Делить свободу

      Лето. Сергей терпеть его не может. Жарко, душно, и все вокруг будто бы пытаются создать из этого времени года какой-то культ: «Вот наступит лето, и мы то, и мы сё…». Для самого же Костенко лето всегда, из года в год было просто тремя месяцами, отличающимися от остальных лишь температурой и огромным количеством пестрой зелени. Мужчина не был особо романтичен в этом плане: для него вся эта ожившая природа — распустившиеся деревья, звучно шумящие своими кронами на ветру, яркие цветы, качающие подрагивающими лепестками, голубеющее небо и все прочее — лишь часть чего-то обычного, само собой разумеющегося и повторяющегося из года в год.       Кстати о романтиках. Еще одним минусом лета, по мнению Сергея, были хиппи. Именно сейчас они выбирались из своих «нор», таскались по улицам, на каждом углу пестря своими одеждами, горланя песни, нарушали общественный порядок, начинали устраивать демонстрации, да и вообще просто были. Мужчина считал все эти занятия, эту странную идеологию босоногих оборванцев — глупостями, недостойными взрослых людей. К тому же, он как-никак был капитаном КГБ, между прочим, весьма верным своему делу. В свои-то молодые годы он уже дослужился до этой должности и, как далеко не многие, умел построить под себя людей и руководить ими, а его принципы ничуть не разнились с принципами государства. Поэтому для него хиппи были практически никем, грязными душой и телом людьми, пытавшимися навязать другим несбыточные инфантильные идеи. Тем более им уделялось слишком много внимания и рабочего времени, которое не всегда было в достатке.       Вот и сейчас, стоя в коридоре, изнывая от летнего зноя, предательски пробравшегося даже внутрь зданий, и на скорую руку подписывая несколько документов, подсунутых ему поймавшим его здесь же милиционером, он заметил краем глаза слишком пестрые, мелькающие где-то сбоку пятна. Оторвав взгляд от бумаги, мужчина неодобрительно посмотрел на небольшую процессию, состоящую из четырех хиппи, неохотно шагающих по коридору, и сопровождающих их угрюмых милиционеров. Костенко вспомнил, что минут с сорок назад часть сотрудников отправилась разгонять очередную, пусть и не очень большую демонстрацию. Не то чтобы эти четверо, плетущиеся по отделению милиции, были очень уж опасны — просто им не повезло. Ещё не было такого, что б на подобных шествиях не выхватывали нескольких человек, — кого попало — чтобы показать пример другим, чтобы было, кого выставить виноватым, заполнить нужные отчеты и, если повезет, может, даже некоторых засадить за решетку, хотя чаще всего со многими проводились «воспитательные беседы», если их можно было так назвать. И осуществлялись они чаще всего сотрудниками КГБ, а потому Сергей уже без особого энтузиазма предвкушал, как пройдут его следующие несколько часов. Поскольку людей из КГБ в отделении было всего лишь двое, и в этот раз была очередь Костенко, он уже при выезде сотрудников на демонстрацию знал, какая перспектива рабочего дня его ожидает. Мужчину не особо-то радовало тратить уйму времени на беседы, но он здраво понимал, что так положено, поэтому никогда не пытался отлынивать. Костенко искренне считал, что таким людям нужно устраивать промывку мозгов — в противном случае такое свободомыслие легко может подорвать общественный строй, а это уже ни в какие ворота не лезло. Да и что уж греха таить, Сергей прекрасно понимал, что дополнительные цифры в отчётах, дополнительные раскрытые дела, повешенные на тех, кого, как считал сам мужчина, вряд ли кто-то будет жалеть, сделают статистику только лучше, а статистика — залог успеха. Хотя сам всё же предпочитал реальные цифры написанным наобум, как верный и преданный своему делу человек.       И всё же, несмотря на всю свою неприязнь, он не мог не рассмотреть этих молодых людей. Все как всегда: огромные яркие вещи, несоразмерные своим носителям, патлатые волосы, странноватая походка, босые ноги, дурацкие висюльки на шее и руках. Единственным «не-как-всегда» был тот внезапный факт, что среди всей этой молодежи один юноша, непонятно чем, сходу зацепил Костенко — вроде вовсе непримечательный мальчишка, ничем не отличающийся от всех, кто только что смиренно прошёл мимо, но было в нём что-то такое странное, что Сергей никак не смог понять. То ли во взгляде, то ли в чём ещё — неизвестно. Эта неожиданность представилась Костенко загадкой, а решать головоломки и находить решения, он любил. А потому, когда один из милиционеров продолжил вести молодых людей дальше по коридору, явно по направлению КПЗ, а второй остановился возле капитана, дабы отчитаться и поинтересоваться, имеет ли для мужчины значение, с кого начать, Сергей почти без колебаний выбрал этого парня. Слишком уж сильно подстёгивало и вызвало жгучий интерес желание понять, что его так привлекло в юноше.       