За высоким забором

С участка Еси Края валил дым. Мама принюхалась: — Снова он свою дрянь жжёт! Никакого покоя, приличным людям нельзя уже чистым воздухом подышать! Её совершенно не смущало, что дом Еси находился через три забора от них. Зычный голос игнорировал подобные мелкие препятствия. В юности мама была оперной певицей, но потом что-то пошло не так, и она решила собирать генофонд, чтобы не зависеть от «тупых мужланов, которые всё равно ничего путного, кроме детей, сделать не в состоянии». С тех пор у Кати каждый год рождалось минимум по одному брату или сестре, а иногда сразу двойни или тройни. Он честно радовался, потому что за кислые мины мама больно била. В глубине души Катя мечтал быть единственным ребёнком. Живущим в приюте или на необитаемом острове, главное — как можно дальше от своей безумной семейки. Через три забора маме прилетел ехидный ответ: — Мы не виноваты, что вы себе там воздух испортили, Маш Батьковна! Если что-то не устраивает, жалуйтесь дяде Мише! «Дядей Мишей» звали сурового копа, который минимум раз в месяц летом жарил шашлыки и при этом не растолстел и не потерял бдительность. От его взгляда скисало молоко и падали дети с деревьев. Детей он, конечно, не бил, как мама, но отчитывал и прогонял, будто бы случайно суя им в карманы ягоды или яблоки в зависимости от того, зачем они к нему лезли. Ирония в том, что мама дядю Мишу не любила, как и многих других соседей, неважно, стояли их дома тут ещё до динозавров или только-только на месте пустыря начал закладываться фундамент. За десять минут она была способна вывести из себя кого угодно, а шумных и глупых людей — по словам того же Еси, врага мамы номер один — дядя Миша терпеть не мог. Поэтому жаловаться никто никуда не пошёл, а Кате вручили кисть и ведро с краской. — До обеда чтобы покрасил забор, — скомандовала мама. — Пусть этим гадам тоже воняет! Катя не посмел сказать матери, что вонять краской будет в первую очередь им самим. Раздав ценные указания детям помладше и Прокофию, старшему сыну, который пока ещё не вырос настолько, чтобы с ней спорить, но уже подозрительно много думал, мама встала в фирменную дачную позу и принялась выдирать сорняки. Судя по тому, с каким остервенением это делалось, на месте травы она представляла шеи своих недругов. Забор окружал участок с четырёх сторон и был сплошным, как чёрная полоса в жизни Кати. В этом году он пошёл в школу и снова убедился, что людям верить нельзя. Особенно тем, кто в глаза тебе льстил, а за спиной поливал грязью. Не то чтобы его это трогало (после маминых-то побоев), но обидно было, да. У всех нормальные семьи и родители, а у них… Отца своего Катя не знал и подозревал, что тот убежал сразу, как только заделал маме детей. Остальные «папы» были временными. Надолго задерживались только многочисленные сваты-дяди-свёкры, из которых мама цедила то связи, то деньги, то бесплатную рабочую силу. Бесплатной рабочей силой чувствовал себя Катя, когда в первый раз шлёпнул набухшей от краски кистью по шершавому дереву. Забор поставили задолго до его рождения, древесина успела высохнуть и потрескаться. В углублениях, куда были воткнуты колья, жили насекомые, даже один муравейник имелся, который Катя обошёл по широкой дуге, чтобы не залить его случайно краской. Сквозь щели между досками можно было увидеть новый, недавно построенный дом и широкоплечего мужчину, который делал зарядку. Вместе с мелким внуком он въехал в начале лета и ещё не успел поссориться с мамой, поэтому та соседей принципиально не замечала. Во дворе у них стоял бассейн и мангал для шашлыков, за домом прятался туалет, а совсем близко к забору росла старая яблоня. Видимо, сосед решил её не пилить, хотя она редко плодоносила, а если и скидывала плоды, то они были мелкими и кислыми. — Шевелись! — прикрикнула мама, ни к кому конкретно не обращаясь, но забегали все: мелкие побежали