За высоким забором

Восьмую сестру, которую мать однажды привела в дом, звали не по-русски — Бадерхаят. Возможно, потому что её отец был татаром и благополучно смылся, оставив матери ребёнка с неблагозвучным именем. Хитрые жопы эти татары, думал Катя, везде найдут выгоду. Девочка от этого, впрочем, страдала сильнее всего — миленькая, с непропорциональным носом на смуглом лице, она выделялась среди других детей, как роза в саду ромашек. Так выразился Прокофий, потому что Катя таких сравнений не знал и сказал бы проще, спроси кто его мнения. Бедная Бадерхаят была красивой и несчастной девочкой, которой не повезло родиться в семье Шарлотенко. Едва она переступила порог, её тут же переименовали в Брюлле, потому что мама в тот день очень хотела именно такой десерт, и ни о чём другом думать не могла. — Добро пожаловать! — сказал ей тогда Прокофий с льстивой улыбочкой, опустив окончание фразы: «в клуб брошенных детей с жуткими именами». Катя отмалчивался, ведь не был уверен, что новоиспечённая Брюлле не бросится на него с ножом, как это однажды сделала малышка Прасковья. Чудесный ребёнок трёх лет, зарезавший двух куриц на заднем дворе дома, чтобы вызвать духа матерного гномика. Матери об этом не сказали, куриц запекли с чесноком, а Прасковью вежливо попросили больше так не делать. Она, кажется, поняла, но с тех пор Катя старался не задевать её и не поворачиваться спиной. Мало ли что. Брюлле была не такой. Она тихо плакала, зарывшись лицом в подушку, потому что с рождения жила с папой в Райскокущинском районе, далеко от железной дороги и близко к морю. Плавала, собирала янтарь и ракушки, не знала горя и забот. Увы, время «превращения комка какашек в сознательную личность» закончилось, и мать потребовала дочь обратно. Имела право, так что её папаша не особо-то и спорил — жизнь ему явно была дороже. — Страшила! — кричали ей во дворе. Городские, которых родители привозили на лето в посёлок, часто позволяли себе слишком многое. Из-за этого рядом с Брюлле всегда находился кто-то из старших, не позволяя до конца растоптать девчонке чувство собственного достоинства. Она же держалась молодцом и почти не вздрагивала, слыша обидные слова. В их посёлке городского типа терпеть издевательства было сложно. Дети здесь были не пуганными, злыми, опасными. Катя, пока не вырос, никогда не ходил один, а в случае проблем решал их кулаками. Но он был всё-таки мальчиком, и никто ему и слова не сказал бы за чужие разбитые носы и синяки. А Брюлле не могла драться, «онажедевочка». Брюлле не могла ответить обидчикам в их же духе, она вообще ничего не могла — только стоять, слушать и глотать слёзы. Так тянулось около двух месяцев, во время которых Катя почти не видел Люси и много времени проводил с новой сестрой. Жалел её. В душе шевелилось что-то такое… Желание оберегать, наверное. Прокофий назвал бы это слабостью. Но Катя в его же книгах читал о сострадании и о том, что маленькие люди должны держаться вместе. * Мама придумала кучу очень срочных дел, с которыми Катя провозился до обеда и лишь после него смог выбраться с участка и побежать к полю. Раньше оно было наполовину бесхозным. Одну половину выкупили Минины, городские особых голубых кровей, и никого на эту территорию не пускали. Забора или собак, конечно, не было, но все знали и так, что ходить там не следует. Другая половина уже лет десять как зарастала сорняками, ромашками и крапивой на радость детям, обожающим искать там дикую землянику и неприятности. Брюлле любила сидеть под надёжным укрытием кустов и высокой травы, рассматривать божьих коровок и плести что-то девчачье из обрезков ткани. Вместо привычной мирной картины Катя увидел троих мальчишек из соседнего