совместно с которой строил далеко идущие планы.       Тогда Аллен думал, что может, имеет право. Сейчас же обстоятельства были ровно противоположными.       — Ты прав, я вряд ли смогу тебя понять, — сдержанно отозвалась Линали, пытаясь подавить рвущуюся наружу обиду, — но и делать вид, будто всё в порядке, тоже не в силах. Не похоже, что те люди в переулке шутили, бросая угрозы в твой адрес.       — Эти идиоты ничего мне не сделают, так что можешь зазря не переживать.       — Почему ты так уверен? — искренне недоумевала она. — И потом, я не удивлюсь, если эти двое не единственные твои недруги. Боже, да как ты вообще можешь оставаться таким невозмутимым, зная, что тебя окружают люди, только и выжидающие наиболее благоприятный момент для того, чтобы причинить тебе вред?!       Плотно сжав челюсти, Аллен втянул носом воздух. Он был раздражён.       — Во-первых, я могу за себя постоять, а во-вторых… — На секунду он замялся, но затем в достаточно грубой манере выдал: — Да и какая тебе разница, что будет со мной, если ты вот-вот исчезнешь из моей жизни, причём в этот раз навсегда?       Линали опешила, округлив глаза. Юноша смотрел на неё рассерженным, но в то же время тоскливым взглядом. Отчаяние вкупе с бессилием, казалось, глодали его сильнее прежнего, и девушка, ощущая то же самое, потянулась и накрыла его сжатую в кулак ладонь своей.       — Мне было бы легче проживать свою пустую жизнь, имей я уверенность, что тебе ничего не угрожает, — тихим, неровным голосом произнесла она. — Прости… Я понимаю, что не должна пытаться что-то требовать от тебя. Это неправильно и до отвратительного эгоистично с моей стороны…       — Это так, — сказал он холодно, после чего высвободил свою руку и вскочил на ноги. — Мы зря затеяли эту прогулку, тем более — этот разговор. Мы оба знаем, каков будет итог этой грустной истории, а потому я не вижу смысла что-либо обсуждать. Давай лучше вернёмся в дом, пока тебя не начали искать. Я не стою твоей загубленной репутации, уж поверь.       Уолкер протянул Линали руку, дабы помочь ей подняться. Она медлила. Будучи потерянной и опустошённой, девушка лишь молча взглянула на юношу блестящими от слёз глазами. И чем дольше Аллен позволял себе оставаться зрительно прикованным к её бледному, утончённому лицу, красоту которого не могла умалить даже душевная мука, застывшая на нём, тем отчётливее ощущал растущий в груди ком, мешающий сделать полноценный вздох.       Аллен хотел начать умолять её как можно скорее покинуть это место, но силы будто покинули его, и он безвольно опустился на колени. Линали же, напрочь позабыв о своих юбках, приподнялась и ухватилась за его плечо, дабы придвинуться ближе.       В возникшем безмолвии они соприкоснулись лбами и долго оставались неподвижными.       — Никто не способен причинить мне столько боли, сколько способна причинить ты, Линали, — с горькой иронией, наконец, прошептал он. — Сначала ты прислала мне то письмо, безжалостно разрушив все мои чаяния, а затем взяла и явилась как ни в чём не бывало… Ты мучаешь меня и, зная это, только подливаешь масла в огонь. А я и не сопротивляюсь. Потому что не могу, а может, и не хочу вовсе. Не знаю…       Девушка чуть отстранилась и обхватила ладонями лицо юноши.       — Всё верно, Аллен: я жестокий и циничный человек, слепо подчиняющийся своим желаниям и не думающий о последствиях. — Её губы тронула слабая улыбка, таящая в себе всю противоречивость испытываемых ею чувств. — И твоей ошибкой было изменить своим принципам, ведь ты намеревался во что бы то ни стало оттолкнуть меня, но не сделал этого.       — К сожалению, оказалось, что сохранить здравый рассудок — задача для меня непосильная, — хмыкнул он.       Безотрывно всматриваясь в бледное серебро его глаз, она вдруг осознала, что ещё никогда не любила Аллена так сильно, как сейчас, — настолько страх неминуемого расставания обострил её чувства, сделал бессильной перед натиском чудовищного искушения, поддаться которому она горячо желала.       И отчаявшийся, неизлечимо влюблённый Аллен ждал, будучи готовым подчиниться её воле.       — К чёрту рассудок, — непривычно дерзко ухмыльнулась Линали. — Разве раньше нам что-то мешало пренебрегать моральными устоями? — она ждала ответа, и юноша рассеянно помотал головой. — Эта ночь может оказаться для нас последней, поэтому я не вижу смысла сдерживаться. Поверь, мне не стыдно, и сожалеть я буду, только если прямо сейчас не сделаю это…       Аллен чувствовал, как её руки дрожали от волнения, что не помешало ей уверенно притянуть его лицо к себе, дабы вовлечь в поцелуй.       Сначала лёгкое касание губами к губам, призванное отбросить последние сомнения, и дальше — проникнув глубже, переплетя влажные языки, они слились в долгом страстном поцелуе с мыслью, что их добровольный прыжок в пропасть вызывает отнюдь не страх, но дикую, поглощающую без остатка эйфорию.       С каждой секундой дыхание у них становилось учащённее, а бурно колотящиеся сердца заставляли вскипать кровь в жилах. Аллен не замечал, насколько остервенело прижимал Линали к себе, то и дело стискивая её затянутое в корсет хрупкое тело почти до боли. Целуя девушку то в шею, то в ключицы, то в губы, он наслаждался звуками её стонов, тем, с какой любовью она шептала его имя, прося и даже умоляя не останавливаться.       Но, разумеется, всего этого было недостаточно, а потому ранее слетевший с Линали пиджак невольно взял на себя роль перины, оказавшись придавленным к песку разгорячёнными телами любовников.       Пока до одури пылкие и сладостные поцелуи продолжались, Линали ласкала шею юноши да зарывалась пальцами в его волосы, ничего не оставляя от некогда старательно уложенной причёски. Аллен в свою очередь по максимуму обнажал её плечи, едва не нанося ткани платья непоправимый урон.       Возбуждение нарастало, требуя выхода. Не ясно, сколько прошло времени, прежде чем они замерли, и их горящие взгляды пересеклись в серебристой мгле.       — Линали… — прохрипел Аллен, тяжело и прерывисто дыша; и только получив решительное: «Продолжай», он позволил себе переместиться к ногам девушки.       Желание растянуть удовольствие вынудило его проявить некоторую сдержанность. Аллен нащупал край нижней юбки и, аккуратно задрав весь подол до колен, приподнял ногу Линали; нежно поглаживая ту руками, он принялся прокладывать дорожку из поцелуев от голени и дальше, к колену, а затем и к бедру, туда, где виднелась полоска белой обнажённой кожи, разделяющая чулок и кружево панталон. Когда же он добрался до завязок с намерением избавить девушку от нижнего белья, та вздрогнула, но не остановила его, лишь чуть выгнулась, стараясь облегчить ему задачу.       Обратного пути не было — ясное осознание этого избавило их от необходимости обмениваться какими-либо очевидными и оттого бессмысленными фразами. Аллен вошёл в лоно возлюбленной, и она, издав блаженный стон, благодарно приняла его.       И тогда не осталось ни мыслей, ни тревог.       Подчиняясь исключительно чувствам и ощущениям, упиваясь ими, они постепенно теряли связь с реальностью. Отчуждались от неё, растворяясь в темноте этой чудесной летней ночи.

