Фениксы Аксеота

Столичный Некоррум никогда не спит: в расхожей, набившей оскомину формулировке куда больше правды, чем принято ожидать, когда описывает она именно этот город. В конце концов, добрая половина некоррумцев во сне попросту не нуждается — и оттого полумёртвое сердце Некросса бьётся не в такт большинству городов Аксеота. Некоррум никогда не пустеет. В любое время дня и ночи на его широких мощёных улицах можно повстречать зомби-метельщика, неспешно ковыляющего по своим делам с рабочим инвентарём под мышкой, или парочку вампиров, увлечённо спорящих о достоинствах и недостатках свежих образцов, выданных им в банке крови, или девицу-секретаря — живую, цветущую молодостью и красотой, но работающую бок о бок с нежитью и оттого существующую по чудному совиному расписанию, от которого в подлинный ужас пришли бы её предки-пахари. Приезжих, знакомых с нравами и обычаями Некросса только по слухам, такое пугает, заставляет нервно озираться по сторонам, прятать глаза и мысли. Но Фредерик (теперь, став королевским студентом-стипендиатом, он требует обращаться к нему полным именем, и никак иначе) к не-мертвецам привык и даже не представляет, как можно жить по-другому. Он почти ровесник Некросса и, если начистоту, слабо помнит, как жилось раньше — до того, как эти земли попали под защиту Отца. Мертвецов Фредерик не боится. Конечно, глупо будет отрицать, что история знает немало изуверов-некромантов или кровожадных вампиров, но и среди “обычных” людей во все времена было полно властолюбивых безумцев, ослеплённых гордыней — чего стоят одни только Килгор и Джелу, убийцы Энрота! Фредерик, пожалуй что, очарован Смертью, но всё же не идеализирует её адептов: любая попытка черпать из неё силы — вызов рассудку и воле, и не каждому дано с этим вызовом совладать. Не понаслышке знакомо юному магу и то, как выглядит подобное поражение: он был одним из тех детей, кого безумный лич Калибарр в погоне за властью над миром хотел принести в жертву — одним из тех, кого спас Отец. Собственный опыт — тягучего, липкого ужаса, смолой заливающегося в ноздри, и ликующего, окрыляющего освобождения — вернее любых наставлений помог Фредерику раз и навсегда осознать, что магия Смерти — лишь инструмент, который можно употребить как во вред, так и во благо, и в мёртвом теле нет ничего святого, сакрального. Труп — это тоже инструмент, такой же, как меч или мотыга; форма без содержания — заготовка для нового орудия, что в знающих, умелых руках может принести живым много пользы. Кладбища в Некроссе — редкость и роскошь: ценным сырьём здесь не разбрасываются, и Фредерика совсем не смущает, что дедушка завещал своё тело короне, и семья регулярно получает пусть и небольшие, но нелишние деньги за то, что его кадавр работает в угольной шахте. Фредерик понимает, что мёртвое тело — это полезный ресурс, источник знаний... или вместилище не-мёртвого духа — “нежить”, живое сознание в неживом сосуде... что, если взглянуть на ситуацию шире, делает их не столь уж отличными от обычных людей. А Фредерик умеет широко смотреть на вещи, что — вкупе с отличными способностями к магии — и помогло ему обосноваться в столице. В хмурый, неласковый предрассветный час, когда город сонно щетинится острыми шпилями, но продолжает тихонечко суетиться, Фредерик невероятным усилием воли поднимает себя с узкой койки в студенческом общежитии, наскоро умывается прохладной водой и, перехватив на бегу один из припасённых заботливой матушкой пирожков, — с тушёными почками и укропом: м-м-м-м, объедение!.. — спешит к казначею. Некоррум, даже укутанный утренним туманом по самые брови, не кажется мрачным: это богатый, процветающий город, щеголяющий яркими вывесками и пёстрыми клумбами. Здешние жители не отличаются скупостью и не любят сливаться с толпой. С восходом солнца