посёлка за железной дорогой — беднее, чем их, полного старых домов ещё советской застройки и людей, зависть для которых была вторым именем. Мать презрительно называла их нищебродами и попрошайками и говорила, что подобную грязь надо выжигать. К счастью, её бредни давно никто не слушал, а поднимать старые связи ради далёких соседей ей было лень. Дети пришли оттуда и стояли над перепуганной Брюлле. Они кричали: — Пугало! Пу-га-ло! — и Катя соврал бы, если бы сказал, что ему не захотелось в этот момент выбить им все зубы. — Не трожьте её! — Вали, уродец, — огрызнулся один из мальчишек. Они были старше, выше и сильнее. Типичные хулиганы, как в ужастиках того автора… как его там… Из головы вылетело. Такие хулиганы, у которых обязательно проблемы в семье и нож в кармане. Или осколок от разбитой каким-нибудь алкашом из местных бутылки. — Сам вали! — Катя бросился на ближайшего мальчишку и повалил его на землю. Брюлле, беззвучно плачущая всё это время, вскрикнула. Второй гад схватил её за руки, удерживая на месте, а третий поднёс к лицу осколок. — Смотри, рыдает! Вот тебе за твою жирную мамашу и братьев, и вообще… Перед глазами Кати поплыли красные круги. Он изо всех сил рванул к Брюлле, но поваленный враг схватил его за ногу и потащил назад. В итоге Катя беспомощно пропахал носом траву и услышал тонкий слабый стон, похожий на щебет птенца, выпавшего из гнезда. — Суки! Со стороны кровь напоминала клубничное варенье. Катя любил сладкое, но кровь на лице Брюлле вызывала гнев, отчаяние и страх, а никак не голод. Если бы он мог, то вцепился бы в шеи этим уродам и загрыз их насмерть. — И ты сам не лучше, — хмыкнул тот, с осколком. — Страшный, пиздец. Тебя мать из какой задницы достала, а? Его ударили в живот. В спину. Свернувшись калачиком, Катя терпел валющиеся градом удары. Было больно, но совсем рядом хныкала Брюлле, поэтому он должен был вынести всё — и помочь ей. Хреновый из него старший брат. Справа раздался смутно знакомый голос: — Отвалите от них! — и удары почему-то прекратились. С трудом разогнувшись и убрав руки от живота, Катя увидел спину в красной майке. Малявка Люси стоял перед ним, как самая крепкая в мире стена, а двое мальчишек едва ли старше его самого наступали на уродцев со стеклом. — Что вы нам сделаете?! — У вас стекло, а у нас труба, — ухмыльнулся один из неожиданных помощников. Он был бледный, кудрявый и какой-то пристукнутый на вид. Водопроводная труба, ржавая и кривая, в его руках смотрелась нелепо, но махал пацан своим оружием весьма умело. — Кто кого? — подал голос второй. — И вообще, разве вам мамаши не говорили, что нельзя играть с огнём? — О чём ты? Катя сощурился и рассмотрел в руках второго, чернявого, зажигалку. Детям обычно не давали спички, чтобы они не спалили к чертям весь посёлок, но этот явно знал, где достать то, что запрещено. Без колебаний чернявый поднёс зажигалку к сухому листу пшеницы. Растение загоралось плохо, но всё-таки дым от него пошёл. Дальше дело удачи и направления ветра — перекинется на участок Мининых или пронесёт? Уроды со стеклом побледнели. Поняли, что если не унесут ноги, то выносить потом будут уже их. — Псих конченый! Чернявый ухмыльнулся и подпалил ещё один лист. Наверное, достань он из карманов пистолет, эффект не был бы таким сильным. Бежали уродцы быстрее ветра, а пламя тем временем, к огромному сожалению чернявого, немного почадило и с тихим «пуф» погасло. — Жаль, — вздохнул чернявый и спрятал зажигалку. — Я хотел как Русик всё спалить к чертям, а потом смотреть со стороны на пожар, типа крутой. — Тебя бы потом на скорой также как Русика увезли, — скривился пацан с трубой. — Или Баба Яга лечила, чтобы не помер. Честно говоря, страх перед