Грех

Итак, я жил на необитаемом острове уже двадцать пять лет. Большой срок для того, кто попал сюда совсем молодым человеком. Получалось, что я провел здесь большую часть своей жизни. Не могу сказать, что совсем перестал думать о доме и родной стране, о семье, которой уже могло и не быть в живых. Во всяком случае, родителей – они и в бытность мою плантатором были немолоды. Я, все-таки, не до конца отринул мысль попросить прощения у отца за все свое пренебрежение его советами и помощью. Хотя надежды на это и на мое возвращение становилось все меньше день ото дня. Я не забыл полностью о своих надеждах построить еще одну лодку, чтобы добраться на ней до материка. Но у меня не было мореходной карты, по которой можно было бы определить направление и расстояние. Я сумел раздобыть с погибшего судна все, что было защищено от влаги или не подвержено ей. Таким образом, у меня появилось несколько Библий, но не судовой журнал или карты – все это погибло в воде, распавшись на нечитаемые куски бумаги. У меня был секстант, но мне не с чем было сравнивать свои координаты, а наизусть эту часть побережья Америки я не знал. Пятница, к сожалению, тоже не смог мне ничем помочь. Впрочем, я и не надеялся – из нас двоих только я имел представление о навигации и мореходстве. Аборигены, конечно, умели строить лодки и плавали на них между островами, но не заплывали далеко – слишком мелкими и утлыми были их пироги для серьезных плаваний. Впрочем, большего им было и не надо. Однако Пятница привнес в мою жизнь достаточно пользы, даже без знания карты местности. У меня наконец-то появился собеседник. Хотя именно беседовать с ним поначалу было сложно – он не знал английский, а я не понимал его речь. Впрочем, жесты и мимика вполне заменяли нам слова, когда мы говорили о том, что нас окружало. Пятница быстро понял, как устроен мой быт, как я достаю припасы, как кормлюсь, как провожу свое время. И включился в мою повседневную жизнь, выполняя мои нехитрые поручения и помогая в каждодневных делах. Мне с ним действительно повезло – он был проворен, молод и явно имел цепкий, хоть и неразвитый ум. Он с легкостью передвигался по зарослям острова, лазил на пальмы почти как обезьяна, и ему не нужно было ничего показывать дважды – он все понимал и запоминал с первого раза. Правда, по первости я и не хотел от него ничего сложного, ограничившись только тем, что мог объяснить жестами. Но еще больше мне повезло, что Пятница оказался совершенно незлобив и смирен. Чего я, признаться, никак не ожидал, учитывая порядки и обычаи его народа. Он пытался рассказывать о ритуальных поеданиях своих врагов с той же легкостью и простодушием, с какой описывал, где еще на острове смог найти полезные или вкусные коренья или фрукты. А самое главное – он очень хорошо понимал, что я спас его от смерти и был благодарен за это. Дикарь по рождению, совершенно спокойно относился к тому, что участь поверженных врагов – быть съеденными, сам не раз делал это вместе со своим племенем и был готов сам стать чьим-то обедом, потому что таков порядок жизни. Но, как любое живое существо, хотел жить и оставаться живым, используя для этого все средства. И, первое время, в виде своей благодарности пытался сделать что-то, что, как он считал, могло бы быть мне полезным или доставить удовольствие. Таким образом, однажды я получил в свое распоряжение зрелые бананы с пальмы в их съедобном виде, а не перезрелой гнилой кашей, каковой они падали на землю. Я был тронут его заботой, а особенно его выражением лица, с которым он принес большую гроздь и положил у моих ног. Улыбка его и выражение были точно такими же, как у моих соотечественников, а темные глаза смотрели открыто и выжидательно. Так что у нас никогда не возникало проблем определить по лицам друг друга, какие эмоции мы оба испытываем. Я поблагодарил Пятницу за его дар, но просил больше не лазить на пальмы – я исподволь начал беспокоиться, что он может случайно упасть оттуда. И если не разобьется совсем, то может повредить себе что-нибудь, а я не смогу оказать ему помощь. Я ничего не знал о медицине, кроме совсем простых вещей, и вряд ли смог бы вправить кость или помочь природе срастить ее назад. А если бы Пятница погиб таким нелепым образом – я бы лишился общества единственного живого человека, кроме себя. Пятница пообещал не лазить по пальмам, и в следующий раз принес мне большой красный цветок, сорванный где-то, а после - две горсти каких-то темных ягод, похожих на чернику. Они были довольно крупными, мясистыми и пахли сладким. Я уже видел их прежде на острове, но не решался попробовать, так как не знал, съедобны ли они. Мне прежде не доводилось видеть, чтобы их ели животные или птицы. Пятница же заверил меня, что они вполне съедобны и даже более того – очень вкусны. И, показывая пример, отправил в рот одну ягоду. Но только одну, отдав все остальное мне. Ягоды действительно оказались вкусными – сладкими и немного терпкими, как хорошее вино. Похоже, они дозрели до нужной кондиции, потому что почти лопались во рту, и я удивился, как