сердце Некросса бьётся всё быстрее, разгоняя кровь по столичным артериям-улицам, и по дороге Фредерику попадаются деловитые торговки в нарядных платьях из крашеной шерсти, молодые маги и чародейки в вычурных облачениях — на которые неизменно закатывают глаза некроманты постарше, — демоны в лёгких доспехах, украшенных цветными шарфами, вампиры, одетые по моде сгоревшего в огне Расплаты Энрота... К одному такому вампиру и спешит Фредерик, получив своё содержание: три полновесных некросских золотых в скромном полотняном мешочке. Он никогда ещё не держал в руках столько денег, и то, что такая огромная сумма помещается у него на ладони, наполняет душу Фредерика каким-то почти суеверным трепетом. Лавка менялы, которую посоветовали соседи по общежитию, встречает нового посетителя радостным серебристым звоном. Фредерик обменивается приветствиями с сухоньким, старомодно одетым вампиром и, поторговавшись для приличия — матушка с батюшкой хорошо его воспитали! — без трепета расстаётся с двумя золотыми. Его кошель… точнее, несколько кошелей, которые предусмотрительный Фредерик распихивает по разным местам, заметно потяжели медью и серебром: будет на что жить в столице ещё добрых три месяца, если не транжирить! А последний золотой пусть остаётся неменянным, как заначка на чёрный день — мало ли когда пригодятся лишние деньги?.. Августин, лицензированный меняла и лицензированный вампир, провожает не по годам серьёзного паренька пожеланиями удачного учебного года и добродушной клыкастой усмешкой. Это так странно… Августин родился, умер и снова родился много-много лет назад, ещё на Энроте — в Энроте, — и с новыми правилами так до конца и не свыкся. Нет, в отличие от многих собратьев, ему даже нравилось жить бок о бок с людьми, не трясясь поминутно за целостность своей шкуры — нравилось не мучительно выискивать пропитание, опасаясь вот-вот угодить на клинки рьяным рыцарям, но обменивать шестиугольные фиолетовые жетоны с королевским гербом на склянки со свеженькой, добровольно отданной кровью. Некоторые вампиры жаловались, что и вкус у неё не тот, и цвет блекловатый, и запах отдаёт тухлыми яйцами, однако Августин не видел совершенно никакой разницы — и скорее радовался, что ему не приходится больше кусать немытые шеи смердящих потом и перегаром пьянчуг… да и безопасность ценил превыше “стиля”. Жизнь и не-жизнь основательно потрепали старину Августина — и наделили его прагматизмом и скептицизмом, которые, будь они извлечены и дистиллированы, могли бы сделаться эталонными экспонатами в Некросской палате мер и весов. Он никогда не верил, что у Голдота получится не просто какое-то время подержаться за королевский титул, пока государства-соседи не сомнут его детище своей объединённой мощью, но выстоять, укрепиться на политической арене и впрячь в одну телегу двужильного некротического коня и живую тонконогую лань. Однако тот всё-таки справился — не столько магией, сколько хитростью, почти сверхъестественным обаянием, любовью к красивым, выверенным до мелочей жестам... Голдот Полумёртвый — не только один из могущественнейших некромантов своего времени, но и талантливый дипломат, и второе для него как правителя оказалось куда важнее, чем первое. Августин, например, совершенно не представляет, как можно было договориться с криганами: заставить их воевать на своей стороне, соблюдая союзнические договорённости, и жить в отвоёванной стране, не нарушая — по крайней мере, не больше, чем остальные — её новосозданных законов. Из всех, с кем Августину в Некроссе приходится иметь дело, больше всего он не любит как раз криган. Те всегда были для него в первую очередь не народом, но дикой и разрушительной силой. Августин помнит, как кригане разорили Эрафию, как взяли в заложники Роланда... просто “Роланда”, не “короля”: истинным