За мгновение до падения

…мои сильные стороны в песнях поломанных… «да твою ж мать…» — это все, что пронеслось в голове у Кошелевой в тот момент. Когда это все началось? Кристина никак не могла сказать. То ли потому, что и вправду не знала верного и, главное, честного ответа, то ли потому, что просто не хотела признаваться себе самой в том, что уже как месяца три не может просыпаться по утрам без пшеничных и русых по плечи волос, которые до безумства любила заплетать в мелкие косы. Когда ровно девяносто два дня назад Макс пришел к ним домой, по привычке кинув ключи в угол их общей тумбочки, прошел в глубь квартирки, и даже не снимая с плеча чехол с родной шестиструнной, кратко, но слишком громко для шёпота, произнес: «Я уезжаю». В тот момент, кажется, исчез весь мир, погасло солнце, а вместе с тем умерла и сама Кристина, оставив вместо себя лишь неживую оболочку. У нее не было ни сил, ни, тем более, слов, чтобы узнать причину столь кардинального решения. Девчонка лишь сухо кивнула и откинулась на спинку уже не их общего диванчика в тёмно-синюю клетку, который они купили, когда решили съехаться. И все это тогда казалось таким абсурдом и нелепостью — думать о дурацком диване, а не о сложившейся ситуации, что хотелось смеяться и плакать одновременно, только, правда, слез не было. Выгорела. Да, именно так. По крайней мере, это говорили, как диагноз, все друзья, Максим Александрович и родители, когда видели ее случайно на каких-то вечеринках, мероприятиях, в магазинах или просто на улице. Неживая, бледная, с темными и большими синяками под глазами она больше походила на призрака, чем на девушку девятнадцати лет, у которой, казалось бы, жизнь вот-вот только началась. На двадцать-пятый-без-Макса-день Кристина пошла в клуб, напилась и решила для себя, что секс без обязательств лучший вариант отвлечься. Именно поэтому отправилась с первым встречным в туалет, где все было слишком. Слишком неправильно. Слишком грязно. Слишком громко. Макс бы явно не одобрил. Тогда она еще три часа просидела дома в ванне, пытаясь отмыться. Хотелось курить, выпить и плакать, но все что Кошелева могла, это сидеть, обняв колени, и смотреть в одну точку, тихо-тихо напевая под нос незатейливую мелодию. На сорок-восьмой-без-Макса-день Кристина, возвращаясь от Максима Александровича, с которым они записали новую песню, встретила в метро Серёжу Трущева. Она действительно была рада его видеть. В самом деле, он же не виноват в том, что случилось. По крайней мере, ей безумно сильно хотелось в это верить, потому что кроме Пиэлсишника, как любил называть его Свобода, поддержки как таковой и не оставалось. Они долго сидели в кофейне неподалеку от дома Кристины и смеялись, болтали обо всем, и внезапно девушке показалось — жизнь не такое дерьмо, как она думала все прошедшие дни. На одном Максиме все не закончилось и пора двигаться дальше. Еще три дня после Кошелева заваливала Трущева смсками с благодарностями, ведь именно он ей дал заветный толчок к новой-жизни-без-Макса, а Сережа же звал к себе на квартирники, чтобы отдохнуть и расслабиться, но ответом всегда был отказ, ведь сначала нужно что-то изменить. Именно поэтому первым делом она наконец-таки решила выкинуть диван в тёмно-синюю клетку и купила совсем новый, белый и кожаный. Жизнь начала возвращаться в тот привычный ритм, к которому Кристина привыкла, будучи на проекте. Песни, сольный концерт, новые знакомства — будто и не было всего того, что произошло кучу дней назад. Вот только, спустя девяносто-два-дня-новой-жизни-без-Макса, проходя мимо паба, где очень часто звучали песни молодых и малоизвестных музыкантов, ей посчастливилось услышать знакомый до боли и колик в сердце голос, а вместе с тем, и строчки, почти описывающие ее жизнь «до» и «после». …три этажа вниз, я лечу на карниз… Ноги невольно понесли к дверям, а дрожащие руки дёрнули остервенело за ручку, и вот она уже, стояла и смотрела на того, кто был, да и что лгать, являлся по сей день смыслом жизни. Свобода, как всегда, выкладываясь на все сто, пел уже действительно хит на пару с Сережей. И последний явно заметил девчонку, потому что глаза его расширились от удивления, и казалось, он чуть было не забыл текст. …нужно ускориться и написать о любви… Спев последние слова, Максим по привычке оглядел весь зал и уже готов был спуститься вниз, вот только вновь осмотрел помещение и остановил взгляд на знакомой макушке. И вот тут-то весь воздух закончился. Потому что он резко сквозь сжатые зубы вдохнул, но выдохнуть никак не смог. Лишь тихо выругался под нос и пробурчал что-то вроде: «Мартышка». Но, всё же гордость у Кошелевой осталась, и позволять себе страдать по новой Кристина точно не собиралась. Уж слишком тяжело было