Бабой Ягой был меньшей из проблем Кати — здесь и сейчас, по крайней мере. Не обращая внимания на сильную резь в животе и тошноту, он подполз к Брюлле и осторожно положил её голову себе на колени. Поперёк лица девочки сочился сукровицей жуткий шрам. — Б-братик… — шмыгнула носом Брюлле и через силу выдавила улыбку. Ей было больно, очень больно, но за два месяца Катя успел хорошо узнать её характер. Будет терпеть до последнего и молчать, словно партизан на допросе. — Тихо. Лежи. Всё будет хорошо. От волнения Катя говорил невнятно, но Брюлле, к счастью, его понимала. Люси со своими друзьями сбились в нелепую кучку, которая тихо шушукалась, обсуждая «план действий». — К Бабе Яге нельзя, она далеко, — решил пацан с трубой. Он был, похоже, самым взрослым и потому главным. — Мамка ваша… с ней понятно. Пошли с нами. Только кровь смыть надо. Яшка, дай воды, в рюкзаке была ж… Яшка — чернявый — поднял с земли старый потрёпанный рюкзак и вывалил из него кучу всего сразу: и бутылку воды, и верёвку, и набор перочинных ножей, и коробки спичек, и газовую горелку, какой обычно растапливали печь. — У нас есть секретное место, спрячемся там и обработаем рану. Люська постоянно себе что-то режет, однажды гвоздём ногу продырявил, а ещё чуть без глаза не остался. Катя очень запоздало подумал, что надо бы спросить имя. Но не спросил, бережно гладя сестру по волосам и больше ни о чём не думая. Имя — фигня. Не важно, как тебя зовут. Важно, что ты при этом за человек: дерьмо или нормальный. — Хорошо. Я понесу. Яшка с интересом уставился на Катины шрамы, ведь во время побоев шарф развязался и валялся где-то рядом. Плевать. К тому же Яшка ничего не сказал, только помог Кате устроить Брюлле на спине и даже поправил ей волосы, чтобы не мешали. Крови после умывания стало чуточку меньше. По пути Люси безостановочно болтал, отвлекая Катю и Брюлле от боли, Яшка мрачно пялился по сторонам, а пацан с трубой, назвавшийся Саввой, обстоятельно и терпеливо объяснял, как они здесь вообще оказались. По его словам, поле Люси не очень нравилось — деревьев нет, жарко, скучно, играть не с кем. Но земляника правда росла то тут, то там, и мелкому было весело набирать её полные горсти и нести братьям хвастаться. На хвосте он частенько приносил рой ос, каких-нибудь особо противных жаб и сынка Секиренко, который думал, что раз его батя «главнюк», то и ему можно. Со всем этим мальчишки справлялись без труда и даже не думали, что встрянут сегодня в почти семейную драму. — Люси за тебя поручился, — предупредил Яшка, когда они добрались до «секретного» места. — Не трепись об этом. Иначе худо будет. Лес был редким и не то чтобы очень большим, но дед Люси всё-таки умудрился сбацать внуку и его друзьям настоящий дом на дереве. Катя оценил. — Понял, — ответил он и послушно забрался по верёвочной лестнице наверх, надеясь, что Брюлле не свалится и ничего себе не сломает. В доме было мало места и при этом, как ни странно, появлялось ощущение уюта. Лежал матрас в углу, валялись комиксы и подушки, на видном месте (на погнутом гвозде, который видно и продырявил когда-то Люси ногу) висела аптечка. Больше всего дом напоминал кое-как прибранный чердак, куда сваливали все старые и ненужные хозяевам вещи. Совсем как они с Брюлле. — Клади сюда, — скомандовал Савва. — Эй, ты слышишь? Не бойся, я помогу. Немного умею лечить, меня в городе натаскали. Яшка, дай аптечку, Люсь, чайник поставь, только не спали всё, прошу… Причудливым образом соединяя уговоры, обещания и непонятные Кате медицинские термины, Савва ловко обработал чем-то остро пахнущим рану Брюлле и выдавил сверху из тюбика густую зелёную мазь. — Что это? — спросил Катя, чувствуя, как к горлу подступает