Здравствуй, отец

За каменной стеной тяжело ухнул гром, и через какое-то мгновенье на улице зашумел дождь. Да что там дождь! Майкл вполне мог поклясться хоть в ту же секунду, что это самый настоящий ливень, который точно не сможет прекратиться сразу же. Не самая лучшая перспектива оказаться без крыши над головой в такую погоду. Даже очень. Майкл невольно прислушался, на какой-то миг затаив дыхание. На улице, казалось, действительно началась настоящая буря. Шквал ветра загремел железом на крышах домов, немилосердно начал рвать листья с деревьев, утробно и протяжно завыл в водосточных трубах высоток. Влажный воздух на мгновенье начал задувать и под дверь, отчего в коридоре аттракциона на какую-то секунду стало неуютно от ледяного хлада. Майкл невольно поёжился в тот миг, по привычке позволив ладоням исчезнуть в карманах; мёрзнуть ему, точно, сейчас не хотелось. Так, хоть и немного, да становилось теплей. Глубоко вздохнув, мужчина привычным движением руки пригладил на голове влажные волосы: дождь всё-таки нагнал его, окатив порцией воды с неба. Может, не столь ожесточённой, как предполагалось по шуму сейчас, но довольно ощутимой: если бы не стоящее на дворе лето, прогнозирующее везде только тёплые минуты ненастья, Майкл уже давно бы выругался. Не хватает ему ещё промокших ботинок, влажной одёжки, и словленного насморка на худой конец! Все эти удовольствия не приносили ему ровным счётом ничего, что могло бы развеселить: уж слишком такие проблемы были банальны, и по-своему неприятны. Мужчина сам не заметил, как в тот миг усмехнулся: что-то показалось ему в этих размышлениях старческое и ворчливое, совсем как у какого-то дедушки. Просто уставшего от жизни человека, как бы высказались авторы художественных книжек. А что ещё остаётся делать, если ты уже давно стал взрослым? Ведь именно так и размышляют все эти великовозрастные дядечки и тётушки на улицах, что-то твердя каждый раз про уважение к старшим и утомительную работу? Разве нет? Если конечно, они сами ещё хотят себя так назвать. Майкл невидяще обвёл взглядом кафельную стену у двери, стараясь подавить внутри себя волну нарастающего смешка: всего-то тридцаток какой-то прошёл от того времени, как он уехал отсюда, а он себя уже перестаёт ценить. Просто перестаёт, нахально утверждая самому себе, что он уже не тот маленький мальчик, каким был когда-то давно. Каким он хотел остаться чуть ли не навсегда, как и все дети, когда они наконец-то осознают своими недалёкими умами, что их розовое детство окончено. Когда они понимают, что быть взрослым – это не так уж и весело. Ха. Сейчас эти мысли кажутся такими ничтожными и смешными. Только сейчас он осознаёт, насколько же это смешно…. Стараясь проделать все манипуляции как можно тише, мужчина неспешно достал зажигалку. В другой руке появилась пачка сигарет. На какой-то короткий миг в грубой ладони вспыхнул огонёк, и тут же потух. Перед лицом плавно заклубился сизый дым, воздух мгновенно пропитался пряным запахом табака. Майкл неспешно закурил, морщась от неприятного першения в горле: новичкам всегда противно, да ничего не поделаешь. Если же и коротать время, то с "пользой", чем просто так. Стараясь подавить зарождающийся в глотке кашель, мужчина резко вскинул руку с часами: минуты текли очень медленно в тот миг. Настолько медленно, что мужчине даже показалось в какую-то секунду, что время и вовсе стоит на месте. Окинув циферблат взглядом, Майкл замер, будто бы пытаясь прислушаться. Словно бы стараясь сказать самому себе, что не ошибается. Всё было, действительно, на «своих» местах. Всё тот же дождь. Всё те же звуки. Всё та же мрачная обстановка аттракциона, где он ждёт хозяина. Хотя, может, именно ожидание стало причиной этих мыслей? Кто знает. Да, если бы не дождь, ожидание проходило бы в более живописных условиях, но никак не в этих мрачных стенах – мужчина знал это точно. Может, на асфальтовой дорожке под кронами деревьев, или же у себя в машине: Майкл на короткий миг вспомнил наличие старенькой магнитолы. Ловила она, правда, радиостанции не очень хорошо, но терпимо: с грехом пополам, из-за шумящих помех, но как-то удавалось прослушивать эти громкие крикливые песни, носящие слово "хит". Но и этого было вполне достаточно. Мужчина, подумав об этом, невольно усмехнулся своей неприхотливости. Это смешно. Ну, а если же не в машине, то на худой конец где-нибудь около той же стены с афишей об открытии аттракциона. Такая же висела и на железной