Яблочная жвачка

***

От кого: Шуга 10:54 «Я зайду за тобой в пять. Будь готов. Хочу сводить тебя кое-куда. Надеюсь, у тебя нет аллергии на фаршированные баклажаны». 12:05 «Дай знать, как прочтёшь…». 13:24 «Надеюсь, ты читаешь мои смс, потому что будет обидно, если нет…». 14:50 «Если это тупой развод, то мне не нравится. Динамо». 15:18 «Чимин, всё в порядке? Если не хочешь никуда идти, просто напиши, чтобы я не думал ни о чём плохом». 16:40 «Что это за херня, Пак? Вначале целуешь, извиняешься, задариваешь жвачками, а сам не соизволил даже ответить на смс или звонок!».      Чимин тянется рукой к телефону, что противно вибрирует уже в сто десятый раз, и наконец отключает его. Сообщения он и вовсе не читает, потому что боится разрыдаться и начать истерить. Он ведь и так роняет слёзы целый день, словно пятилетняя девчонка, куда делаться ещё более слабым? На учёбу не пошёл, из комнаты не выходил. Вот и весь его сегодняшний день.      Сам он даже и не думал, что способен на что-то подобное, вроде выпускания солёной жидкости из глазных яблок. Но…всё бывает впервые.     В горле неприятно першит, и ему приходится спуститься на первый этаж за водой. В ванной комнате он умывается, чтобы избежать лишних вопросов от мамы, и, шурша тапочками, проходит на кухню. Останавливается возле раковины и набирает ледяной воды в стакан.     — Чимин? — тихо зовёт мать, что сидит в одном из углов кухни.     Парень немного вздрагивает и едва не давится водой, вытирая маленькую струйку жидкости, что стекает по подбородку.      — Не хочешь поговорить?     Чимин выливает оставшуюся воду в раковину, всем своим видом показывая, что не хочет этого разговора, но мать оказывается настойчивее.     — То что случилось… вероятно, ты всё ещё переживаешь…     — С каких пор тебя это волнует? — он совсем не хотел как обычно грубить, но прозвучало это именно в таком тоне. — Если ты думаешь, что из-за этого я буду переживать, то ты совсем меня не знаешь, мам…     Ну да. Это ведь не он на прошлой неделе пускал слюни, вливая в себя кружку соджу, а затем запивал это всё добро вином. Это ведь не он чувствует себя паршиво, когда начинает думать об отце. Не он…     Мать понимающе качает головой в ответ и поднимается с места. Она не будет говорить о случившемся, если Чимин не хочет.     — Ладно… — заключает она, собираясь уходить. — Слушай, — разворачивается к нему у самого проёма двери, — а Шуга это…твоя девушка?     Чимин резко собирает пухлые губы в узкую полоску, переводя обеспокоенный взгляд на мать. Откуда она вдруг знает кличку какого-то пацана с Южного района?     — Девушка…? Откуда…откуда ты вообще это услышала?     — Ну, я, эм, в тот день, когда твой отец приходил…ты сильно выпил, и домой тебя какой-то парень принёс со странной прической такой, — начинает показывать на себе, чуть хмурясь, — то ли зелёная, то ли даже мятная. Да, наверное, мятная. Я отвела тебя в комнату, а ты начал раздеваться ещё по дороге. Кидал вещи в стороны, говоря, что хочешь теперь спать с какой-то Шугой. Я вообще подумала, что это собака такая…но потом ты начал снимать трусы, и я решила, что это всё же живой человек, — совсем быстро говорит женщина, пытаясь уместить всё самое важное. — Ты говорил, что что-то было и это «что-то» было…ах, как же ты сказал тогда? — ненадолго задумывается, — по-моему, ты говорил, что это было «…удивительно нежно, эмм…трепетно и ласково…»? Что-то такое. Я ещё очень удивилась…     Парень ненадолго застывает, пытаясь переварить всё то, что только что услышал. Ему в принципе непонятно, откуда он знает такие слова, а тут ещё и мама родная всё это слышала. И как он столько синонимов подобрал?          — Я…такое сказал?     В этот же момент слышится, как открывается входная дверь, и оба застывают ровно до того момента, пока не видят знакомый силуэт Богома.     — Дорогой, ты сегодня рано. Ещё пяти нет, — произносит женщина, подходя ближе к нему.    Мужчина, в свою очередь, окидывает взглядом присутствующих, и немного выжидает, прежде чем спросить:     — Вы о чём-то говорили? Я помешал?     — Нет. Как хорошо, что ты здесь, — зачем-то произносит Чимин, совсем не веря в свои же слова. Кривая улыбка и красные щёки от слёз делают лицо ещё более пухлым. — Хочу кое-что сказать…     Вот он — момент, которого он ждал с самого девятого класса, когда понял, что является представителем нетрадиционной сексуальной ориентации. Зачем сейчас? Да потому что терять уже нечего. Пусть родители узнают, что в нём течёт голубая кровь. Абсолютно всё равно, что они ответят. Наверное. Скорее всего. Но это не точно.      Он решает, что хватит бояться. Итак просидел весь день в комнате, боясь встречи с одним мятноволосым парнем.      — Я… — немного мнётся, потому что фраза не из лёгких, — я гей, — опускает голову и поджимает губы. Мурашки пробегают по всему телу, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки.     Богом хлопает женщину по плечу, загадочно улыбаясь.      — С тебя двадцатка, дорогая, — громко шепчет ей на ухо.     Та пихает его локтем в бок, шепча о том, что это был дурацкий спор, потому что она и так начинала догадываться.     — Эй… — встревает ничего не понимающий Чимин, — вы чего? Даже ничего не скажете?     Мужчина переводит взгляд на парня, мягко улыбаясь в ответ.    — Можно поинтересоваться? — спрашивает он, и получает одобрение. — Это из-за той бровастой из средней школы или всё-таки из-за той, что с брекетами?     Чимин громко выдыхает и отчего-то даже улыбается. С теми девушками, о которых говорит его отчим, он вовсе не встречался. Вокруг него просто всё время кто-то крутился. Все считали его олицетворением божественности. Точнее, его лицо. Потому что ни подкаченных ног, ни пресса у того не было. Разве что, задница — две большие, мягкие, трущиеся друг о друга половинки.     Пак не успевает ничего ответить, так как раздаётся звонок в дверь, и все оборачиваются в сторону прихожей, выжидая.     — Кто-нибудь откроет? — интересуется парень, но оба родителя сидят на месте, продолжая странно глядеть на него в ответ. — Понятно.      Чимин сам подходит к двери, слыша как за спиной начинают шептать что-то вроде: «Ну, он хотя бы разговаривает с нами, уже неплохо». А другой в ответ: «Я так и знал, что это из-за той бровастой из шестого класса».     Парень открывает входную дверь и замирает на месте.     — Ты не отвечал. Поэтому я здесь, — оповещает Юнги с раздражением в голосе. От него пахнет, как и всегда — чем-то приятным и сладким. — Почему? Я хочу знать. А? — нервно постукивает пальцами по косяку дверей он.       Пак всё ещё не в состоянии проронить ни слова, видя перед собой того, перед кем считает себя виноватым. Какая-то несчастная маленькая капля пытается вырваться из правого глаза, но парень поднимает голову, и она исчезает. Лицо становится непривычно красным и напряжённым.     — Я трахался с парнем, — выдаёт для всех неожиданно Пак, — со своим.     — Я рад, конечно, что ты не девственник уже и всё такое, — улыбается Юнги, немного смущаясь, — но…ты уверен, что хочешь рассказывать мне такие подробности своей жизни сейчас?     — Нет, ты не понял, — останавливает его другой, краснея ещё больше. Руки он не знает куда деть, а ноги, кажется, подкашиваются. — Не вообще, а вч…вчера…я сделал это…вчера. Я был с ним…и мы…В общем, у нас с тобой ничего не получится, наверное...      Будто эхом раздаётся в миновой голове. Он снова и снова слышит эту фразу, будто кто-то поставил её на повтор. Больно. Тошно. Противно.      