***

      В одном из лондонских театров велись последние приготовления к премьерному спектаклю. Пока зрители заполняли зал, из оркестровой ямы то и дело доносились звуки струнных, клавишных и ударных инструментов, при этом можно было заметить дирижёра, который с озабоченным видом расхаживал взад и вперёд, отдавая какие-то распоряжения да делая замечания; неподалёку суетился суфлёр, проверяя, весь ли сценарий имеется у него на руках и нужно ли добавить некоторые для себя заметки; за красным бархатным занавесом тоже царила суматоха, что подтверждали частые хаотичные колыхания тяжёлой ткани, из-за которой периодически ещё и выглядывала покрытая испариной седая голова постановщика, лихорадочно выискивающая среди пришедших тех самых критиков-кровопийц, что подсылались коварными конкурентами.       Но вот прозвенел третий звонок, оповещающий о начале спектакля, и свет в зале сделался приглушённым. Зрители затихли в предвкушении, однако среди них находились те, что забывали о приличиях и продолжали вести беседу шёпотом, который разносился по всему помещению, с каждой минутой усиливая ощущение витающего в воздухе раздражения.       Если бы Анна присутствовала на спектакле не только физически, но и мысленно, то непременно сделала бы замечание двум молодым людям, что находились в соседней от неё ложе и непозволительно громко переговаривались между собой.       Если бы пару дней назад Тики не нанёс сокрушительный удар по её сердцу, оставив от него одни лишь осколки, она не утратила бы способность проявлять живой интерес к происходящему.       Если бы она осталась в неведении, таком сладостном и беспечном, ей бы не приходилось тратить все силы только на то, чтобы казаться прежней Анной, той, что каждый день одаривала своего отца любящей и преданной улыбкой.       Ах, если бы!..       И всё же Анна стала добровольной свидетельницей того, как с Гилберта Хэмптона слетела маска, что много лет создавала ему репутацию благородного и порядочного человека, пусть и не лишённого недостатков; и то, что оказалось под этой маской, приводило её в глубокое невыносимое отчаяние.       Разумеется, ей хотелось всё отрицать, хотелось закричать Тики в лицо, что все его обвинения — не более чем жалкая клевета и ложь. Однако, снова и снова анализируя услышанное тем злополучным вечером, девушка с ужасом признавала, что никаких контраргументов у неё нет, а значит, она попросту рискует впасть в самообман.       И, что самое страшное, — отец своим поведением лишь укоренял в Анне уверенность в том, что душа его действительно запятнана.       — Милая, тебе всё ещё нравится жить в Англии?       Прежде неподвижно сидящая девушка вздрогнула и медленно перевела невидящий взгляд своих будто бы враз потускневших зелёных глаз на отца.       Сохранявшийся в помещении полумрак был как нельзя кстати, ибо мужчина ничего странного в поведении дочери не заметил.       Или же притворился, что не заметил.       — До сих пор я не особо задумывалась об этом, — уклончиво. — А что?       — Видишь ли, на днях мне пришло письмо от нашего управляющего из поместья в Новом Орлеане, — осторожно, будто прощупывая почву, продолжил он, — так вот, оказалось, что для разрешения некоторых вопросов требуется моё присутствие. И я подумал, почему бы нам с тобой не отправиться в Америку уже сейчас. Провели бы остаток лета там, в нашем новом доме. До конца Сезона ты могла бы успеть не раз напомнить о себе местной знати, да и мне не помешало бы обзавестись ещё какими-нибудь выгодными знакомствами. Ну, что скажешь?       Анна не торопилась отвечать. Только сейчас она обратила внимание на то, что наступил антракт, — понятно, почему Гилберт решил заговорить.       Этот надуманный предлог был началом конца. Неотвратимого и неизбежного. Громкие заявления Гилберта о готовности во что бы то ни стало отстоять свою честь оказались пустым звуком. Он сдался. И теперь думал исключительно о том, как побороть последствия неудачи с минимальным ущербом для своей шкуры.       Издав тихий вздох, Анна прикрыла глаза.       Она не представляла, что ей делать. Как с этим жить. Как не отвернуться от родного человека, зная, в насколько грязных делах он был замешан в прошлом.       Способна ли в принципе её дочерняя любовь выдержать столь жестокое испытание.       — Всё в порядке, милая?       Девушка снова взглянула на отца, и на её бледном лице появилась натянутая улыбка.       — О да, всё хорошо. Просто здесь немного душно, из-за чего начинает кружиться голова.       — Может, нам стоит выйти в коридор? — с искренней озабоченностью предложил мужчина. — Антракт продлится ещё минут десять, не меньше.       — Нет, я не хочу. — Ответ прозвучал необоснованно резко, поэтому она добавила: — Боюсь, в коридоре нам придётся столкнуться со знакомыми, а я в данный момент совершенно не настроена вести с кем-либо светские беседы.       — Хорошо, тогда не стану настаивать.       