собирать клубнику, Прокофий смылся в дом, где изобразил бурную деятельность, а Катя опять флегматично ляпнул кистью поверх старой краски. Будь мама умнее, она заставила бы сначала содрать бесцветный слой с отваливающимися кусками, а уже потом заниматься пачканьем всего и вся в противно-розовый цвет. Но маме было некогда о таком думать, потому Катя не особо старался. Всё равно через пару дней придётся начинать заново. — Пст! — услышал Катя из-за забора. — Эй, ты, с шарфиком! — Чего тебе? Самую большую дырку между досками занял чей-то глаз. — Дружить давай. Внук соседа, понял Катя. Мелкий и вертлявый, он выглядел, как и все дети, приехавшие летом в деревню к родственникам, чумазым, растрёпанным и невероятно счастливым. — Я занят. Катя сделал вид, будто красить забор — очень интересно. Повторять подвиг Тома Сойера ему не хотелось, но если мелкий не отстанет, то, видимо, придётся. Мелкий не отстал. — Меня зовут Люси, потому что мой батя цыган, — похвастался он и просунул между досок ногу. К изумлению Кати, мелкий оказался не только болтливым, но и гибким, поэтому сумел пролезть практически целиком на их участок. Хорошо, что мама не видела! — Ещё у меня есть мячик. Хочешь поиграть? Катя хотел стукнуть Люси по голове кисточкой и вытолкнуть обратно. Но вместо этого он бросил кисть в ведро и резко дёрнул Люси за руку, вытаскивая его застрявший шлёпанец из плена забора. Доска треснула и отломалась, открыв приличных размеров дыру. Мама всё ещё пропалывала сорняки, так что Катя аккуратно прикрыл дырку отломанной деревяшкой, сделав «как было», и поманил Люси за собой. Идея взорвалась в мозгу, как склянки Еси Края, когда тот забывал их на солнцепёке. Катя не был «хорошим мальчиком», но ему показалось несправедливым, что этот бесстрашный (и безмозглый, видимо) пацан мог попасть матери под горячую руку. Мимо дома и сада они пробрались, как мыши, и снова упёрлись забор. Только на этот раз у Кати был заранее подготовлен лаз для побега. — Ух ты! — не выдержал Люси и возбуждённо подпрыгнул, не слушая нервные просьбы «тише, идиот!» — А я думал, что это мне придётся тебя уводить тайным ходом! Кстати, как тебя там зовут? — Катя. — Девчачье имя! Кто бы говорил. Катя замахнулся, чтобы врезать-таки мелкому в лоб, но промахнулся. Люси оказался слишком быстрым и беспечным, чтобы всерьёз обидеться. Он поправил гротескно огромную соломенную шляпу с кучей заплаток и уставился на Катю честными невинными глазами. Вот сопляк, ещё в школу не пошёл, а уже знает, как крутить людьми! Будь у Кати право выбора, он бы просидел в животе матери ещё месяцев шесть, лишь бы не рождаться «Катериной Шарлотенко». Всё потому, что на какой-то очень сложной неделе беременности, когда матери не дали пироженку, она психанула и решила, что второй ребёнок обязательно должен быть девочкой. И записала его ещё до появления на свет как девочку, наплевав на результаты осмотров и здравый смысл. Свои люди у неё были везде, не зря её называли Машей Биг, поэтому против бредовой выходки никто не восстал. А потом стало уже слишком поздно. — Тебе нельзя к нам, — говорил Катя с трудом, но старался, чтобы получалось внятно. Люси едва поспевал за его широким шагом и часто спотыкался о камни. — Мама не любит чужих. И людей в целом, думаю, тоже. — Но ты же со мной сейчас, — возразил Люси. — Значит, хочешь дружить! — Я хочу… Странно как-то вышло: Катя думал бросить мелкого на дороге и вернуться домой, но в итоге шёл с ним до конца улицы, потом обратно и за угол, куда вела уже другая тропинка. В той стороне высились дома, где жили старики и упрямые люди, считавшие, что на даче надо пахать. Каждое утро раньше всех у них включалось радио и раздавалось то гудение газонокосилки, то бензопилы, то ещё какой техники, которую мама не признавала как вид. Всё надо делать своими руками или не делать вообще. С трудом она приняла телевизор и электрическую