Пятница сумел донести их, практически не помяв. Видимо, это был какой-то местный вид винограда или других полезных культур, потому что после двух полных горстей я начал чувствовать приятное расслабление. Все спиртное, что я нашел на корабле, было выпито мною еще в первые годы пребывания на острове, хотя я пытался растянуть его как мог. Не могу сказать, что меня печалил трезвый образ жизни, хотя, если бы я знал процесс изготовления вина, и сумел бы его воспроизвести – возможно, я бы попробовал это сделать. Поэтому принесенные Пятницей ягоды возымели свое действие на мое тело почти сразу. Я уже давно забыл это чувство легкой истомы и откинулся на стену за своей импровизированной кроватью, на которой сидел. Сам же Пятница, поняв, что мне понравился его новый дар, сидел у моих ног и довольно улыбался, кивая головой. Видимо, его соплеменники собирали эти ягоды в период созревания, получая натуральное спиртное. Последив за мной какое-то время, мой компаньон вдруг привстал и придвинулся ко мне еще ближе, положив смуглые руки на мои стопы. Я всегда разувался у порога, чтобы не нести внутрь лишний сор, который и так было непросто выметать метлой из мелких прутьев кустарника. Какое-то время Пятница поглаживал мои ноги руками, рассматривая их. Я не мешал ему, лениво думая о том, что вряд ли мои ноги чем-то отличаются от его, кроме цвета кожи. Когда я напал на его врагов, отбив у них Пятницу, он был совершенно наг, так что я вполне успел рассмотреть его. Обычный молодой мужчина, ничем не отличающийся от моих соотечественников и от меня самого. Разве что куда более физически развитый, так как вел незамысловатую жизнь, наверняка полную охоты, рыбалки и собирательства. Не могли же они надеяться на прокорм сугубо военными «трофеями». Задумавшись об этом, я снова обратил на Пятницу внимание, только почувствовав его руки у себя на бедрах. Он сидел передо мной на полу на коленях и вдумчиво водил ладонями по моим штанам, как будто пытался их разгладить. Пока я лениво размышлял, что он делает, Пятница дотянулся до пряжки моего импровизированного ремня и потянул за нее. Я поймал его руки и отвел их сторону, спросив, наконец, в чем дело. Пятница снова улыбнулся и просил не беспокоиться, сказав, что просто хочет мне помочь. Я, все еще под действием съеденных ягод, попробовал объяснить ему, что помощь мне сейчас не нужна – ложиться спать еще слишком рано, да и до сих пор я снимал с себя одежду без всяких затруднений. Пятница только помотал головой из стороны в сторону и снова улыбнулся. Он не ел ягоды, и действовал ловчее, поэтому остановить его второй раз я не успел – его пальцы проворно расстегнули мои штаны и потянули вниз. Стащить их с меня он не смог, для этого мне нужно было привстать, но и того хватило, чтоб мой неприкрытый срам предстал его глазам. Белья на мне не было – его не из чего было сделать, тонкого полотна на корабле не было, а мои собственные нижние штаны давно превратились в лохмотья. Я попытался прикрыться руками и потянулся к штанам, подумав, что при случае стоит рассказать Пятнице о правилах приличий и о том, что подобает поведению христианина, а что нет. Его, пожалуй, еще нельзя было в полной мере так назвать, но я имел большие планы на его обучение и обращение в истинную веру. Но раньше, чем я успел что-то сделать или сказать, Пятница вдруг обхватил мой срамной уд ладонью. Она оказалась на удивление мягкой, не успевшей достаточно загрубеть, как мои руки. Я так удивился его поведению, что смог, наконец, спросить, что он делает, только на третье или четвертое его движении. Пятница снова улыбнулся и повторил, что хочет мне помочь. А потом крепче сжал пальцы, и чуть ускорил движение. Чресла мои начали понемногу наливаться огнем, так что вместо слов у меня вырвался тихий стон. Но я снова попробовал оттолкнуть его руки, потому что все это было неправильно. Я пережил многое, не слушая добрых советов, погряз во грехе и неверии, но в последние годы вернулся на путь истинный и имел твердое намерение не сворачивать с него более. На острове не было ни алкоголя, не считая этих странных ягод, ни азартных игр, ни женщин – и это было хорошо для меня. От всего остального же я старался отвратиться самостоятельно, хотя далеко не сразу смог достаточно обуздать свою греховную природу, чтобы прекратить изливать семя на землю, как наказанный Господом Онан, внук патриарха Иакова*. Я знал, что это плохо, но это было одним из малочисленных занятий, способных хоть как-то скрасить мою жизнь и отвлечь от мрачных мыслей. Но, в конце концов, мне это удалось – я начал читать Библию, все более и более увлекаясь ею, и молился, постепенно забыв о грехе. Теперь же, спасенный мною человек, не знающий еще о Христе и спасении, держал мою плоть в своей руке и управлялся с нею ловко и умело, как будто она была его собственной. Я же оказался слишком податлив и безволен, чтобы решительно помешать ему. Он сумел усыпить мою бдительность своими ягодами, о действии которых я не знал. Таков путь греха – человек становится слаб и забывает о