Анна кивнула и принялась с излишним усердием обмахиваться веером. Гилберт же затих, надеясь услышать хоть какой-то комментарий по поводу озвученного им предложения; и чем дольше длилось ожидание, тем острее он ощущал нервозность, и без того, впрочем, ставшую в последние пару дней его постоянной спутницей.       — Ты так и не высказала своего мнения насчёт поездки… — таки напомнил он, не выдержав.       — Честно признаюсь, мне не очень-то прельщает твоя идея, — выдала девушка, подумав, что ей ничего не остаётся, кроме как продолжать притворяться, будто она ни о чём не подозревает. — До конца Сезона у меня столько всего запланировано именно здесь, в Лондоне, поэтому перспектива отправиться в Америку мне совсем не по душе. К тому же сейчас там невыносимо жарко, а это значит, что я непременно покроюсь веснушками, не успев сойти с палубы корабля. Но самое ужасное случится, если ко мне пристанет загар, — тогда я точно изолируюсь от общества вплоть до наступления зимы.       В другой раз Гилберт отнёсся бы к проявлению упрямства с отеческим снисхождением, но нынешние обстоятельства — то давление, которое они оказывали на него, — рождали в нём лишь злость и раздражение.       Он сжал челюсти до зубовного скрежета.       — Но я же не по собственной прихоти вынужден покинуть Англию. — Губы Анны невольно скривились в едкой ироничной усмешке от двусмысленности сей фразы. — Я же сказал, у меня появились важные дела, и отлагательств они не потерпят. Да и помнится, раньше от веснушек и загара тебя неплохо спасали шляпки и зонтики. Если ты считаешь, что в твоём гардеробе этого добра недостаточно, то можешь смело пройтись по любым лондонским бутикам и купить всё, что тебе заблагорассудится. Хоть весь гардероб смени на новый. Для тебя мне никаких денег не жалко. А что до здешнего Сезона: мне ли не знать, что любое светское мероприятие имело для тебя смысл только тогда, когда там присутствовал младший отпрыск графа Камелота, — ныне ещё и женатый, между прочим. Боже, да в этом году ты едва ли не половину весеннего Сезона пропустила, и — вот совпадение-то! — оказалось, что всё это время его как раз таки не было в Лондоне…       Гилберт вдруг оборвал себя на полуслове. Он задумался: его глаза сузились, а меж густых бровей пролегла глубокая морщинка.       — Проклятье, — тихо, почти не размыкая губ, пробурчал он, — я должен был всё перепроверить сразу после его смерти…       — Сейчас всё изменилось.       Опомнившись, мужчина часто заморгал и уставился на свою собеседницу в полнейшем недоумении.       — Что?..       — Разве ты только что не преминул напомнить мне о том, что Тики женат? — сказала она каким-то пугающе спокойным голосом. — Так вот, мне всего лишь требовалось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Теперь же я всерьёз настроена наверстать упущенное.       — Наверстать упущенное можно и в Америке, — проворчал Гилберт. — Если этот жалкий подонок, наконец, перестал тебя волновать, то я искренне не понимаю, почему тебе так необходимо и дальше оставаться в этом проклятом Лондоне?       Анна неопределённо пожала плечами.       — Кто знает… В любом случае ты мог бы поехать и без меня.       — Без тебя?! — он забавно округлил глаза в возмущении. — Ну нет, это совершенно неприемлемо.       — Почему же? Я давно уже не ребёнок.       — Но ты и не замужем, дорогуша. Не забывай о непреложных правилах нашего общества: юная леди обязана находиться под контролем родственника либо же супруга, иначе её репутация будет испорчена на всю оставшуюся жизнь.       Сие резонное парирование придало Гилберту уверенности, поэтому он продолжил идти в наступление:       — Так что прекращай упрямиться, Анна. Мы отправимся в Америку вместе, и это не обсуждается. Лучше хорошенько обдумай, какие вещи нужно будет взять с собой, и приступай к сборам. Билеты я намерен приобрести уже завтра.       — Завтра? К чему такая спешка?       — Чем раньше я окажусь в Новом Орлеане, тем меньше проблем буду вынужден решать.       Анна недовольно фыркнула и обратила задумчивый взор в зал: вернувшиеся на свои места зрители аплодировали, обозначая начало второго акта.       Что же она делала? Зачем разыгрывала весь этот фарс? Чего добивалась? Неужели рассчитывала спровоцировать его на признание, прекрасно зная, что он не сделает этого даже под страхом смерти, ибо уверен, что она пребывает в полнейшем неведении?       Тики дал отцу всего месяц. Месяц на побег от скверного прошлого, которое Анна была не в силах принять, тем более — оправдать.       Так что ей следовало предпринять?       Гилберт всю жизнь был безмерно предан ей, и Анна отвечала ему взаимностью. В отличие от того же Тики или Лестера, она не была обделена отеческой заботой и вниманием, пожалуй — даже излишне избалована. Отец обожал и боготворил её, и ещё совсем недавно девушка считала, что этого вполне достаточно.       Но сейчас всё это перестало иметь для неё решающее значение, уйдя на второй план, и она желала лишь, чтобы он — прежде всего! — был предельно честен с ней, — только так ему, возможно, удастся сохранить ту любовь, что по-прежнему теплится в её надорванном сердце.       