sodoma et gomora

Портал распадается сотнями искр, теряющихся где-то позади, среди залежей книг — полок не хватает, их Влад складывает прямо на полу. Они выскальзывают из большого старого зеркала; на такие проще всего ставить постоянные переходы. В голове легко и пусто, межмирье шепчет неземными голосами. И от этого перетряхивающее желание ощущается еще острее. — Как думаешь, я не переборщил? — тревожится Ян. — Наверное, не стоило так кричать, мне теперь их очень жалко… Не хочется думать, что я кого-то напугал до полусмерти. Денница, как неловко… — Ерунда, иногда им полезно встряхнуться, — хохочет Влад. — Ты был хорош, инквизиторство, — голос его сбивается на особое рокотание, как у большого голодного зверя. — Очень хорош, да-а. Капитан… Умеешь производить впечатление, их всех пробрало, уверяю тебя. Прижимаясь так близко, он отчетливо чует пряный запах. Пустынный жар Столицы, раскаленный песок. В Петербурге стоят холода — словно упасть в ледяную воду. И только Ян по-прежнему опаляет, понимающе улыбаясь; приподнимается на носках, чтобы потереться о его висок. Мало. Мало этой неловкой нежности, такой уютной и домашней. Влад Войцек не привык греться на камнях под полуденным солнышком. Сгорать — так сразу. Коротким посвистом Ян просит спрыгнувшего из портала Джека убраться на кухню. Укоризненно урча, он убегает, только слышен цокот когтей. — Я-то думал, что с тобой такое, — довольно усмехается Ян. Запутывается пальцами в непокорных волосах, другой рукой проскальзывает по спине, точно по позвоночнику чертя линию. Останавливается на пояснице. С виду не скажешь, но в его тонких, ломких руках ровно столько сил, чтобы спасать Влада от падения. Фигурально и буквально — он без страха опирается, позволяя себя придерживать. — А что? — спрашивает Влад, делая вид, что это не его ведет, что не он вжимается до потемнения в глазах. Это кто-то другой, не Влад Войцек — вообще-то тоже чертовски приличный и понимающий, это нечто сильнее и древнее его, инстинкт, дикое желание. — Не так часто ты смотришь так, будто хочешь меня сожрать… при всех. — Не совсем… Жрать тебя — ужасная потеря для Гвардии, нигде больше Кара не найдет офицера, которого станут слушаться и так любить наши черти, — бормочет он, тянясь за тонкой ладонью, быстро проскальзывающей по виску, скуле, шее… Ян сам словно обращается призраком, его касаяния едва можно заметить. — Хватит, — Влад отрывисто просит. Ближе — уже некуда, он чувствует впивающиеся ребра Яна, когда тот глубоко и неспокойно дышит. — Ты же читаешь мои мысли… — Весьма неприличные, — нахально напоминает Ян, улыбаясь. — Издеваешься? — Немного. Любопытно наблюдать, как ты… изнываешь. Воздух искрит, и этого, пожалуй, достаточно. Ян отступает еще на крохотный шаг, чтобы прикрыть дверь в гостиную и зачем-то защелкнуть щеколду. Ненужные предосторожности. В следующий миг дыхание прерывается — навстречу тянет Влада, кидает — глазом не уследить, как он в единое мгновение оказался рядом и жадно приникает. Нетерпеливо порыкивая, Ян обнимает, сгребает рубаху на спине, комкает ткань, лишь слегка подцарапывая кожу. Сам Влад слепо шарит, гладит по шее, путается в волосах, сдергивая шнурок. Он скорее догадывается, чем полностью осознает, что с него стягивают рубашку, осторожно отбрасывая в сторону. Прохладца касается спины. И Ян впивается ногтями, тревожит спящие печати и счастливо ухмыляется, слыша негромкий рычащий стон. Жестко проводит по