комок. Только бы не вырвало, во рту уже чувствовался кислый привкус. Он держался из-за сестры, но когда та задремала, укрытая клетчатым пледом, держать лицо стало не перед кем. — Не знаю. Какая-то мазь, мне помогло, — пожал плечами Савва. Ожог на глазу он не скрывал. Не слишком похоже на «помогло». С теми, кто делится лекарствами, впрочем, лучше не спорить. — И Яшке тоже, когда его АК-47 горячей кочергой по спине шибанул. — Кто?.. — Зуров, сволочь, — буркнул Яшка. — Полковник какой-то там части, на другом конце посёлка живёт, среди этих ваших, блатных. Это Кате ни черта не объяснило: закон он не нарушал и из «ментов поганых» знал только дядю Мишу, который окопался себе на участке и носа оттуда не высовывал, и бомжа Кузьму, оказавшегося при близком знакомстве подполковником в запасе. — Сволочь, — на всякий случай согласился Катя и прижал руку ко рту. Резь в животе усилилась, терпеть уже не было сил. Правильно истолковав его жест, Савва пододвинул Кате тазик. Люси сделал чай, приволок откуда-то бутерброды, но Катя отказался — его всё ещё мутило и потряхивало. Зато чай на травах был вкусным и сладким. — Что мамаше скажешь? — Яшка крутил примус, странную штуковину, от которой пахло газом и медью. Над его головой покачивалась лампочка без плафона. — Упали, — не правду же ей говорить! — Много раз. Или свалились с велосипеда. — У тебя есть велик? — завистливо присвистнул Яшка. — Кру-у-уто! — Не у меня, а у Прокофия, — поправил его Катя. И скромно добавил: — Когда я вырасту, то куплю себе мотоцикл. Теперь свистели все трое, глядя на Катю так, как никто никогда на него не смотрел — с восхищением. Было даже как-то неловко. — Взял у брата велик, чтобы покатать малую, — повторил Савва. — Такая себе отмазка, но может сработать. И это, если станет хуже — иди всё-таки к Бабе Яге, за бутылку она поможет. Сейчас бутылки у них не было. А за «большое спасибо» никто не помогает, даже злые старые ведьмы. — А тётя Дуся? — вклинился в разговор Люси. — Она ж всегда нас защищала, когда деда злился! — К ней пилить далеко, — возразил Яшка. — И сперва она нам всем всыплет, отругает, а уже потом начнёт рыдать и обнимать, причитая, какие мы бедные и несчастные. Про тётю Дусю не слышал только ленивый. Бывшая комбайнёрша, она притворялась, что терпеть не может детей, а на самом деле охотно кормила всех, кто к ней приходил клянчить угощение и редко, когда было хорошее настроение, учила чему-нибудь полезному. Как драться, носки зашить, машину завести. Мировая, в общем, тётка. Почти такая же большая, как мама Кати, но добрая. — Значит, будем отмазываться, — решил Катя и покосился в окно. Оно было собрано из… ну, допустим, палок и листьев, а не палок и кое-чего другого, поэтому осенью и тем более зимой не защитило бы от ледяного ветра. — Темнеет. Нам пора. Спасибо. Катя настолько редко благодарил других людей, что почти забыл, как это правильно делать. В порыве чувств Люси крепко обнял его, попав по свежим синякам, ойкнул, извинился и предложил кусочек колбасы, невесть как оставшийся в пакете. Катя отказался, спустился вниз и даже сумел не разбудить Брюлле, которая крепко заснула. Правда, стонала во сне. — Она поправится, — Савва хлопнул его по плечу намного аккуратнее, а Яшка с Люси проводили к выходу из леса, откуда Катя уже сам мог добраться домой. Возле большого камня, служившего этой маленькой лесной банде ориентиром, они разошлись, как в море корабли. Катя улыбнулся своим мыслям и подумал, что дружить с Люси не так уж и плохо. По крайней мере его «семья» почти такая же ненормальная, как и Катина. Отличный повод для дружбы — общая боль. Дома Катя получил от матери по первое число, но Брюлле не тронули, и это самое главное.