И никак иначе.       — Кажется, теперь я начинаю понимать, почему оказалась отвергнута Тики.       Успокоившийся было Гилберт вновь напрягся, но таки сумел сохранить внешнее самообладание, — по крайней мере, ему так казалось.       — Что? О чём ты?       Анна повернулась к нему лицом, в выражении которого объединились ровно две эмоции: боль и разочарование.       — Всё из-за тебя, пап, — её голос сочился ядовитой иронией. — Ты стал причиной, по которой он отказался от возможности связать свою жизнь со мной.       Мужчина заторможено моргнул, силясь проанализировать услышанное; и когда повисшая пауза начала гулким эхом отдаваться в ушах, нещадно тараня барабанные перепонки, он хрипло вскрикнул:       — А я-то здесь при чём?!       — Я ведь не всегда была безразлична Тики, — продолжала в той же манере рассуждать она, тем самым повышая градус паники. — Просто в какой-то момент ему открылась правда, и он выбрал месть, пожертвовав своими чувствами ко мне.       — Какая правда?       — О тебе, пап. О том, что ты натворил в прошлом.       Гилберт вконец растерялся: у него всё скрутило внутри, и он непроизвольно вцепился своими трясущимися пальцами в резные подлокотники кресла.       — Ч-что… Что за абсурд?! Я ничего…       — Только не пытайся прибегать ко лжи! — Девушка до того резко вскинула ладонь, что мужчина отпрянул, словно от удара. — Мне всё известно, так что у тебя ничего не выйдет.       — Этого не может… Что этот ублюдок рассказал тебе?       — Ничего. Он предпочёл, чтобы я сама всё увидела и услышала.       — Он предпочёл… Всё услышала… — спустя, кажется, целую вечность бессвязным шёпотом произнёс он, в ужасе смотря на дочь, что стоически молчала, окончательно развеивая его призрачную надежду на поддержку единственного близкого человека.       Постепенное осознание, насколько в действительности катастрофическим было его положение, привело Гилберта в состояние полного паралича: его дыхание значительно затруднилось, и он опустил голову, вперив расфокусированный взгляд в пол.       «Вам повезло, что рядом нет мисс Хэмптон».       Как же он ошибался, наивно думая, что Тики, этот паршивый шакал, лишь всадит нож ему в спину, но проворачивать лезвие не станет, ибо по-своему дорожит Анной, её благополучием.       «Сложно представить, какое она испытает разочарование, когда узнает о ваших преступлениях…»       Ему следовало сразу догадаться, что Тики априори не намерен проявлять милосердие. У него появилась возможность отомстить, и он сделал это довольно изящным способом.       Умертвив не физически, но морально.       Чувствуя себя растоптанным и совершенно обессиленным, Гилберт тщетно пытался сообразить, как бы объясниться перед дочерью, чтобы сохранить хотя бы толику её доверия и любви, однако пришедшие было на ум слова застревали в горле, и он оставался безмолвен.       И в итоге то, насколько испуганным и жалким предстал перед ней отец, вызвало в Анне волну горького презрения, приведшую к страшному, но ясному пониманию: даже если жалость возьмёт над ней верх, быть на его стороне она всё равно не сможет.       Подбородок девушки задрожал, а глаза наполнились слезами; она не могла больше сдерживаться, а потому с её губ сорвалось то, что все эти дни мучило, пожалуй, сильнее всего остального:       — Что ты сделал с теми несчастными детьми, папа? — надломленный голос дочери заставил Гилберта вздрогнуть, но не более. — Сколько их было? Что с ними стало? И что, чёрт возьми, произошло семнадцать лет назад? О какой жертве говорил Тики?       Когда Анна поняла, что ответа не получит, то зажмурила глаза и судорожно вздохнула, силясь остановить рвущийся наружу плач.       Тем временем второй акт шёл своим чередом, но мысль о том, чтобы провести здесь ещё хотя бы минуту, сводила девушку с ума, поэтому она порывисто поднялась. Гилберт отреагировал на её действие очередным вздрагиванием, видимо, ожидая, что она не оставит попыток добиться объяснений, однако девушка не произнесла ни слова, лишь смерила его глубоко опечаленным взглядом да покинула ложу.       На выходе её поджидал Лестер. Заплаканные глаза вкупе с мертвенно-бледным цветом лица сестры озадачили его, но вдаваться в расспросы он не стал, ибо девушка, стремительно шагающая в сторону ближайшей лестницы, приказным тоном потребовала, чтобы он немедленно доставил её домой.       И всё же Лестер задержался. Стараясь не обнаружить своего присутствия, он заглянул в ложу. Из-за представшей перед ним недвусмысленной картины юноша невольно сделал шаг вперёд, но быстро одёрнул себя, после чего осторожно прикрыл снаружи дверь и последовал за Анной.       Придя в себя после лёгкого потрясения, Лестер почувствовал, как угол его рта невольно изгибается в кривоватой улыбке от понимания, что он вряд ли признается Анне в том, что имел счастье наблюдать, как старик, корчась не иначе как от боли, остервенело хватался за сердце.