правителем погибшего Энрота Августин даже сейчас признаёт только Арчибальда Айронфиста — короля по мудрости, по дерзости, по праву первородства! — и с жаром и категоричностью пятнадцатилетнего подростка готов ругаться со всяким несогласным... Не забыл старый вампир и роль демонов в создании клинка Армагеддона, из-за которого сгинул в пламени Расплаты его, Августина, родной мир. Он недолюбливает криган, и не без оснований, но умом понимает, что эту его нелюбовь стоит задвинуть куда подальше. В конце концов, к некромантам и нежити многие относятся с таким же предубеждением — и тоже не без веских оснований. Чего стоит один только Сандро! Августин помнит его обиженным на весь мир Санни, но жадность и властолюбие маленького засранца привели его к краху и повлекли за собой такую отдачу, что весь не-мёртвый мир вздрогнул в агонии... Размышления Августина о жизни, смерти и уроках истории прерывают дверной колокольчик и новая посетительница. Она красивая… Августин давно уже не испытывает плотских желаний, да и при жизни скорее предпочитал мужчин, но он умеет ценить красоту, будь то цветы, картины или же молодые женщины. Впрочем, на глаз определять возраст чародейки Великого Аркана — занятие гиблое (Августин мысленно усмехается немудрёному каламбуру), поэтому можно даже не пытаться. Женщина вежлива, собрана и совершенно спокойна — и без лишней суеты меняет арканские золото и серебро на некросские. Во многих столичных гостиницах, трактирах и лавках принимали иноземные монеты, но пересчитывали все цены по такому грабительскому курсу, что куда выгоднее было обратиться к меняле. Скупцы, опасающиеся посредников, платили за свою осторожность дважды... И так получается, что один из золотых, что получил этим утром от казначея юный Фредерик, в очередной раз меняет владельца и оказывается в кошельке у Лауры Вельмон. Леди неспешно идёт в гостиницу, с любопытством посматривая по сторонам и зарисовывая в памяти и прихотливый узор аккуратной плитки, и яркие блики на окнах из дорогого цветного стекла. Вернувшись в снятые на ближайшую неделю комнаты — пока не удастся подыскать постоянное жильё, — Лаура задумчиво взвешивает на ладони кожаный кошелёк, тиснёный золотом и золотом же набитый, и достаёт оттуда одну из монет; крутит в не знавших тяжёлой работы пальцах и размышляет о том, как далеко завело её любопытство. На аверсе некросского золотого отчеканен королевский профиль: высокий лоб, прямой благородный нос, изящная линия скул; если особо не приглядываться, можно запросто спутать с каким-нибудь Грифонхартом со старых эрафийских монет — артефактов былых времён, что нынче давно уж осели в частных коллекциях. На реверсе, в знак то ли тщеславия, то ли болезненной самоиронии — то же лицо… правда, его неживая, правая половина. Голдот Полумёртвый, король-чародей Некросса, глядит на Лауру с обеих сторон отчеканенной в его честь монеты: не поставить её на ребро, для надёжности закрепив заклинанием — слишком большой соблазн. Наедине с собой Лаура не видит смысла юлить и лукавить: Голдот будоражит воображение, по-настоящему зачаровывает — и как магическая аномалия, существующая по непонятным, непостижимым законам, и как человек… и как не-человек, сумевший создать одно из самых могущественных и процветающих государств Аксеота. А то, что воздвигнут Некросс на костях, во всех из возможных смыслов… Разве в политике бывает иначе? Лаура не может не оценить мрачного символизма: правитель, одной половиной мёртвый, другой — живой, существующий словно бы между мирами и в обоих мирах одновременно — идеальная персонификация для двойственного Некросса, где нежить находится на равных правах с живыми. Леди Вельмон предстоит не один месяц провести в Некорруме, но ожидание даётся непросто. Она бы хотела ускорить наступление вечера, чтобы наконец