ребрам. — Знаешь, я тут подумал… — частит Ян, лишь ненадолго отстраняясь. — Мы можем?.. — Да! — жарко выдыхает Влад. Он с трудом его слышит, не понимает, едва соображает, весь его мир схлопывается до Яна Войцека-Зарницкого, с азартом терзающего его шею острыми зубами. — Ты же не дослушал, — укоризненно шепчет Ян, снова целуя его в висок. Кусает за челюсть. Это ненадолго трезвит. — Да ладно, ты слишком приличный, чтобы придумать что-нибудь, чего мне стоит опасаться… Что это за хуйня?! — подскакивает Влад, когда нечто касается его руки, оплетая. Он дышит уже спокойнее, оглядывается, с любопытством изучая сияющую гирлянду, обвивающуюся вокруг запястья, змейкой поднимающуюся по предплечью. Схватив лежащий на книгах амулет, Ян потирает его между пальцами. Простенькая, неопасная магия. — А, вот как? — понимает Влад, хмыкая. — Да что уж там, давай. Я согласен. Гирлянда завязывается сложным морским узлом; все еще ощущается слишком живой, глупый морок. Стягивает руки. Теплая, горящая. Влад не видит, но, наверное, она празднично переливается и несколько ехидно подмигивает. — Тебе нравится проявлять силу, да, господин инквизитор? Держать руки за спиной охуенно неудобно, а огоньки гирлянды издевательски теплят кожу запястий — как будто полыхающего в груди пожара, выжигающего весь воздух, недостаточно. Что-то вроде жадности захватывает весь рассудок, теснится в мыслях. Ему тоже хочется касаться, кончиками пальцев скользнуть по белеющим шрамам, впиться ему в плечи, в конце-то концов… — Нет, тебе нравится, — замечает Ян этим своим прохладным ровным голосом. И Влад сдавленно матерится, потому что он, как и обычно, прав, и от этого как-то особо горячо и стыдно. А от тяжелого, темного взгляда ему должно быть не по себе — Влад лучше всего знает, как искусителен и властен мрак, как он кружит голову. — У тебя же есть наручники, ей-Денница, зачем такие сложности? — спрашивает Влад, чувствуя, как жар растекается по шее, заплескивается на щеки. — Наручники для преступников, — твердо выговаривает Ян. Подводит его к дивану, надавливает на плечи, подсказывая ложиться, подталкивает подушку под лопатки. — Разве я могу поступить так с тобой? И молчит. Долго молчит, смакует. Смотрит, как Влад пылает. — Любуешься? — поддевает Влад. Он еще зажимается, неловко дергается, выгибаясь. Ненадолго гирлянда отпускает руки, и он догадливо задирает их к подлокотникам; они деревянные, над обитыми мягкой кожей боками есть небольшой зазор. Пару раз Влад прикладывался об них затылком. — Будет неудобно — скажи, — напоминает Ян. Довольно трудно говорить, когда он мягко, подушечками пальцев проводит по бокам, повторяя строки заклинаний, намертво вбитых в тело. Когда гладит, чиркая ногтями по кромке джинсов. — Отпусти, — просит Ян, танцуя по выступам ключиц, кусая и зализывая, спускаясь ниже, очерчивая напряженные жилы с увлечением. Словно рисует. — И забудь? Ян смеется, утыкаясь лбом ему в плечо. — В следующий раз будешь умнее, кляп сообразишь. — Нет, Влад, я люблю тебя слушать. И, кроме того… Целует. Долго — терзая. Впиваясь зубами, ничуть не щадя, настойчиво. Ему и правда хочется довериться, просто отключиться. Слишком многое его мучает, постоянно требует обдумывать: наглый Высший, с которым зацепились ребята из Роты, стремное дело в Петербурге. Но Ян вкрадчивыми, ласкающими прикосновениями стирает все. Ведь это так просто — не думать. — Ян, прошу… — Будет куда эффективнее, если ты