***

      Усадьба благополучно успела погрузиться в темноту ночи, когда Линали вернулась из Йорка. Решив не пренебрегать осторожностью, она попросила извозчика остановить двуколку за полмили от дома, после чего прошла через калитку, ведущую в сад.       Возможность столкновения с тётушкой Зои в столь поздний час грозила обернуться для неё очередным скандалом, поэтому она горячо молила всевышнего о том, чтобы служанка к моменту её возвращения мирно посапывала в своей постели.       Миранда с Ривером всё ещё не вернулись, хоть и со дня свадьбы прошло больше недели, — впрочем, Линали это скорее радовало, нежели удручало, ведь отсутствие лишних «свидетелей» позволяло ей практически без проблем ускользать из дома на свидания с Алленом.       Конечно, поначалу она пыталась делать это под каким-нибудь благовидным предлогом, но совсем скоро обман оказался раскрыт, и ей оставалось либо прислушаться к здравому смыслу и побороть свои слабости, дабы уберечь себя от беды, либо во всём признаться и продолжить видеться с возлюбленным открыто. Девушка не колеблясь выбрала второе, оправдываясь тем, что все мыслимые и немыслимые границы уже были переступлены, а значит, заставлять себя и дальше противиться желаниям было бы попросту глупо.       Тётушка Зои пришла в неописуемый ужас, пусть Линали и удалось с превеликим трудом убедить её, что они с Алленом ведут себя благоразумно, ограничиваясь дружеским общением, берущим своё начало ещё в годы отрочества. Возможно, служанка не шибко верила ей, поэтому и не упускала повода разразиться бурными упрёками и осуждениями, в конце всякий раз добавляя, что будь её воля, она непременно заперла бы свою подопечную под замок. «Несносная девица! — сетовала Зои. — Совершенно выбилась из-под контроля! Где это видано, чтобы леди при живом-то муже позволяла себе искать встречи с другим мужчиной! О, господин Комуи, — на этом моменте она принималась рыдать, — да будет моя дорожка протоптана прямиком в ад, раз не смогла уберечь ваше сокровище от греха!..»       Девушка держала своё раздражение в узде, понимая, что спорить в данном случае бессмысленно. Ей было достаточно того, что тётушка, в силу своего статуса, будет вынуждена мириться с происходящим. Ведь теперь, несмотря на некоторые нюансы, хозяйкой являлась Линали, а потому требовать от неё подчинения в этом доме не имел права никто.       За одним досадным исключением, разумеется.       Что до Софи, то с ней дело обстояло несколько иначе. То, что произошло у реки, не могло не отразиться на внешнем виде Линали: причёска, платье — всё пришло в совершенно негодное состояние; и девушке оставалось лишь порадоваться, что именно камеристка обнаружила её по возвращении, а не кто-то другой.       Софи отреагировала неоднозначно. Будучи ошеломлённой, служанка с минуту таращила на Линали свои огромные голубые глаза, и когда страшная догадка, наконец, озарила её, она едва не ахнула во весь голос. Благо, Линали успела закрыть ей рот ладонью, а после, пока та ничего не предприняла, стала шёпотом просить о помощи, при этом не преминула надавить на то, что она обещала быть на её стороне. Последнее помогло Софи совладать с эмоциями, и она решительно закивала, давая понять, что на неё можно положиться.       Когда же всякая опасность миновала, и Линали как ни в чём не бывало сидела перед зеркалом, аккуратно водя расчёской по только что вымытым волосам, Софи не выдержала:       — Госпожа, вы же понимаете, насколько безрассудно поступаете? Если господин прознает…       — А ты хочешь ему всё рассказать?       От негодования у служанки аж дыхание перехватило.       — Господь с вами, госпожа! Да я ни за что…       — Тогда всё в порядке, — легко улыбнулась Линали, чуть повернув голову в сторону Софи. — Его здесь нет, и, если ты сохранишь мою тайну, заподозрить меня в измене, — тут служанка невольно поёжилась, — будет невозможно.       Девушка продолжила неторопливо расчёсывать свои волосы, и то поразительное спокойствие, что она излучала, вызывало в Софи возмущение и даже злость. Она искренне не понимала, как Линали позволяла себе не испытывать ни банального чувства вины или стыда, ни даже страха, пусть не перед законным супругом, но хотя бы перед всевышним. Ведь совершённое ею было ничем иным как грехом, причём грехом непростительным! Так разве не должна она сейчас стоять на трясущихся коленях, вымаливая прощение со слезами на глазах? Нельзя же быть такой беспечной, такой… счастливой!       Все мысли Софи ярко отражались на её лице, и Линали простодушно усмехалась этому, в принципе не рассчитывая на понимание с её стороны. Она действительно чувствовала себя как никогда счастливой в этот момент, и ей не хотелось омрачать его, тратя силы на ненужные объяснения.       Впервые за долгое время Линали поступала так, как хотела сама, и это пьянило её, превращая жизнь в нечто прекрасное. Осознание же того, что это не продлится вечно, лишь подталкивало девушку к убеждению о необходимости наслаждаться свободой, упиваться ею настолько, насколько это возможно.       И Аллен в этом был с ней солидарен. Не важно, сколькими взглядами, поцелуями, прикосновениями или словами они обменивались, — максимально полно выразить всю ту любовь и нежность, что завладели их сердцами, казалось, не представлялось возможным. Они дышали страстью и предавались ей, не ведая ни вины, ни сожалений, зная лишь, что в эти драгоценные мгновения они принадлежат друг другу целиком и полностью, принадлежат вопреки каким бы то ни было запретам.       В этот вечер они с Алленом расстались легко, уже привычно лелея надежду на то, что непременно встретятся вновь. Линали и вовсе вознамерилась провести всё оставшееся лето в Йоркшире, для чего подготовила письмо Тики, в котором привела с десяток выдуманных аргументов, почему ей нужно оставаться в родной обители как можно дольше; при этом в конце недвусмысленно намекала, что приезжать ему не следует, дескать, все прекрасно понимают, насколько важна для него деятельность в министерстве, а потому не осудят, если он предпочтёт остаться в Лондоне.       