плиту в своём доме и то лишь потому, что их купили бывшие мужья. Так вот, улица, на которую Катя с Люси свернули, была образцовой: аккуратно подстриженная трава, ровные заборы, у некоторых даже в гаражах стояли машины. — О, а тут живёт дедушкин сослуживец дядя Сёма! — ткнул пальцем в один из домов Люси. За высоким забором и правда сидел в кресле и читал газету серьёзный мужчина со странной причёской. При виде него хотелось отдать честь и по-пластунски уползти, чтобы не нагрузили ничем общественно-полезным. К счастью, к воплям детей местные были привычны и на Люси не обратили внимания, позволив утянуть его обратно на родную дорогу. Вместе, то пиная камни, то сражаясь на «мечах» — кривых палках, вырванных прямо из вылезших за ограждения кустов — они добрались до участка Еси Края. Оттуда до сих пор валил дым, но ни паники, ни воплей «Гори сарай, гори и хата!» слышно не было. Любопытство в попе у Люси играло на полную катушку, и он с разбега запрыгнул на забор, повиснув на нём, как постиранное бельё. Катя тяжело вздохнул, но влез следом. — Маня-я-я! — тихонько позвал сосед Еся свою то ли дочь, то ли жену, то ли ассистентку. Кем она там ему была, не знал никто, но девушка ходила мимо скамеек с бабушками так, будто страдала избирательной глухотой. Или наслаждалась чужим бешенством. — Чего? — сердито откликнулись из дома. — Меня зовут Моне! Мо-не, а не Манэ или, прости господи, Маня! — Да какая разница, сюда иди, — голос Еси сменился с жалобного на деловой, и Моне, закатив глаза, подошла к нему посмотреть, что же такого интересного Еся нашёл в бочке, где до этого жёг неизвестную Кате дрянь. — Смотри, какая интересная реакция! Взаимодействие этих минералов с огнём было не изучено раньше, и я решил провести эксперимент… Еся Край, по словам мамы, был доктором, и доктором гениальным, вот только талант создавать проблемы на пустом месте себе и другим вышел ему боком. Проколовшись на продаже наркотиков в детские дома Швейцарии, он спрятался под крылом у Большой Мамочки, которая любезно сделала для него всё, лишь бы продвинуть свой конфетный бизнес. Вроде бы это было уже после скончавшейся в муках карьеры певицы… Или до? А, неважно. В итоге Еся мать всё равно кинул, нашёл себе новых заступников и благополучно осел в Новомирском районе их посёлка городского типа. Маме хватало забот с детьми, поэтому она махнула на Есю рукой, но обиду затаила, о чём не уставала напоминать каждый день. Пилила она его за любую мелочь, и Катя с содроганием ждал дня, когда Еся подложит им под фундамент связку тротила. Моне же… Ну, Катя не понимал, чего бабки так возмущались. Нормальная девушка, красивая, волосы красит в зелёный — значит, не зануда, как некоторые. Она кормила детей виноградом (невкусным) и иногда конфетами (слишком сладкими), а особо наглых любителей погулять по чужим огородам заставляла помогать ей по дому. — Кыш, — шикнула она на Катю и Люси. Снятые с верёвки белоснежные простыни облепили её руки, как перья диковинной птицы. — Уходите, пока не заметил! — Ла-а-адно, — разочарованно протянул Люси, скорчил печальную мордашку и постучал ногами по забору, словно хотел специально привлечь внимание всех соседей. Моне быстро вспорхнула в дом по хлипкому на вид крыльцу и вынесла в полотенце четыре ещё тёплых пирожка. — С яблоками? — облизнулся Люси, и Моне, к удивлению Кати, ласково ему ответила: — Да. Кушай на здоровье. Бережно прижимая к груди пирожки, Люси скатился с забора и побежал следом за Катей. Тот сам не знал, куда шёл, но старался растянуть прогулку подольше, пока мать не хватилась его и не подняла крик. До встречи с Люси ему банально не с кем было играть и гулять: другие дети в посёлке или уже давно не дети, а подростки, или слишком малы, чтобы выйти со двора без взрослых. Не то чтобы мама запрещала Кате «дружить», нет. Просто… кому захочется общаться с таким, как он? Наверняка