Фениксы Аксеота

Сураз был простым криганом с простыми потребностями: власть, уважение и возможность расслабиться, убив или выебав кого-нибудь подходящего. Погоня за излишествами, как показывала история его народа, редко когда приводила к желанному результату, но Суразу потребовалось пережить гибель двух миров, чтобы разобраться в себе и немного поумерить аппетиты. Гибель третьего он лицезреть был не намерен. А если у чокнутого лича другие планы… Что ж, малодушием или покорностью Сураз никогда не отличался — и он был достаточно умён, чтобы вовремя распознать, когда стоит наступить на горло тщеславию и попытаться извлечь из ситуации максимальную выгоду. Искать примирения с бывшим врагом — не самая скверная затея, когда бывший враг безмерно могущественен и достаточно рассудителен, чтобы решиться остановить своего поехавшего учителя. А враг твоего врага — это всегда потенциальный союзник, особенно если вы схожим образом смотрите на вещи. Сураз был уверен в своей оценке: когда большую часть сознательной жизни почти непрерывно воюешь, то или учишься разбираться в тех, с кем сталкиваешься на поле брани, или умираешь. И не так уж и важно, погибнешь ли ты в сиянии славы или же сдохнешь, словно безродный пёс, под забором: смерть остаётся смертью, безжалостной жадной сукой, никогда не выпускающей долгожданной добычи из цепких костлявых пальцев — сколько бы ни бросали ей вызов дерзкие некроманты... Некромантов Сураз не особо любил, а к нежити относился со сдержанным недоверием: её трудно было убить и ещё труднее — выебать. И если трудности первого типа приходилось преодолевать регулярно, то со вторыми Сураз предпочитал без нужды не экспериментировать. Не то чтобы он никогда не пытался — на Энроте довелось поразвлечься и со смазливенькой сисястой вампиршей, и со свежеобращённым, ещё не ссохшимся личем, — но, выражаясь высокопарным языком профессиональных целителей, отсутствие кровообращения вносит в процесс копуляции свои коррективы… А ежели по-простому, то мертвяки всех мастей в постели были немногим лучше причудливо-правдоподобных игрушек, которыми торговали предприимчивые “кукольники” из Бракады, и какая бы воля ни наделяла подобием жизни мёртвое тело, а мёртвый член даже она поднять была не в состоянии. Сейчас же Сураз оказался с нежитью и некромантами в одной лодке — не самый дурной расклад. По крайней мере с Голдотом Полумёртвым можно договориться: он был разумным политиком и удобным правителем — пока не отдал корону своему двинутому учителю, личу Калибарру, и Некросс не покатился со скоростью света в бездну безумия. Сураз Голдота уважал — в конце концов, один раз уже потерпел от его руки поражение — и потому по собственному желанию устроил эту встречу. Сураз его больше чем уважал — и не хотел убивать, пусть и не прочь был расслабиться... Место для переговоров — опустевший дом с заколоченными окнами, один из легиона домов-упырей, расплодившихся в Некроссе за время правления “короля Калибарра” — неприятно напоминал тюрьму, из которой Сураз только недавно выбрался. Впрочем, он был не из тех, кто открыто демонстрировал слабости, и перед Голдотом предстал во всём своём криганском великолепии: царственная осанка и воинская стать; смоль волос и багрянец кожи; хищная сталь воронёных лат и холодный блеск металлических пластин, вживлённых в череп на место изломанных костяных шипов. Сураз пережил гибель двух миров и сам не раз оказывался на волосок от смерти — он не спешил с ней свидеться, но никогда не бежал от битвы. В его венах текла первородная звёздная кровь — жгучая, словно лава, — которая не позволяла отсиживаться в кустах, дроча на былое величие криган. Сураз был готов бороться за то, что причиталось ему по праву — равно и силой, и хитростью. Он не сомневался в победе. С собой Сураз взял только Нюкту и Джедаша, почётную стражу — скорее для статуса, чем для страховки. Он верил в разумность Голдота, и Голдот его не подвёл: явился один, если не брать в расчёт “питомца” — призрака на привязи. Мардор, так его вроде звали? Призрак, закутанный в тёмный плащ, тряпкой повис у входной двери; его хозяин, одетый скорее как авантюрист, чем как чародей, шагнул Суразу навстречу. Худая мертвяцкая рука откинула капюшон. — Рад тебя снова видеть, Сураз, — с