пережить неважно-сколько-дней-без-Макса. Девушка лишь вздрогнула под пристальным взглядом парня и слишком резко развернулась, быстро направившись к двери. Все вновь было слишком. Собираясь оставить хоть какую-то каплю самообладания, она всё ещё дрожащими руками дёрнула за ручку двери и скорее выбежала на улицу, вдохнув полной грудью отрезвляющий и такой пьянящий воздух ночной Москвы. Сейчас была лишь одна цель, которая набатом стучала в висках: уйти далеко, неважно куда, просто уйтиуйтиуйти. Вот только Кристина не предусмотрела одного: для нее было дикостью думать и знать, что она может быть дорога Свободе, и хоть и допускала такую возможность, но уж слишком давно в это не верила. А Макс… Он, наплевав на публику и незаконченный концерт, стремглав выбежал за девчонкой, которая въелась в него настолько, что так и не смогла до конца исчезнуть за три гребанных месяца из его жизни. — Кошелева! — как это вообще возможно найти человека в многолюдной толпе, где ежеминутно проходит более сорока человек? Вот только, родного человека найдешь даже среди тысячи, даже после долгой ссоры и разлуки, даже если тот знать тебя больше не хочет. — Мартышка, стой! — Макс уже рванул за девушкой вдоль серых домов с пестрыми неоновыми вывесками над громоздкими витринами. Он еле-еле увидел в толпе Кошелеву и не собирался ее терять. Снова. — Да, черт, Кристина, остановись уже наконец, все равно же тебя догоню… Я думаю, нам надо поговорить. И она, черт возьми, остановилась. Резко встала посреди тротуара и опустила голову, будто признавая свое поражение, но осталась стоять спиной, боясь окончательно сдаться. Возможно, так и было, ведь, не получилось у нее никак вычеркнуть парня из жизни. После того, как он ушел, каждый день включала его песни, заслушивала до дыр, делала под них абсолютно все. Этакий жизненный бит. Косвенно, Макс жил с ней все то время, вот только Кристина это отрицала яростно и упорно. И сейчас она просто сдалась, не смогла, не ушла. — Да, я мудак, знаю. Ушел, не объяснил, разрушил все, что так долго строили, но так надо было, Крис, понимаешь? Я не мог иначе… — вот только она не понимала, уже начинала плакать, но виду не подавала, лишь плечи едва вздрагивали. Может даже от холода, не иначе. Пусть и на улице был теплый июльский вечер. Уже не было никого, кроме них одних. Словно все по щелчку исчезли. Только шум машин отрезвлял и напоминал, мол, жизнь всё ещё существует и кипит. Все, почти, шло своим чередом. — И я пойму, если ты знать меня больше не захочешь, но, черт возьми, не было ни одного гребанных дня, чтобы я не думал о тебе, Мартышка, — он задыхался от эмоций и собственных слов, но ему казалось, что все без толку, однако, вопреки всему, она развернулась к нему лицом и подняла голову, заглядывая в глаза. — Ты чертов эгоист, Анисимов! — Кристина говорила шепотом, но парень был готов поклясться — это слишком похоже на крик, отчаянный и дикий, полный боли и обиды. — Я ничего не могла понять! Что во мне не так, что в нас не так! Ты просто ушел, ничего не сказав. Только вот, я не понимаю, кому стало от этого лучше? Тебе, человеку который пропивал свою жизнь часами на пролет, или мне, чуть не сошедшей с ума от непонимания? Да я сутками не спала, ждала когда вернёшься, только ты бросил меня. По слогам тихо-тихо прошептала «бро — сил» и всхлипнула громко. Такой вот абсурдный элемент. Максим лишь подошёл и обнял, укутав ее своим теплом и таким желанным и пьянящим спокойствием, что Кристина впервые чувствовала себя там, где надо, на своем месте, с нужным человеком. — Крис… — сегодня говорили только шепотом, не иначе, на громкий звук отныне табу, — не плачь… Я ведь, люблю тебя, дуреху, но не могу обременить этим. Тебе всего лишь девятнадцать и вся жизнь впереди, а мне уже двадцать шесть и, разве такого будущего ты хотела? Рядом с пьющим музыкантом, который так ещё и не определился, чего хочет и живёт мечтами о море и музыке? Да я самому себе не могу помочь… А что тогда будет с тобой? Я не смогу спасти тебя, Мартышка. Свобода, прижавшись к Кошелевой, крепко обнимал ее одной рукой за талию, боясь что та, словно иллюзия, в один миг растворится, исчезнет, уйдет, а второй перебирал темные пряди волос, будто это дарило некую уверенность в действиях и собственных словах. Уже неважно было: июль это или холодный апрель–март; диван в тёмно-синюю клетку или какой-то новый вычурный белый. Хотелось только одного: раствориться в том моменте и отпустить все, что прошло. Закат проводил обиду и боль, а в ответ подарил Свободе и Кошелевой надежду, никак иначе. — Я спасу нас, Максим, только, не уходи, хорошо? И ответа не нужно было, тишина сказала всё сама за себя, а ветер едва слышно прошелестел заветное: «никогда больше».