и Люси сбежит, как только увидит его лицо. — Будешь? — этот олух уселся на поваленное дерево у кромки леса и протянул Кате пирожок. — Нет, спасибо, — в шарфе летом было жарко, но Катя никогда не снимал его при чужих. Поёрзал немного и отвернулся, чтобы Люси не совал ему под нос отломанный кусок пирожка, с которого на дерево падали кусочки яблок в сахаре. — Не хочу. — М-м, — промычал Люси неодобрительно. — Это ты зря! Тогда мне больше достанется. Катя ожидал, что мелкий сожрёт все четыре пирожка, и сильно удивился, когда в бездонной глотке исчез всего один. Он непонимающе смотрел на Люси, который облизывал пальцы, а затем вытирал их об шорты. Спросил — хрипло, тяжело выталкивая наружу слова: — А эти кому? — Один тебе, если всё-таки захочешь, — ответом была широкая улыбка от уха до уха. Люси умел, оказывается, улыбаться только так — во всё лицо, словно вместо кожи и костей в нём была пластичная резина. — И два для Саввы и Яшки, они позже приедут, там какая-то ерунда с машиной случилась. Кто такие Савва и Яшка, Катя в тот день так и не узнал. Зато услышал сотню, не меньше, баек про житьё майора полиции в отставке Гарика Петровича Мартышкина, деда Люси. Этот мужик был ещё слишком бодр для своих лет, потому раскрывал преступления чаще, чем его сослуживцы бегали за кофе в перерывах между совещаниями. Ещё он был за ЗОЖ и приобщал к этому делу внука, из-за чего у Люси все колени и локти были помногу раз разбиты и заклеены пластырями вкривь и вкось. Гонял его дед нещадно, чаще всего по участку, но бывало и к лесу заставлял бежать, и через всё поле на ферму к Мининым, которые незваных гостей прогоняли тапками, вилами и иногда внезапными пожарами. После такого Люся был крепче, чем большинство детей, и совершенно не боялся ни воспитательных тумаков, ни криков. — Тётя Дуся больнее бьёт, — признался мелкий, и без перехода полез к шавке, что бегала во дворе одного из коттеджей. Шавка громко лаяла и пыталась откусить Люси пальцы, а тому было весело, словно и не чувствовал он опасности. Катя подумал немного и пошёл вперёд, ожидая, что рано или поздно или шавке надоест, или Люси станет жалко себя, любимого. Спустя пару минут он правда догнал: красный и вспотевший, со следами царапин на пальцах, Люси светился от гордости. — И зачем? — Она девочку укусила, — помрачнел Люси. — Маленькую. Девочка шла мимо и никого не трогала, а собака пролезла под забором и набросилась на неё. Деда еле отодрал. А хозяева!.. Катя вспомнил: здесь жил Григорий Секиренко, глава местного ЖЭКа. Как говорила мама, подлый тип, ни копейки больше не даст ему якобы на ремонт дорог и заливку их асфальтом. «Три года подряд сдавали деньги, а дорог как не было, так и нет! Зато вторую машину себе купил, сволочь». — Плохие люди. — Угу. Люси шмыгнул носом. Они прошли водонапорную башню и сторожку Эддика, местного электрика, который не пил, но электричество обрубал за милую душу. Подношения принимал только в виде фруктов от красивых девушек, а на все вопли пенсионеров ковырялся в ухе и говорил: «Не нравится — чините сами с божьей помощью». На цыпочках прокрались мимо дома Бабы Яги, в миру странной тётки неопределённого возраста, которая терпеть не могла детей и прогоняла их чуть ли не метлой. Во двор к ней за вкусными яблоками лазили слишком часто, вот и ополчилась. Ещё она была единственным нормальным врачом на весь посёлок, так что спорить с ней не отваживалась даже мама. У любого могло неожиданно прихватить сердце или голову, что тогда, скорую ждать, которая приедет после дождика в обед? Поэтому Бабу Ягу уважали и любили, по крайней мере, официально. — А теперь ты со мной дружишь? — неожиданно спросил Люси. — Нет, — опешил от резкого поворота событий Катя, даже остановился, чтобы заглянуть в печальную мордашку Люси и подумать: блин, я ведь хочу! Только сказать не могу, во рту больно. И зубы трясутся от страха. — То