начнешь говорить распространенными предложениями, понимаешь? Касается сквозь джинсы. Не случайно, неотрывно. Пытка. — Сука, — бессильно рычит Влад. Пожар. У него плавятся кости; не чувствуются не только руки, но и все тело, словно его ненадолго снова вышвыривает. Но хочется — каждое прикосновение, каждый взгляд, будто бы отпечатывающийся, каждый вздох на влажной коже. — Так что ты хотел сказать, я тебя внимательно слушаю… — сыто мурлычет Ян. — Да, Влад? Помни о вежливости. — Будь… добр, — старательно выговаривает он. — Сними, блядь, с меня эти ебаные штаны. Ян — одетый, слишком одетый, но на еще одну просьбу нет ни сил, ни времени — подтягивает к себе правую ногу, медленно берется за высокую шнуровку ботинка, тянет издевательски, бережно вытаскивая шнурки из дырочек, пока не вытягивает их полностью, снимает ботинок, отбрасывает аккуратно. Нет, не отбрасывает, а строго ставит у дивана. Сам проводит, скользит кончиками пальцев по верху стопы. Очерчивает проступающие косточки плюсны… Склоняется, прижимается губами. — Ты краснеешь, — умиленно замечает. — Ты точно издеваешься, — повторяет Влад. — Новый фетиш? — Да нет, все тот же. Я приличный человек, ты сам говорил; фетиш у меня только на одного наглого беса… — Еще второй ботинок, — подсказывает Влад. — Если поторопишься, успеешь трахнуть меня сегодня. На часах около семи вечера, но зимний вечер тяжело темнеет. — Как пошло, Войцек, — отчитывает Ян, избавляя его от второго ботинка заметно скорее. — Считай меня консерватором, но я предпочитаю «заниматься любовью». Я осторожно, — обещает, щелкая пряжкой ремня. Вытягивает его из шлевок, тоже откладывает. Владу хочется касаться. Прижаться ближе — не пускает; скользнуть по напряженным рукам, огладить выступы вен, запутаться в его взлохмаченных патлах, переплести пальцы. Влад всегда так делал. Когда хотел забыться, но не терять связи. Он неуемно ерзает, пока Ян хозяйски не придерживает. Влажно касается. — Не больно? — Ты никогда не делал мне больно… — Неровный глоток воздуха. — Не разденешься? — Чтобы ты крышей поехал за это время? Избавлю тебя от страданий. От того, как шершавая джинса проезжается по обнаженному телу, почти больно. Невыносимо, хочется завыть в голос: тяжело, когда их что-то разделяет. Будь его воля, Влад непременно сорвал бы с него и эту легкую рубашку, чтобы оказаться вот так, ближе некуда, чувствуя невыносимый жар. Потому что Ян огненный, тонкий, как хлесткий кнут, с нечеловеческой силой держащий. Он воет. Потому что — нахуй соседей, потому что они никогда не поймут, каково быть с ошалевшим инквизитором. Потому что Влад всегда захлебывается словами, и лучше всего не молчать, чтобы не сойти с ума ненароком. И потому что Ян любит терзать, измучивать. Что-то не так. — Быстрее, — велит Влад. — Уверен? Ян прижимается лбом к его лбу, рожки впиваются в кожу. Добавляет: — Верь мне. Да, это мучительно. Думать, что Ян сдерживает себя, тоже как-то не слишком приятно, потому что он привык к нетерпеливым укусам, к его порывистости — и к тому, как с ним оглушительно хорошо. Влад, пожалуй, единственный, кто может его выдержать, и он никогда не просил щадить. Но в этот раз Ян нежничает, медлит. — Стареешь? — подстегивает Влад. Скалится бешеным псом. Из него безжалостно выбивают воздух. Плавным, текучим движением — смотрит в глаза, упоенно слушает, как Влад задыхается, невинно целуя в скулу. Как будто это не он так близко и так глубоко. — Плохая