То, что Тики до сих пор отсутствовал, не просто подавляло всякое плохое предчувствие, но вселяло уверенность, что её незамысловатый план сработает. Линали даже убедила себя, что в душе он наверняка будет благодарен ей за такую «услугу», ведь ему не придётся и дальше выдумать причины, которые избавили бы его от необходимости ехать в провинциальную глушь к явно опостылевшей супруге, страдающей депрессией и апатией, — иначе стал бы он отпускать её одну, тем самым добровольно лишая себя возможности контроля?       Пожалуй, ещё никогда она так страстно не желала, чтобы её равнодушие к нему было и оставалось взаимным.       Мысли Линали прервались, поскольку её взгляд оказался прикован к садовым цветам, а именно — к распустившимся розам, источающим дивный аромат, несколько сладковатый, но не приторный. Подойдя ближе, она нежно прикоснулась к одному из роскошных алых бутонов, на котором в тусклом лунном свете уже поблёскивали мелкие бусинки росы. Любуясь, девушка решила, что непременно встанет пораньше, чтобы собрать букет этих чудесных цветов к завтраку, — таким жестом она надеялась чуточку смягчить тётушку Зои, которая, едва завидев её с утра, наверняка примется долго и надоедливо ворчать, упрекая в том, что она опять посмела вернуться домой в неприлично позднее время.       Ночная свежесть вкупе с тишиной, нарушаемой пением сверчков, действовали на Линали успокаивающе. Она сладко зевнула, отдаваясь во власть приятной сонливости, и неторопливо направилась к дому, рассчитывая попасть внутрь через веранду. Осторожно, боясь наделать лишнего шума, девушка приоткрыла стеклянную двустворчатую дверь и, прежде чем переступить порог, сняла туфельки да невольно задержала дыхание. Убедившись, что поблизости никого нет, она облегчённо выдохнула и на цыпочках прокралась к коридору, где располагалась лестница, ведущая в её спальню. Однако твёрдо ступить на спасительную ступень ей не удалось: прямо позади неё скрипнула половица, из-за чего она сначала застыла, как мраморное изваяние, а затем медленно обернулась.       — Боже правый, Софи! — еле слышно, одними лишь губами прошептала Линали, увидев, как в дверном проёме кухни возникла камеристка со свечой в руке. — Ты меня до смерти напугала!       Та отчего-то выдержала паузу, и то, каким тоном она отозвалась, вызвало у девушки странное чувство тревоги:       — Простите, госпожа. Я не хотела.       — Почему ты до сих пор не спишь? Я же позволила тебе не дожидаться меня.       И снова последовала пауза. Причём куда более продолжительная.       — Мне… было приказано встретить вас.       Линали недоумённо нахмурилась, тогда как Софи, воровато озираясь по сторонам, приблизилась к ней.       — Что? Кем приказано?       — Господином.       Осознание пришло не сразу, но его тяжесть навалилась на девушку с такой силой, что она пошатнулась. К счастью, Софи быстро среагировала, благодаря чему свободной рукой успела не только придержать её за плечо, но и уберечь от падения туфли, что ранее были прижаты к груди оной.       — Этого не может… — в ужасе, будто не своим голосом промолвила девушка. — Когда?.. Когда он успел приехать? Он должен был предупредить!..       — Перед самым ужином, — ответила служанка, и её тонкие искусанные губы вдруг задрожали. — Простите, я снова подвела вас, госпожа. — Сил Линали хватило только на то, чтобы непонимающе помотать головой, тогда как Софи продолжила говорить уже сквозь слёзы: — Никто не ожидал, что господин явится вот так внезапно, поэтому я без всякой задней мысли сама побежала открывать дверь. Ох, если бы я была более предусмотрительной, то обязательно выглянула бы в окно! Я ведь могла бы незаметно улизнуть из усадьбы, чтобы как можно скорее вернуть вас, притворившись, что мы были в Йорке вместе. Но поскольку он увидел меня, я ничего не смогла поделать…       — И? Что ты сказала ему?       — Что вы уехали в Йорк к каким-то давним знакомым вашей семьи.       Уцепившись за эту спасительную соломинку, Линали начала лихорадочно размышлять, как бы ей оправдать себя.       — Уже неплохо, — вслух произнесла она. — Он пытался выяснить, к кому именно я уехала?       — В том-то и проблема, — почти простонала служанка в отчаянии. — Он стал расспрашивать тётушку Зои об этих знакомых, а та растерялась страшно, да и назвала две то ли три фамилии, пришедшие ей на ум. Тогда господин потребовал написать адреса, по которым немедленно отправил своего камердинера. И, естественно, тот вернулся ни с чем…       Беспомощно смотря в заплаканные глаза служанки, Линали почувствовала, как спасительная соломинка, превратившись в зазубренное лезвие, выскользнула из её руки, поранив кожу до крови; и даже визуальный осмотр не смог бы убедить её в том, что ей это померещилось.       Линали не хватило бы слов, чтобы описать, в насколько скверной она оказалась ситуации. Единственное, что она сейчас могла сделать, — это добровольно пойти к Тики и положить голову на плаху в надежде, что он откажется от роли палача. Пусть занесёт топор над её шеей, но остановится, ибо найдёт в себе силы проявить милосердие…       …которого она, впрочем, не шибко-то и заслуживала.       — Ладно, Софи, прекращай лить слёзы, — бесцветным, но твёрдым голосом сказала Линали. — В произошедшем уж точно нет твоей вины. Я заварила эту кашу, мне её и расхлёбывать. В общем, иди спать, а я постараюсь всё уладить.       — Но, госпожа, как же вы… — растерянно залепетала та, но Линали прервала её резким взмахом руки; служанка покорно кивнула головой и, прежде чем удалиться, сказала, что господин ждёт её в гостиной.       