есть, я не знаю!.. Можно подумать? — До завтра, — строго кивнул Люси. Это лучше, чем ничего. Мама вообще не давала своим детям права выбора. — А почему ты хочешь со мной дружить? — Ну, ты прикольный! — рассмеялся Люси, быстро сменив «строгость» на уже знакомую лыбу. — А сидел такой грустный у забора, вот я и решил, что гулять веселее! И я никого тут ещё не знаю, кроме Яшки и Саввы, поэтому хочу завести побольше друзей. Только деда сказал к вам домой не ходить и пироги не воровать, иначе неделю сидеть не смогу… Чего ты ржёшь?! Катя давно не смеялся — слишком больно — но сейчас почему-то не смог удержать фырканья, глухого и хриплого, в кои-то веки похожего на нормальный человеческий смех. — Эй, нечестно, дурак-дурак! — завопил Люси и начал колотить по плечу Кати ладонями, будто верил, что это правда может причинить ему вред. От смеха в животе закололо, на глазах выступили слёзы. — Ой всё, не дам тебе пирожок, раз ты вредничаешь! — Ешь сам, — разрешил Катя, вытирая слёзы шарфом. Ему стало даже плевать, увидит Люси шрамы или нет. Причинить такую же боль, что и другие, этот нелепый пацан всё равно не сумеет. — А то мелкий, чтобы меня бить. Подрасти для начала. Взгляд Люси неуловимо изменился, стал взрослее и тяжелее. Буквально пару мгновений он очень внимательно рассматривал лицо Кати, а затем… вскинул ладони к небу. — Подрасту и победю… побежу… надеру тебе задницу! Лады? Откуда слова такие знает только… Катя хмыкнул и пожал неожиданно сильную руку. — Лады. Домой он возвращался, как шпион, проникающий в стан врага — кружным путём, через дырки в чужих заборах, постоянно оглядываясь и стараясь не шуметь. Был велик шанс, что мать до сих пор возилась с грядками, обедом и младшими детьми, так что его отсутствия никто не заметил… А если и заметил, то побоялся ябедничать, чтобы первым не получить по шапке. Так и вышло: ведро и кисть лежали на прежнем месте, окрашенный кусок забора успел высохнуть, а кисть с остатками краски — намертво прилипнуть к траве. В краске застряло несколько пчёл, почему-то не умерших ещё на подлёте от резкого запаха. Катя не стал их трогать, забрал ведро и потопал к дому. Пирожок с яблоками немного скрашивал перспективу остаться без еды за все прегрешения: мама умела выдумывать их из пустоты, как по щелчку пальцев. Даже если ты ни в чём не виноват, мать всё равно найдёт повод. — Свезло тебе, — на кухне сидел Прокофий и читал книгу. Катя всегда знал — слишком умный, тяжело ему будет. — Мать спать легла и не спалила. Но знай, что в следующий раз я на тебя настучу. Не хочу огребать, пока ты шляешься невесть где. В переводе на человеческий язык это означало «прикроешь меня за то, что сегодня я молчал». Язык у Прокофия был длинный, он мог разболтать любой секрет. Вряд ли Кате делались послабления за красивые глаза. Скорее всего старшему братцу просто не улыбалось взваливать всё на свои плечи, вот он и нашёл того, кем в случае опасности мог манипулировать. Он так думал, а Катя с ним не спорил. — Как скажешь. — То-то же, — ответ Прокофию понравился, и он вернулся к своему учебнику по внешкольному чтению за девятый класс. Воспользовавшись этим, Катя достал из холодильника питьевой йогурт и прошмыгнул в комнату, которую делил с Данькой и Олегом. Братья спали без задних ног на кровати, оставив Кате лишь самый край. Йогурт был холодным и кислым, но Катя выпил его весь, вытер рот, поморщившись по привычке (шрамы давно не болели), и лёг спать. Делиться с кем-то удивительным знакомством и странными — по большей части приятными, — впечатлениями он не собирался. Ещё чего, у них семья эгоистов, каждый сам за себя, так что никто не посмеет заставить Катю отдавать остальным своего «друга». Даже если на следующий день Люси передумает и найдёт товарища по играм интереснее, себе самому Катя мог признаться: этот день был самым весёлым и лёгким за всю его недолгую жизнь.