своей вере, поддаваясь искушению. Я считал, что исправился, но Пятница столкнул меня с моей тропы так легко и просто, как будто я не стоял на ней твердо и уверенно. Впрочем, ему это можно было простить – он был всего лишь дикарем, поедающим людей. Он рос среди людей, привыкших ходить полунагими, бесстыдно выставляя напоказ то, что должно быть скрыто. Пятница никогда не стеснялся меня, никогда не пытался прикрыться и облачился в одежду только по моей настоятельной просьбе. Мне же прощения не было – я грешил и понимал это, не пытаясь сопротивляться. Пятница внимательно смотрел мне в лицо, следя за его выражением, и прекращать явно не собирался. Он одобрительно кивнул, когда я, прикрыв глаза, снова застонал. Чужая рука на сраме ощущалась совсем не так, как собственная, но виновник моего грехопадения явно хорошо понимал, что делает. Он то убыстрял движение рукой, то снова замедлял, заставляя меня сползти ниже на кровати и шире развести бедра. Я не хотел подбадривать его, но не имел никаких сил сопротивляться. И он это отлично понял – потому что снова улыбнулся, облизал губы и заставил меня вскрикнуть от неожиданности. Его голова опустилась вниз, и я почувствовал его влажный язык там, где его быть не должно. Следующие минуты плохо сохранились в моей памяти – может быть из-за ягод, может быть потому, что стыд заставил меня их забыть. Забыть, как я гортанно стонал, лихорадочно подаваясь вперед, внутрь, вглубь, хватая своего слугу за волосы. Не знаю, где и как Пятница научился этому – как ему вообще пришло в голову подобное – но его губы и язык приносили такое наслаждение, какое не приносила мне никогда ни одна продажная, коих на моем веку было немало. Все они обычно, забрав деньги, молча задирали юбки и предоставляли мне делать все, что мне было надо. Пятница же, помогая себе руками, заставил меня корчиться на постели, как одержимого бесами. Впрочем, таким я и был – одержимым, готовым ради удовлетворения похоти на все. Если бы он вдруг перестал, отошел и потребовал бы от меня чего-то в обмен на продолжение – я бы согласился, не задумываясь. Даже не понимая особо, что именно он просит. Но он не прерывался, не мешал мне хватать себя за волосы, хотя я наверняка делал ему больно. Он только прикрывал глаза и сладко сжимал меня губами. Я чувствовал его язык – горячий, влажный, юркий – касающийся таких мест, о которых было стыдно не только говорить, но и думать. Не знаю, сколько продолжалось это безумие – одновременно слишком долго, и слишком мало. Пока я не излил, наконец, семя прямо ему в рот. Пятница же, со своим обычным послушным выражением на лице, причмокнул губами и, как собака, лизнул мой уд, теперь послушно висевший меж моих еще вздрагивающих ног как поникший флаг в безветрие. Я пытался отдышаться и унять биение крови в ушах. На тело навалилась такая тяжесть, как будто я проплыл несколько миль в неспокойной воде и сумел, наконец, выползти на берег. Пятница продолжал стоять передо мной на коленях, быстро двигая рукой где-то внизу. Поморгав и поймав фокус зрения, я понял, что теперь он сжимает рукой собственный срам, преданно глядя на меня снизу вверх. Секунда – он оскалился, показав белые ровные зубы, и мне на голые ноги брызнуло влагой, которую он тут же обтер голыми руками, вытерев их потом об себя. Это выглядело так мерзко и грязно, что я уже открыл рот, чтобы сказать это вслух, но передумал. Во всем этом была моя вина и только моя. Пятница старался для меня – так, как умел. Мне не хотелось думать, чем еще мог заниматься он и его соплеменники в своей жизни, я и так уже видел достаточно. Упрекать же его в чем-то, не будучи в состоянии объяснить, чем именно плохи эти занятия, было неразумно. Он бы просто не понял – для него все это, похоже, было так же естественно, как срывать бананы с пальмы или лакомиться перезревшими ягодами. Ягодами, доведшими меня до состояния Ноя, заснувшего нагим после вина. У меня не было сыновей, готовых целомудренно прикрыть мою наготу**, был только Пятница – невольный виновник моего греха. Я протянул руку и дотронулся до его лица, он потерся об нее с улыбкой, решив, наверное, что и этот его дар был принят мною, как предыдущие. Я тяжело вздохнул и начал натягивать штаны, пряча срам от глаз. Мы были вдвоем на острове, возможно, останемся тут вдвоем до самой нашей смерти, если Провидение не снизойдет на нас в помощи своей. И все это время я постараюсь употребить на то, чтобы очиститься и помочь прийти к Богу моему слуге и товарищу. И да поможет нам Всевышний не поддаваться более искушениям земным. *И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему. Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал на землю, чтобы не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал; и Он умертвил и его [Библия, Ветхий Завет, Быт. 38:8—10]. **Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и [лежал] обнаженным в шатре своем. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и выйдя рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего [Библия, Ветхий Завет, Быт. 9:20-27].