Именно такие чувства внутри Юнги сейчас. Как-то неприятно колет в области сердца. Ладони потеют, губы немеют, а колени дрожат. На лице напротив он видит две прозрачные дорожки слёз, что стекают по пухлым щекам, касаясь таких же пухлых губ.     В тот раз на холме Чимина хотелось пожалеть. Тогда он шмыгал своим маленьким носом и вытирал такой же небольшой ладонью слёзы с покрасневших щёк. Юнги он показался таким беззащитным и подавленным, что хотелось забрать всё то болючее внутри Пака, что так его тревожит. Тогда-то Мин впервые и задумался над тем, какие у парня напротив красивые карие глаза или как мило он шмыгает носом, когда чем-то недоволен. Хотя, может, это было и не впервые. Скорее всего, это было ещё в тот раз в супермаркете, когда Пак опустил взгляд и увидел маленькую жестяную банку с напитком у себя в кармане. Чиминовы глаза тогда бегали по всему магазину, а руки будто онемели. Он был тогда таким забавным, по мнению Юнги.      Потом он встретил Пака на заднем дворе его универа с зажатой между зубами белой сигаретой, и удивился. Тогда младший тоже морщил нос, прямо как сейчас, и снова был чем-то недоволен.       А потом Мин рассказал Чонгуку о своём, кажется, новом увлечении — Пак Чимине, на что Чон лишь покрутил пальцем у виска, сказав, что ничего хорошего из этого не выйдет, что Пак вовсе не тот, кто будет ценить чувства других; что вероятность разбитого сердца очень велика. Ну и в конце добавил: «Твой Членмин — тупорылый пидор».      Юнги ответил, что тот мыслит субъективно, узко, и вообще…нельзя так плохо думать о человеке.      Но сейчас Мин начинает сомневаться в своих же словах. Он дрожит и тяжело дышит, непроизвольно отступая на шаг назад.     Он сам понимает, что они ведь с Паком не встречались, чтобы обижаться или чувствовать неприятную боль в груди из-за этой информации. Но он её чувствует, и даже слишком, потому в уголках глаз начинает собираться влага. «И зачем тогда написал в этом дурацком письме, что я ему нравлюсь?».     — Я чувствую себя виноватым перед тобой, потому и не отвечал, — тихо признаётся Пак, продолжая шмыгать носом, — готов задушить собственноручно…если бы мог…но я такой трус, Юнги, — срывается он, и позволяет скатиться ещё одной капле по его щеке. Он опускает взгляд, начиная смотреть куда-то в грудь другому. — Прости…что разрушил то, что ещё даже не началось… — смахивает солёную дорожку слёз тыльной стороной ладони.     Юнги всё ещё не произносит ни слова, лишь глядит на парня рядом, что дрожит точно так же, как и сам он, и ничего сделать не может, потому что будто прибит к крыльцу дома. Ни шагу вперёд, ни шагу назад.     Другой же всё вытирает слёзы с покрасневших щёк, не прекращая шмыгать носом, и рассказывает историю о том, как хотел расстаться с одним парнем по имени Чон Хосок, с которым у него были «свободные отношения», но вышло то, что вышло…и ничего уже не вернуть.      Юнги передёргивает ещё сильнее, когда он слышит знакомое имя.     Чон Хосок…     Но не решается ничего ответить. Слишком неприятно и больно.      Чимину тоже больно. Больно из-за самого себя. Больно за Юнги, который ведь ни в чём не виноват, но плачет сейчас точно так же, как и он, если не больше. Мин всегда был довольно эмоциональным человеком, чего не скажешь о Паке. Но сейчас младший наконец чувствует. Стоило бы радоваться, но хочется, по меньшей мере, убиться.     — Засунь своё «прости» в зад… — единственное, что произносит старший в ответ.     Обидно, что человек, который разглядел свет в чиминовой тьме, сейчас просто уходит с крыльца дома, оставляя его наедине допивать чашу собственных грехов.     Миновы слёзы заставляют Чимина ненавидеть себя ещё сильнее. Впервые он почувствовал что-то глубокое и красивое, что нельзя было описать словами, но так быстро это упустил.