Несмотря на то, что Софи вполне открыто порицала Линали за безрассудное поведение, испытываемые ею жалость и преданность всё же значительно превалировали над осуждением, — думая об этом, девушка слабо улыбнулась служанке вслед; даже в таких противоречивых ситуациях находились те, кто стремился поддержать её, и она была безмерно благодарна таким людям.       Но вот Софи исчезла из поля зрения, и лицо Линали снова приняло напряжённое выражение. Она дала себе ещё целую минуту на то, чтобы собраться с духом, однако неумолимо нарастающий в груди страх нашёптывал, что её жалкие усилия не увенчаются успехом.       На негнущихся ногах Линали добрела до гостиной, находящейся за поворотом в конце коридора. Через дверную щель пробивалась тоненькая полоска света, и девушка, потянувшись было к ручке, вдруг оцепенела.       Едкий и до тошноты знакомый запах достиг носа, защекотал горло.       Запах сигарет.       Тики действительно ждал её там. Только теперь она в полной мере осознала это, из-за чего последние крупицы храбрости оказались безвозвратно утеряны.       Охватившая Линали паника оказалась настолько сильной, что она искренне удивилась, когда обнаружила, что таки переступила порог комнаты, хотя мысленно со всех ног удирала прочь, словно преступник, отчаянно не желающий понести наказание.       — А я уж начал думать, что моя дражайшая супруга не соизволит сегодня почтить меня своим присутствием.       От звука этого убийственно-спокойного голоса она вздрогнула и не без колоссальных усилий заставила себя поднять глаза, дабы взглянуть на живое воплощение своего кошмара.       Будучи повёрнутым к ней боком, Тики сидел за круглым столиком, что располагался почти у самого окна. Помещение освещалось лишь парой настенных канделябров, тусклый свет которых падал ему на спину, тем самым затеняя лицо.       На неё он не смотрел. Казалось, всё его внимание было приковано исключительно к монете, которую он ловко крутил пальцами на гладкой отполированной столешнице.       — Ну, чего же ты молчишь, дорогая? — тем же тоном продолжил Тики после значительно затянувшейся паузы. — Неужели совсем не рада меня видеть?       — Ты не предупредил, — тихо, предательски хрипло.       — Хотел сделать сюрприз. Жаль, что… — он вдруг усмехнулся. — А впрочем, сюрприз-то удался на славу. И то, насколько ты шокирована, это подтверждает, разве нет?       Монета всё также «вальсировала», хотя взгляд Тики теперь был устремлён прямо на Линали. Даже в полумраке девушка смогла разглядеть, как в его чёрных немигающих глазах плещется холодная злоба, готовая обрушится на неё.       Не в силах совладать с присохшим к нёбу онемевшим языком, она лишь неопределённо помотала головой.       Тики фыркнул с откровенным пренебрежением.       — И давно ты не носишь траур? — снова молчание. — Что ж, полагаю, надобность в нём отпала сразу по приезде. Всё-таки смена обстановки творит чудеса, ведь вид у тебя вполне себе цветущий, — задумчиво добавил он, пристально рассматривая девушку. — А может, то заслуга старых знакомых…       — Тики, позволь мне объясниться…       Раздался громкий звук удара: монета оказалась прижата к поверхности стола ладонью мужчины. Линали подпрыгнула от испуга, выронив из рук свои туфли, о существовании которых успела напрочь позабыть.       — Объясниться, — саркастически хмыкнул он, после чего развернулся на стуле, положив локоть на его спинку; поза была нарочито расслабленной, однако мышцы лица, шеи и плеч Тики выдавали, насколько он в действительности напряжён. — Милая моя, мы же оба знаем, что твоё «объясниться» будет ничем иным как наглой бессовестной ложью. Так что я не вижу смысла тратить силы на подобный фарс. Давай лучше сразу перейдём к моменту, где я решаю, какие меры мне следует предпринять в связи со всей этой крайне неприятной ситуацией.       Предрекая худшее, Линали судорожно сглотнула; её дрожащие руки непроизвольно сжались в кулаки.       — Помнится, однажды я уже дал тебе понять, что совершенно не чураюсь физической расправы, особенно над теми, кто пытается отобрать у меня то, что принадлежит мне, — холодно произнёс Тики, из-за чего звук бешено колотящегося сердца девушки, казалось, стал доноситься до каждого уголка гостиной. — Так вот, я искренне не понимаю, почему ты, зная об этом, позволила себе пойти на подобную авантюру. Неужели наивно думала, что сей непростительный поступок сойдёт тебе с рук? Что я ни о чём не прознаю?       — Да, я так и думала, — опустив голову, призналась Линали, однако мужчина никак не переменился в лице, лишь продолжал испытующе смотреть на неё.       В итоге прошло не меньше минуты, но девушка не торопилась что-либо добавлять, поэтому Тики как-то устало вздохнул и развёл руками:       — Что ж, тогда дело остаётся за малым — разыскать твоего ненаглядного ублюдка и самолично застрелить его. Думаю, теперь-то уж я имею на это право.       Страшное осознание, что его слова — не блеф и не шутка, вынудило Линали отбросить всякую гордость.       Вмиг преодолев разделяющее их расстояние, девушка упала ему в ноги.       — Я умоляю тебя, Тики, прошу, не делай этого! — отчаянно взмолилась она, не сдерживая слёз. — Пожалуйста!.. Это я во всём виновата. Я была инициатором. Он бы ни за что не приблизился ко мне, если бы я не захотела. А потому не на нём тебе свой гнев нужно вымещать. Меня накажи. Я та, кто заслуживает смерти от твоей руки, не он.       Линали взяла его руку в свои ладони, прильнула губами к костяшкам пальцев; и поскольку никакой реакции не последовало, она медленно, с опаской подняла на него свои затуманенные влагой глаза.       С застывшим, как маска, лицом Тики смотрел на неё сверху вниз, и от этого взгляда ей вдруг до одури захотелось стать чем-то неодушевлённым, дабы не иметь возможности прочувствовать на себе, что такое всепоглощающий стыд вкупе со страхом.       Ещё никогда он не смотрел на неё так.       