быть официально представленной королю и взглянуть на него вблизи — но даже перед самой собой не хочет казаться экзальтированной дамочкой из тех, что романтизируют увядание, пишут томные стихи о красоте смерти, мечтают стать нежитью и попеременно носят то бесформенные чёрные балахоны с серебряным шитьем, то совсем уж бесстыдно корсетированные платья. Ей вообще не особенно интересна некромантия. Изучая целительство, Лаура часто работала с мёртвыми телами и не боится покойников, но в первую очередь она — маг Порядка, менталист, и именно в этом качестве нужна господам дипломатам. Ей всё же удаётся отвлечься и развлечься: Лаура гуляет по городу, заглядывая в каждую лавку, и даже обзаводится ритуальным кинжалом в инкрустированных лунным камнем ножнах; обедает невероятно вкусной пряной похлёбкой в криганской таверне “Братья-бесы”; читает модный трактат о натурфилософии, делая на полях критические пометки свинцовым карандашом… И время пролетает почти незаметно. Лаура выбирает достаточно скромное сапфирово-синее платье, укладывает густые каштановые волосы — своё подлинное богатство, — в сложную причёску, обнажая изящную длинную шею и острую кромку ключиц, обновляет макияж: подкрашивает и без того яркие губы, подводит глаза, вычерняет ресницы и брови... На приёме Лаура Вельмон пользуется заслуженным вниманием, и не только благодаря своему необычному дипломатическому статусу — сама же она ждёт одной-единственной встречи и время от времени вертит в руках захваченную с собой королевскую золотую монету. Король между тем чувствует странное беспокойство. Не доверяя милости судьбы, Голдот по привычке ждёт какой-нибудь неприятности — мироздание любит преподносить ему удивительные сюрпризы. Он так и не привык до конца к тому, кем и чем стал: во время Расплаты Голдот вошёл в наспех наколдованный портал и, словно кот из логического парадокса, оказался в двух состояниях одновременно — а когда вышел, оба этих состояния наложились друг на друга самым причудливым образом. Живая половина не стареет, но просит простой человеческой пищи — так же, как мозг по-человечески требует сна… к счастью, четырёх часов обычно более чем достаточно. Мёртвая плоть — сухая, не подверженная тлению, напоминающая недавно обращённого лича; в ней дремлет сила, которой можно крушить черепа — и, вероятно, источник бессмертия. Когда Голдота знакомят с Лаурой Вельмон, приглашённой из Великого Аркана чародейкой, та облизывает сочные алые губы, пытаясь то ли изобразить интерес, то ли замаскировать желание его, Голдота, вскрыть — чтобы выяснить, как это диво устроено. Такое скорее радует: из-за подобной… гибкости, пытливости ума магистра и пригласили в Некросс. Когда в Великий Аркан отправили первый запрос, Лаура Вельмон была единственной, кто вызвался, не дожидаясь торгов о вознаграждении. Позже её досье внимательно изучили и сам Голдот, и его тайная канцелярия, и агенты герцога Сураза, и многие другие доброжелатели; все они сходились в одном: чтобы согласиться жить и работать в Некорруме, нужно быть особого склада ума человеком, и магистр Вельмон — именно такова. Голдот ценит подобное в своём окружении: людей — и не только людей, — умеющих широко смотреть на вещи: такие нужны, когда строишь и перестраиваешь мир вокруг себя, выкорчёвывая отжившее и неугодное. А его народу нужна история — общая история, общие герои и трагедии, общие достижения и победы, способные примирить между собой всех некроссцев, вне зависимости от их расы или экзистенциального статуса. Такую историю Голдоту приходится писать и переписывать почти самостоятельно — но ему ли, ещё недавно воровавшему по курятникам яйца, бояться трудностей? Он улыбается, торжественно открывая Некоррумский магический университет имени Арчибальда Айронфиста — и смело готовится встретить грядущее.