двери, заманчиво блестя глянцевой поверхностью. Майкл невольно хмыкнул, вспомнив её: а ведь какой-то тридцаток лет назад такую качественную фотопечать нельзя было достать, даже если бы очень и захотелось. А сейчас, клепает, кто почём зря. Притом, не только в плане самих плакатов, но и рекламных сленгов. Мужчина не сомневался, что вновь бы перечитывал уже приевшиеся ему строчки о скором открытии, что должно состояться через неделю, пялился бы какую-то секунду на заманчивую фотографию головы медведя, в качестве той же декорации, вычитывал заковыристые предложения о найме на работу ночного охранника. Ну, и для полноты картины, конечно, хорошая доля рекламы о жуткой атмосфере и прочих прелестях. Да, хороша была бы перспектива, ничего не скажешь. Дверь же являлась проходом в это самое здание. Невысокое, одноэтажное здание, выкрашенное в тёмно-зелёный цвет, отчего на ум невольно приходили мысли о каком-то диковинном мхе. Большее сходство с ним придавали устрашающие, особенно вечером, искусственные гирлянды проводов, больше похожие на лианы. Из-за этого не сразу можно было догадаться о реальном предназначении этого места. Может, только после того, как на глаза попадалась знакомая афиша о найме на двери, а прямо над входом намалёванная чей-то умелой рукой небольшая вывеска, попеременно мигающая белыми старыми ретро-лампочками, какие обычно бывали на тех же магазинах: «Хоррор-аттракцион: Fazbear`s Fright». Первое, что увидел Майкл, как только приехал на место. Он узнал о нём не так давно, буквально неделю назад. Именно тогда он и приехал обратно в Харрикейн, в свой родной город. Туда, где прошло его детство, туда, где он раньше жил. Туда, где он не был тот самый ненавистный тридцаток, из-за которого сейчас всё и вертится: не хотелось ему почему-то до сих пор принимать так просто, что прошло столько времени. Не хотелось, вот и всё. Что-то внутри него до сих пор отказывалось воспринимать это всерьёз, отчаянно твердя, что это не может быть. Просто потому что всё прошло слишком быстро для самого Майкла, и никак иначе. Наверно именно из-за этого он ещё надеялся исполнить задуманное, когда вернулся сюда. Из-за этой глупой иллюзии он ещё надеялся на каком-то внутреннем подсознании встретить кого-то из старых знакомых. Хоть кого-то, кто смог бы его по-дружески поприветствовать. Может даже и не поприветствовать, а просто узнать. Чтобы нашелся тот, с кем можно было бы поговорить, и обсудить многие вопросы: уж слишком их накопилось, будь они неладны. Майкл уж знал точно, что ему нужно узнать, а что не следует. Хотя, все эти «мечты» казались глупым и невозможным. Может, именно из-за последнего, с каждым днём пребывания в этом городе он понимал всё яснее, что за этот жалкий тридцаток лет он перестал быть частью этого маленького мира, носящее звание Харрикейна. Просто перестал быть, и всё. Словно бы внутри него порвалась какая-то тонкая ниточка, связывающая его с этим городом. С этими людьми, с этими деревьями и домами: не стоит ему и вспоминать теперь, как же поменялись улочки с момента его исчезновения из города. С теми, кого можно было бы назвать тётушками и дядюшками, бабушкой и дедушкой. Он просто стал чужим. Чужим, вот и всё. Никак иначе. Осознавая столь простую вещь, Майкл уже какой раз задавался вопросом насчёт своего появления: если же он даже и на какую-то там встречу не надеется, то что же именно его заставило вернуться? Что же послужило ему толчком для такого необдуманного поступка, как приезд? Притом, необдуманным он был, точно, во всех отношениях. Но, и этот вопрос был для него, скорее, риторическим. Он и сам не понимал. Все эти годы Майкл старался не вспоминать своё прошлое, относясь к прошедшим годам с прохладцей, и напускным чувством безразличия. Последнее, как ему казалось самому, как раз и подрывало равновесие той жизни, которая продолжалась всё это время: притворяться надо уметь, а не просто так пытаться. Не просто так стараться не думать, как-то вырвать всё из памяти, или же не замечать своих собственных мыслей: надо просто забыть. Надо забывать это так, чтобы не думать об этом ежедневно, словно какую-то важную вещь. Надо смириться, надо напомнить самому себе, что прошлая жизнь давно канула в лету. И больше никогда к ней не возвращаться. У Майкла даже почти получилось это сделать: активная жизнь брала дело в свои руки, полностью захватывая всё существо. Афтон специально старался работать больше, полностью погружаясь во всякие дела – по-другому он просто не хотел жить. Может, именно это и дало ему так просто прожить этот тридцаток: за работой, особенно, если стараешься забыться, не замечаешь, как летит время. Как летят дни, месяцы, а с ними и годы. А потом, ты уже и не думаешь. На первых парах, когда он только стал самостоятельным, ему приходилось уходить с головой сразу в две специальности: нужны были деньги, нужно было на что-то жить. А потом рвение работать просто вошло в привычку, как бывает у всех взрослых людей, этаких трудоголиков, которых хлебом не корми, дай только что-то поделать. В этом ничего не было удивительного. Майклу это просто было необходимо, вот и всё. Это было что-то вроде потребности, как воздух, или еда. А вместе с этим, нужно было забыться полностью. Полностью уйти, сделать всё, чтобы не возвращаться в прошлое бесцельными думами. Но, ничего не получилось. Майкл уже в какой раз легонько хлопнул себя по лбу: пока он один, можно укорять себя сколько угодно. Терять ему всё равно нечего. Он действительно сорвался в один из этих дней, а потом вспоминал всё до самых мельчайших подробностей! Неужели он действительно никогда не сможет забыть то, что так хочется стереть из своей памяти, и больше никогда не воспроизводить?! И как только это выходит у каких-то там диковинных персонажей с киноплёнок, что потом возвращаются в жизнь с новыми силами и ясной головой, легко твердя свою позицию направо и налево? Мужчина сам не заметил, как усмехнулся: вот именно, что это только киноплёнки, а здесь жизнь. Жизнь, с которой ему до сих пор трудно справляться. До сих пор трудно ладить в психическом плане и контактировать с окружающим миром: всегда хочется быть одному, стараться размышлять самостоятельно, не прибегая к чьей-то помощи. Просто быть наедине со своими мыслями, забыться. Лучше всего получалось следовать этому плану на работе. Да, именно таким он и был всё это время, в этом нет ничего удивительного. Таких людей ещё «интровертами» называют, не так ли? Но, даже у таких интровертов, как он, в жизни всегда наступает тот самый момент, когда всё идёт не по плану. Когда в голову ударяет одна единственная мысль, когда какой-то нелепый поступок становится судьбоносным. А потом, всё идёт по наклонной плоскости, с которой сойти невозможно. Дела выстраиваются по, будто бы, намеченной заранее траектории, а человек сам не думает обо всех последствиях, которые его ожидают. Может, конечно, и думает, но очень и очень редко, почти что неощутимо. Всё идёт само по себе, совсем как какая-то запрограммированная машина. От такого сравнения у Афтона свело зубы: о чём он меньше всего хотел думать, так это обо всём, что может быть связано с деятельностью его отца. Да и не только его отца, а со всем, что может иметь какое-то отношение к тем робо-зверям, которые он так хорошо знал. Которые были его друзьями какое-то время, а потом пожелали быть стёртыми из памяти. Стёртыми совершенно также, как и всё остальное, хоть и до сих пор не было понятно, почему. Если раньше он мог сослаться на обычную детскую обиду, то сейчас всё приобретало более широкие масштабы: в жизни было много всего. Даже слишком. И именно эту жизнь он и вспомнил. Воспоминания стали разрастаться в его голове, захватывая все его тогдашние думы в один большой хаос. Майкл ожесточённо пытался остановить неконтролируемый поток мыслей, заставить самого себя просто замолчать: сознание туманилось. Он даже не мог понять, что именно он вспоминал, и что больше всего стояло в воображении перед его глазами. Всё пролетало длинной лентой событий, словно в ускоренной перемотке, где невозможно как-то остановиться. В голове проносились некогда знакомые ему люди, их лица, образы, слова. Мозг сдавливало под тяжестью тех мыслей, приобретая всё более и более манящие оттенки. Он отлично помнил ночь перед поездкой: от нахлынувших мыслей его мучила бессонница, и потому он и не пытался заснуть. Простояв пустые часы перед окном в комнате, бесцельно выкуривая те же сигареты, Майкл всё больше окунался куда-то далеко в прошлое. Тогда он даже и не понимал, что происходит: такая ситуация была больше похожа на картинку из дешёвого фильма чёрно-белой плёнки. Осталось бы добавить заунывную музыку скрипки, и было бы не отличить, уж точно. А он всё больше вглядывался в тёмные переулки улиц, переплетения асфальтовых дорог, запоздалых прохожих. Сигаретный дым щипал глаза, туманил зрение, заставляя выступать случайным слезам, проникал в глубже в горло: глотку паршиво драло, грозясь разразиться сухим кашлем. Майкл морщился, сглатывал, но это не помогало. В глазах всё больше и больше возникали знакомые улочки Харрикейна, его родного города. Они, казалось, возникали из того же дыма, превращались под действием чьей-то руки в дома и закоулки, в кусты и деревья, тротуары перед их большим двухэтажным домом. Домом с пологой острой крышей, ажурным крылечком, мягким газоном прямо под ногами. Здесь же была и каменная дорожка, которую он сам когда-то с папой заливал жидким цементом…. Ему даже чудились несколько раз голоса всех тех людей, которых он когда-то знал. Тех людей, которых он любил, с которыми он общался каждый день, и, в конечном итоге, просто был рядом. Они были неотъемлемой частью его жизни, без которых, как казалось ему маленькому, невозможно существовать. Как кажется каждому человеку, пока он не входит во взрослую стадию развития, где больше никого нет. Где ты один на один с самим собой, и больше никто. Нет ни сестёр, ни братьев, ни папы, ни мамы. В глазах сами собой встали эти знакомые лица, которые можно было называть именно так. Которые можно назвать этими самыми тёплыми словами; теми, которые учатся с самого раннего детства первым делом, совершенно незаметно. Которые ты потом повторяешь не задумываясь вновь и вновь, словно бы думая, что что-то изменится. Особенно, если ты попадешь в какую-то передрягу, и подсознание заставлять бить сигнал тревоги. Разве не маму с папой зовёт человек в таком случае?... Именно так. Мама, папа. Сестра, брат. Майкл не старался сильно воспроизводить у себя в голове всю свою семью: он знал, что кончится это, в конечном итоге, ничем хорошим. Здравый ум будет вновь нашёптывать самые изощрённые ругательства, мужчина снова станет вспоминать все те радости и горести, что с ним произошли за всё это время. Больше было дел именно из второго разряда: здесь ничто уже нельзя было как-то изменить, как-то исправить. Всё было уже давным-давно решено. Оплакивать такое прошлое было просто бессмысленно. И Афтон это знал. Ему даже не следовало напоминать себе какие-либо моменты, чтоб в очередной раз доказать самому себе этот факт. Уж больно всё было, действительно, понятным: на короткий миг очень захотелось сплюнуть сквозь зубы от этого гадкого чувства. Чувства безысходности, давно утраченной силы, которая как-то ещё могла бы изменить настоящее в нужное русло. В то русло, где он бы жил, а не выживал. Но, Майкл сдержался. Как делал всегда, когда эмоции вновь брали верх, и очень хотелось выпустить их наружу, словно это что-то изменит. Потому что здесь был тот же закон – понимание того, что столь громкое выражение уж точно ничему не поможет. Ну, вот, скажите, разве оно изменит хоть как-то его прошлое? А, может, вернёт потерянную семью, которую он когда-то сам и покинул? Ведь ничто не смогло его тогда больше удержать, и попытаться остановить. И он понимает даже сейчас, что тогда не было смысла оставаться в Харрикейне дальше: если бы он остался, то никогда бы не смог больше уйти из-за тех инцидентов, что произошли. Не смог бы уйти из-за отца…. А сейчас всё кончилось. Совершенно всё. Никого из родных больше нет. Мама ушла еще, когда ему было только семнадцать, сестра и брат давно на кладбище, а глава семейства…. Когда это ему сообщили, что его отец пропал без вести? Майкл даже не мог вспомнить по нормальному тот день: всё было как в тумане. Он только слушал, как-то не стараясь сильно вдаваться в подробности. Просто потому что знал, что излишняя заинтересованность может обернуться против него самого. Это было понятно без каких-то там увертюр, даже и думать не надо. Просто не нужны были ему какие-то там проблемы в психическом плане дальше, вот и всё. Может, именно из-за этого он даже не мог понять сначала, что ему пытаются донести: напугать, пошутить, или, завести какой-то странный разговор? А может, это всё вообще бред, от которого он теперь никогда не сможет отойти из-за воспоминаний полностью? А что же он чувствовал? О чём думал? Даже этого Афтон не помнил: разум туманился, и в один миг захотелось побыть одному. Попросту обдумать и понять, что же на самом деле произошло. Уставший от работы мозг всё больше обуревала апатия, заставляя всем чувствам в какое-то мгновение погаснуть. Наверно, именно это и сыграло решающую роль, из-за которой Майкл постарался тогда сильно не вдаваться во все подробности. Но, он отлично понимал, что такая новость не прошла для него бесследно. Что-то