Презрение и разочарование — эти эмоции до того близко граничили с брезгливостью, что Линали невольно ощутила отвращение к самой себе.       — Готова унижаться передо мной, лишь бы защитить его?       В голосе его была сталь. Тяжёлая и холодная.       — Мы оба знаем, что только это мне и остаётся делать, — промолвила она, и её губы скривились в виноватой полуулыбке.       — Ты выглядишь жалко, Линали.       — Пожалуй, да. Так и есть.       Тики хмыкнул и, резким движением высвободив свою руку, поднялся со стула. Сделав несколько шагов, он остановился. Повисла тишина, нарушаемая его тяжёлым глубоким дыханием. Он стоял к Линали спиной, и та жадно следила за каждым его движением, гадая, что он предпримет.       — Его смерть и будет твоим наказанием, — наконец процедил он сквозь зубы и медленно развернулся, дабы пронаблюдать, как новая волна ужаса исказит миловидные черты лица девушки. Результат настолько превзошёл его ожидания, что он не смог сдержать своей жуткой ехидной ухмылки, добавив: — За подобные грешки нужно платить, милая, и платить дорого. А прожить остаток жизни, будучи снедаемой чувством вины, — вполне достойная плата, я считаю.       — Нет, нет, нет… — почти задыхаясь, еле слышно зашептала Линали; ноги её не слушались, и ей пришлось приложить титанические усилия, чтобы подняться с колен и добраться до мужчины. — Ты не можешь, Тики. Нет, ты не такой человек. Я тебя знаю…       Проговаривая это, девушка инстинктивно вцепилась своими тоненькими бледными пальцами в рубашку Тики так, будто всерьёз рассчитывала, что сумеет его удержать при необходимости.       — О нет, дорогуша, ты меня совсем не знаешь, — усмехнулся он надменно, иронически, — не знаешь, насколько жестоким человеком я могу быть. В противном случае даже просто мысль об измене не посмела бы зародиться в твоей глупой головушке. Но, видимо, я был слишком мягок с тобой, за что сейчас и расплачиваюсь.       — Н-но… но разве убийство — это выход? — не отступала Линали. — Я ведь могла хотя бы попытаться искупить свою вину перед тобой, но, если ты совершишь непоправимое, между нами не останется ничего кроме взаимной ненависти.       Тики саркастически приподнял бровь, а после парировал с деланным пренебрежением:       — Непоправимое уже совершила ты, а не я. И как ты надеешься искупить свою вину? Будешь усердно разыгрывать роль идеальной жены? Притворятся, будто я для тебя что-то значу?       — А разве я что-то значу для тебя?       Сей неожиданный вопрос привёл мужчину в смятение и растерянность, которые он не сумел скрыть от безотрывно смотрящей на него девушки; та приоткрыла рот, удивившись чужой реакции, и то ли это произошло осознанно, то ли нет, но взгляд её вдруг сделался другим, менее испуганным, почти осмелевшим.       При мысли, что Линали непременно попытается воспользоваться случайно пробитой брешью в его броне, в груди Тики заклокотала неподдающаяся контролю ярость.       Ладонь мужчины легко коснулась щеки девушки, затем опустилась к подбородку и любовно огладила его. Опешив, Линали хотела было робко спросить, зачем он это делает, но в итоге лишь судорожно выдохнула, напрягшись всем телом.       Длинные горячие пальцы Тики сомкнулись на её шее.       — После смерти твоего брата и потери нашего ребёнка я искренне сопереживал тебе, — прошипел он ей в лицо. — Тогда ты казалась такой несчастной и беззащитной, что я возжелал сделать всё возможное, чтобы помочь тебе пережить утрату и, наконец, сблизиться с тобой. Ведь я совру, если скажу, что с момента нашего знакомства ты была и оставалась мне глубоко безразлична. Это не так. — Фиалковые глаза девушки широко распахнулись от сего откровения. — К сожалению, ты настолько замкнулась в себе, что я попросту не имел шанса подступиться к тебе. И я решил: нужно время. В конце концов, я понимал, что являюсь последним, кого ты хотела бы видеть подле себя в столь сложный период, а потому поступил благоразумно — не стал навязываться. В итоге, когда ты заявила, что хочешь поехать в Йоркшир, я буквально оказался в безвыходной ситуации, ибо мой категоричный отказ грозил обернуться ненавистью с твоей стороны.       — Тики, прошу…       Пальцы на тонкой шее несильно сжались, причинив вполне ощутимый дискомфорт. Девушка машинально ухватилась обеими руками за чужое предплечье.       — Я доверился тебе, Линали, — прорычал он с чувством жгучего разочарования. — И что же ты сделала? Правильно: предала меня. Ты, маленькая эгоистичная дрянь, отчего-то решила, что имеешь право искать утешения в объятиях любовника, не только оставаясь при этом моей законной женой, но и без зазрения совести пользуясь привилегиями своего статуса. И после этого тебе ещё хватает наглости умолять меня не причинять вред этому жалкому ублюдку, чувствами которого ты, судя по твоим же словам, манипулировала точно так же, как и моими.       Будучи напрочь сбитой с толку, растерянной и пристыженной, Линали, казалось, утратила способность к речи. Впрочем, сказать ей было нечего.       Руки безвольно опустились вдоль тела, губы мелко задрожали, а из глаз снова потекли слёзы.       Чуть запрокинув голову и прикрыв веки, она дала понять, что сдаётся на его милость.       Тики сие не впечатлило. И поскольку бушующие в нём эмоции по-прежнему требовали выхода, он схватил Линали за плечи и, развернув, грубо прижал к стене в аккурат между камином и комодом.       Девушка ахнула от неожиданности и тупой боли, молнией разнёсшейся по спине.       — Утром мы уезжаем, так что будь готова, — сказал он безапелляционным тоном, удерживая её за подбородок так, чтобы между ними сохранялся зрительный контакт. — И не смей покидать усадьбу, пока я не вернусь. Иначе пожалеешь.       Добившись от неё утвердительного кивка, Тики твёрдым размашистым шагом покинул гостиную. Когда воцарилась звенящая тишина, Линали медленно осела по стене на пол и, спрятав лицо в ладонях, неудержимо, почти истерически зарыдала.