усмешкой поздоровался Голдот. Трудно было на него не засмотреться. Сураз достаточно долго прожил бок о бок с людьми и научился ценить человеческую красоту. Немало ночей он раскрашивал одиночество походного шатра, надрачивая на Катерину Грифонхарт: обычно королева-воительница замирала перед ним на четвереньках, призывно отклячив задницу — и текла, точно пробитая бочка с мёдом. С ней, даже воображаемой, редко когда могли сравниться иные человеческие любовники и любовницы: криганы всегда уважали силу, а силы в Катерине с избытком хватило бы на небольшую армию. В этом ей Голдот не уступал, и он был красив той же мягкой, весенней красотой старой Эрафии — до того, как половина его тела омертвела, сбросила часть по-осеннему жухлой кожи и оголила сухую сероватую плоть. Красота неоперившегося некроманта сгорела в огне Расплаты вместе с Энротом, но в Аксеоте он выполз из пепла и палой листвы и взмыл в небеса, расправив новые крылья. Трудно было на него не засмотреться — болезненно худого, уставшего, но не сдавшегося и искрящегося бодрящей злостью. Справа — рытвины и неровности, желтовато-серая седина, мутное ввалившееся око, мерцающее некротическим алым… слева — точёная скула, хищный изгиб брови, лучистый голубой глаз в обрамлении пушистых ресниц, светлые волосы, отливающие медью... Голдот улыбался — криво, живой половиной рта, — и Сураз не мог им не любоваться: великолепным, единственным в своём роде. Нежить и некроманты по-прежнему не внушали никакого доверия, но криганы всегда уважали силу — и были жадны до всего уникального. — Я согласился встретиться с тобой только потому, что этот трухлявый пень Калибарр слишком опасен, — отозвался Сураз, лишь немного слукавив. — Он предаст кого угодно — как предал Малвича и даже тебя. Знаешь, как я освободился из некоррумской тюрьмы? — Я полагал, что тебе удалось сбежать. — Нет, Калибарр сам меня выпустил. Он прознал, что ты пытаешься договориться с Малвичем миром — поэтому дал мне войско, поручив убить тебя и принести ему Посох Мёртвого дерева. Мне не по нраву пришлось, как он принялся мною командовать, поэтому я ушёл — вместе с армией — и послал его нахер. — Мне повезло, что ты решил предать своего освободителя, — хмыкнул Голдот. Мёртвая половина была лишена той подвижности, которой могла похвастаться половина живая, и оттого все выражения его необыкновенного лица, все движения медной брови и резкие кривые улыбки окрашивались в полутона саркастичности — вне зависимости от стоящих за ними эмоций. Сейчас же Полумёртвый явственно насмехался, однако Сураз был совсем не против: ему нравилось, когда Голдот показывал зубы — и метил в дряблое Калибаррово горло. — Он это заслужил, — пожал плечами Сураз. — Из Калибарра и ему подобных получаются скверные лидеры, что всех в итоге угробят. С таким королём Некросс долго не протянет. — Согласен, — коротко кивнул Голдот, и Суразу стоило большого труда удержать рвущийся из груди торжествующий рык. Самое сложное было уже позади. Ещё на заре Некросса агенты Сураза собрали о прошлом Голдота Полумёртвого всё, что можно было найти на пепелище погибшего мира. Собачья преданность Калибарру в свете раскопанного была раздражающей, но понятной: если ты рос дойной скотиной в склепе у лорда-вампира, трудно не проникнуться обожанием к избавителю. На Энроте Голдот убивал ради Калибарра, интриговал ради Калибарра и колдовал ради Калибарра — с самого детства не знал иной жизни, пока Расплата не выжгла её дотла. На Аксеоте он впервые оказался один — и переломил незыблемые законы мироздания. Разумные криганы согласились идти за Голдотом, потому что верили в его силу и уважали его за дерзость. Но когда король Некросса уступил трон гнилушке-“учителю”, то превратился в комнатную собачку, готовую тявкать по первой команде — и призывающую к подобному и остальных. Поэтому Сураз и поднял мятеж: подчиняться Калибарру было унизительно — равно как и осознавать, что его, Сураза, присягу каким-то совершенно удивительным образом передали тому, кто не заслуживает ни верности, ни уважения. — Что ж, если примешь меня, я буду рад предложить тебе моё войско, — радушно развёл он руками. — За определённую цену. — И какова же твоя цена? — недоверчиво протянул Голдот. — Я предпочту обсудить её наедине, — заявил