всё равно было. Что-то упрямо оставило отпечаток в его голове, заставляя его размышлять об этом после того, как он пришёл в себя. Может, единственное, что он смог сохранить в понимании всей ситуации, так это что-то похожее на чувство… одиночества? На грусть? Хотя, была ли она действительно таковой: разве Майкл не охладел к этому уже давным-давно? Разве не он обычно относился к папе с презрением, которое даже и скрывать-то не собирался, не то, что деликатно молчать на этот счёт? Ведь он просто не может даже и слушать то, что связано с деятельностью его папочки-изобретателя, да и вообще со всеми его делишками в области винтиков и механизмов: каждый раз всё кололо слух, заставляя непроизвольно злиться. Здесь даже не было какой-то одной ясной причины: все недовольства были похожи на туман. Наравне со спутанными чувствами возникало что-то похожее на тягучее чувство неприязни, нежелания. Правда, все мысли насчёт отца, как и всей его семьи в целом, всё равно каждый раз возникали, чтобы не казаться самому себе беспомощным. Майкл громко усмехнулся; очень захотелось в очередной раз дать по той же стене увесистым кулаком. Да так, чтобы посыпался известка, а на ровных плитах зелёного кафеля образовалась приличная трещина. А эхо пусть не будет потом стихать ещё несколько долгих минут, и отдаляться во всех уголках, сливаясь с шумом дождя. Ему всё равно нечего терять, раз все дела приобретают такой оборот. Но, в этот раз Афтон только вздохнул, прикрыв веки: ранние подъёмы, шатания по тому же городу изрядно утомили его. В глазах туманом вставали эта долгая насыщенная неделя, отчего хотелось всё больше погрузиться куда-то в забытье. Он не хотел это утверждать, но всё больше ощущал прилив бессилия и усталости. Казалось, она медленно разливалась по всему его телу. Он ехал тогда весь день, и только к вечеру смог наконец-то размять закоченевшие пальцы: от руля и салона тянуло холодом, и Майкл только уже в городе понял, что забыл выключить кондиционер. Погружённый в думы Афтон ровным счётом не замечал ничего, что могло хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию. В барахлящей магнитоле играли какие-то песни, но мужчина даже и не пытался к ним прислушаться: было по-своему скучно, и это чувство отбивало всякое желание. В те минуты, сам Майкл, если бы захотел, охарактеризовал бы своё состояние не иначе, как «апатия». Почему-то именно это слово «прилепилось» за долгие годы: он это знал сам. Ночи в мотеле, где даже своей собственной комнаты нет, а только шумные соседи-проезжающие, возвращались в его голову тяжёло, заставляя вновь погрузиться в какое-то подобие дрёмы: тот кто придумал выражение «в тесноте, да не в обиде», явно не был в комнатушках такого типа. Слишком уж шумно, совсем как в той же школе на переменках. А в голове всё также тягуче переплетались события всей этой недели: маленькие и большие, важные и не очень. Приезд, усталость, неожиданные встречи с теми же соседями, скучные дни проживания в мотеле, что с каждой минутой воспоминания вызывали всю большую неприязнь, начинали приобретать отталкивающий оттенок. Очень захотелось выкинуть всё из головы. А где он ещё мог остановиться? Где он ещё мог пробыть все эти бесцельные часы, которые ему казались такими важными вначале пути? Деньги позволяли только на это заведение, а попробовать остаться в родном доме… Афтон от воспоминания этого жалкого зрелища невольно содрогнулся. Что и говорить, а время не щадит ничего: как человека, так и прошлое. И Майкл сам смог удостовериться в правдивости этих слов, когда приехал на знакомую улицу. Их двухэтажный домик с косой крышей напоминал теперь больше памятник, нежели неприступную крепость, которую можно назвать «домом». Именно родным домом, а не постройкой-коробкой с множеством людишек на той же улице. От такого сравнения Майклу стало противно в тот же миг. Но, очень и очень вяло, почти что неощутимо. Если же и хотелось выплёскивать все свои эмоции, то не сейчас. Не сейчас. Когда-нибудь, в другой раз… но, не сейчас. Сейчас хочется отдохнуть, и просто погрузиться в сон. Немножко отдохнуть, подремать. Майкл чувствовал, что настигающие сумерки становятся всё темней, и окружающий мир аттракциона попросту меркнет. Глаза в тот миг закрылись сами собой, и Афтон не заметил, как припал к кафельной зелёной стене. Голова склонилась куда-то набок. Сон одолел его в секунды. Майкл совсем не охладел. Это было очевидно, но он не хотел это до сих пор понимать.