манипуляция, — мягко заключает Ян. Шумно в голове. Влада снова разбирает на части путешествие между мирами, крутит, впивается когтями под ребра, вытягивает сердце. Он постепенно подлаживается под мерные, спокойные движения, чувствует, что Ян почти мурлычет, непривычно воркующий, обходительный. Такой ласковый. Закрыть глаза. В темноте под веками — колыхание мрака. Вечное, покойное. Морская качка — не та, от которой тошно, а нечто иное. Руки, трепетно скользящие по телу. Негромкий, слетевший и истаявший стон — не его. Это… приятно. Томленое тепло, разливающееся по всему телу. До костей. Согревающее. Вот что Ян хотел показать, — приходит понимание. Легкость, невесомость, словно полет. Бесконечное доверие, на которое способен только добровольно отдавший волю. Вот что он, кажется, называет «заниматься любовью». — Посмотри на меня, — просит Ян, прибавляя пару ласковых слов на древнем демонском языке. И твердит его имя, словно не может дозваться. — Влад, душа моя… У него сияющий взгляд — такой чистый и стеклянный, льдистый, без следа мрака. Тихая улыбка. Зачарованный Влад теряется окончательно, думает — тянет к себе, и контракт звенит серебряными колокольчиками. Ближе, еще ближе. Так, чтобы не осталось «своего» и «чужого». Чтобы это никогда не заканчивалось. Ненадолго он забывает, что привязан и обездвижен, но теперь вспоминает, на пробу дергается, но гирлянда держит крепко. Тянуще сводит, ноет… Из горла рвется какой-то раздосадованный скулеж. — Без рук, — стальным шелестом шепчет Ян, щурится, точно вызов бросая. И в этот момент он готов ему что угодно — душу — отдать. *** Набросив халат, Влад падает обратно на диван. Не то чтобы он старался его запахивать, но все равно в квартире холодно, зима за окном, мелкие снежинки летят, ударяются о стекло. — Хочешь сказать, мы слишком спешим жить? — переспрашивает Влад. — Да, мне это тоже приходило в голову. Вечно бежим, торопимся. Наверное, так и должно быть — мы дважды гончие: здесь и в Роте. Дай-ка мне тоже сигарету… — Руки не болят? — чуть виновато спрашивает Ян, протягивая ему пачку и зажигалку. — Прости, я слишком разошелся. — Нет, что ты. Может быть, нам стоит чаще так… пробовать. Садясь рядом, Ян терпеливо приглаживает ему вихры, почесывает рожки. Ловит запястье, бережно проводит, разгоняя кровь, нехитро разминая. — Ты знаешь, я ведь гирлянду на елку купил, — улыбается Ян. — Так, под руку попалась. — Признавайся, где-то глубоко в тебе сидит желание приковать меня к батарее. — Чтобы глупостей не творил, да, — с достоинством кивает Ян. — Есть такое. Потому что ты всегда с бешеной лыбой кидаешься навстречу опасности, а у меня сердце ноет. И я понимаю, что иначе ты не сможешь. И едва ли хочу тебя неволить. Но хоть раз позволь мне вести тебя… Войцек, ты спишь? — А? Не, тебе кажется, — ворчит Влад, ворочаясь. Не хочется, чтобы сигарета в руке прожгла что-нибудь. — А вот я хочу спать… Si vis vincere, disce pati. — Хочешь побеждать — учись терпению? — подумав, переводит. — Именно. Люблю, когда ты умничаешь. Садится рядом, подбирая ноги, теснясь. С Яна понемногу стирается восточный запах Столицы — теперь пахнет им, Владом Войцеком. Это в некотором роде смущает, но Влад слишком устал, чтобы думать. Утыкаясь носом ему в плечо, засыпает Ян, трогательно клубочась, и он ни капли не напоминает того властного инквизитора. Усмехаясь, Влад грабастает его ближе и накрывает общим одеялом. Безмолвно мигает гирлянда.