Сураз и сам же решил начать с жеста доброй воли: махнул головой, и Нюкта с Джедашем, исполнительно-безмолвные, фазировались за стену. Голдот явственно сомневался в разумности этого шага, но в итоге ответил любезностью на любезность, и его ручной призрак, не пожелавший расставаться с плащом, вышел так же, как и вошёл — через дверь. — Чего же ты хочешь, Сураз? — поинтересовался былой и грядущий король, когда они наконец остались одни. — Земли. Лён с как минимум четырьмя городами, титул под стать — мне кажется, “герцог Сураз” звучит прекрасно… и поцелуй. Голдот поперхнулся. Сураз выжидал: нетерпение сжалось в его груди тугой железной пружиной. Пойдёт ли Голдот на эту сделку? Какое-то время он таскал за собой в походах какую-то человеческую девчонку: агенты доносили, что ужинал с ней и болтал, обряжал в красивые платья… Девка в итоге сгинула — вероятно, умерла, — и Сураза живо интересовали причины её исчезновения. Не захотела, чтобы ей присунули полумёртвым членом? Сначала была покорной, но попыталась взбрыкнуть? Предала? Изменила? Или Голдот всё же таскал её не для того, чтобы трахать — а как забавного ручного зверька наподобие говорящего попугая? Осталось ли в нём хотя бы малая искра чувственной страсти? Или всё сгнило и ссохлось вместе с правой, помертвевшей половиной? Так или иначе, а даже живая часть его лица была совершенно нечитаемой, когда Голдот негромко сказал: — Такова твоя цена, герцог Сураз? — Да, ваше величество. От первого до последнего слова — такова моя цена. — Тогда вот моё встречное предложение: лён с как минимум двумя крепостями и двумя городами, герцогский титул… — И поцелуй, — напомнил Сураз. — И поцелуй, — согласился Голдот — всё с тем же нечитаемым выражением лица. Суразу не нужно было иного сигнала: в два шага подошёл почти вплотную — и смело взял то, что выторговал. Очень кстати пришлось, что они с Голдотом были примерно одного роста. Сураз, не переступая незримо очерченной черты, приник губами к губам: почти целомудренно, упиваясь одним лишь контрастом живых, человеческих, — мягких, горячих, пусть и потрескавшихся, — и холодных немёртвых, которые и губами назвать можно только с большой с натяжкой. Сураз осторожно скользнул по ним языком и раздвинул — вместе с зубами, бесцеремонно вторгаясь в рот и углубляя их поцелуй, — в надежде хоть как-то расшевелить свою ледяную принцессу. И принцесса оттаяла. Голдот был явно неопытен — хотя, быть может, его смущали крупные криганские клыки? — и поначалу отзывался совсем невпопад, сталкиваясь с Суразом зубами, но быстро сориентировался, повторяя чужие движения: оттягивал, приминал и посасывал губы, дразнил чудным языком уголки Суразова рта... И невозможно было не запустить ему руку в волосы, выцарапывая когтями тихие, сдавленные полустоны, не прижимать к себе, не гладить по напряжённой худой спине, не стискивать пальцами упругую ягодицу… Латы не давали ничего толком почувствовать, и Суразу оставалось только гадать: откликнулось ли на ласку это с ума сводящее полумёртвое тело? Его-то поножи быстро сделались тесноваты. В некоррумской тюрьме Сураз, дурея от скуки, старался держать себя в форме, строил ленивые планы мести и грезил не Катериной, но совершенно другой венценосной особой — метил мёрзлый каменный мешок жемчужной спермой, гадая, как ведёт себя полумёртвый член. Его владелец ест, пьёт и справляет нужду, когда половина всех его внутренностей — бесполезная мёртвая требуха, так что ждать можно всякого. Способен ли он возбудиться? А кончить? Или промёрз до костей и только и может хлопать глазами, точно бракадская кукла, и вся надежда — на сносную задницу?.. Одно Сураз выяснил точно: как бы оно ни работало ниже пояса, а целовался он точно не с мертвяком или с куклой. Достойная инвеститура для будущего герцога! Отстранившись, он сыто, довольно щурился, наблюдая за Голдотом — как тот, взъерошенный, пригладил волосы, оттер живою ладонью губы и, усмехнувшись, сказал: — Что же, задаток выдан, как мы и условились. А остального придётся подождать до нашей победы. — Думаю, сегодняшний день станет началом прекрасной дружбы, — задумчиво протянул Сураз, не в силах оторвать взгляда от пятен персикового румянца на бледной высокой скуле. В своих словах он ни капли не сомневается.