Сергей помедлил ещё немного, давая сотрудникам время привести в его кабинет парнишку, и отправился туда же. Открыв дверь, Костенко зашёл в помещение и тут же столкнулся взглядом со взором внимательных светлых глаз, которыми смотрел на него мальчишка, смирно сидевший на стуле перед столом, на котором как-то чересчур по-перфекционистски покоились кипы бумаг, канцелярских принадлежностей и прочих мелочей, необходимых для работы. Юноша с несколько мгновений посидел вполоборота, изучающе разглядывая вошедшего, а потом отвернулся обратно к столу с такой улыбкой, будто бы ему все на свете стало понятно. Сергей захлопнул за собой дверь, на всякий случай поворачивая в замке ключ. В кабинете было ещё жарче, и мужчина, пройдя по помещению, сначала приоткрыл окно, но, ощутив, как оттуда потянул ещё более горячий воздух, захлопнул обратно. Приблизился к столу, присаживаясь на край перед юношей.       — Ну, что, пацан? — Фраза прозвучала с каким-то ненарочным вызовом. Мужчина скрестил руки на груди и наклонил голову набок. — Знакомиться с тобой будем? Как звать?       Параллельно с начатым — и пока односторонним — разговором капитан стал рассматривать юношу. Он был каким-то уж больно тощим, казалось, даже непропорциональным, острым, будто бы его резко и угловато выпилили из чего-то твердого. На худощавых ногах болтались слишком широкие для них джинсы, торс покрывала яркая явно собственноручно раскрашенная футболка, настолько мешковатая, что парень был в ней, как муха в парусе, на ногах — тряпичные кеды, уже порядком изношенные. Шея была увешана порядочным количеством различных значков, — из которых Сергей знал разве что пацифистскую «лапку», Инь-Янь и углядел ещё пару-тройку понятных штук вроде птичек и всего в этом роде, болтающихся на тонких чёрных шнурочках, на запястьях красовались пестрые фенечки, что называется, всех сортов и размеров, а за ухо был заложен какой-то маленький, но пышный беленький цветок, — мужчина точно не был уверен в его названии, но, кажется, это был цветок камелии, хотя Костенко было в общем-то все равно. Он, в конце концов, не ботаник какой-нибудь, чтобы в цветах разбираться. Глаза юноши, иногда искоса поглядывающие на мужчину, были светлыми, серовато-зелеными, опушенными длинными ресницами. Резкие, острые скулы, тонкие искусанные губы, которые парень то и дело облизывал, светлые, слегка взъерошенные волосы, только отрастающие*, ещё явно не достигшие длины волос среднестатистических хиппи, стало быть, пацан не так давно приобщился к этой субкультуре.       — Паша, — спокойно отозвался юноша, слегка запрокидывая голову вверх и глядя на мужчину. Тот прочёл в его взгляде некое презрение и недоверие, однако там проскальзывал и плохо скрытый страх — пацан уже явно попадал в такие ситуации, знает, что с ним могут сделать.       — Павел, значит, — кивнул мужчина. Притягивая к себе по столу бумагу и перьевую ручку, записывая чужое имя. — Ну, а фамилия-то у тебя есть?       — Вершинин, — все так же спокойно отозвался юноша, но в этом спокойствии чувствовалось что-то, что напоминало иронию и насмешку.       Сергей вновь чирканул на бумаге и ещё раз смерил его взглядом. «Послушный», — отметил он про себя. Обычно перед ним паясничали и дерзили или же молчали, как рыбы. А вслух добавил: — Весь такой покладистый. Что, Паша, — снова повторил он имя своего «пленника», будто пробуя его на вкус, — попадался уже?       — Пару раз, — нехотя отозвался парень, а по его лицу пробежала тень неприязни, очевидно, вызванной воспоминаниями о прошлых встречах с органами.       — Лет полных сколько? — не отставал от него Костенко.       — Семнадцать, — ответил юноша и откинулся на спинку стула.       Сергей вздохнул, и в этом вздохе послышалось нечто, отдалённо напоминающее обреченность. «Семнадцать…» — повторил он про себя, и ему неожиданно стало жаль мальчишку. Совсем ещё юный, вроде не дурак, а уже переманили его на «темную» сторону. Костенко привык руководствоваться только трезвым рассудком, логикой и железными принципами, правилом: «Никаких эмоций на работе», но сейчас он отчего-то испытал к этому, ещё минут десять назад ему неизвестному, Паше какое-то человеческое сострадание и жалость, особенно, вспомнив, что парень уже попадался, а, значит, бывал и на «профилактических беседах», которые и беседами-то назвать трудно. В них почти не было слов, зато были беспощадные удары, кровь на губах «тех, кому не повезло», разбитые костяшки на руках сотрудников КГБ, угрозы. А ведь это ещё совсем мальчишка.       — Ну и как же ты умудрялся попасться? — поинтересовался Сергей, опираясь руками на стол позади себя и немного откидываясь. Он понимал, что весьма сложно попасть в руки милиции, когда ты в толпе людей, а уж несколько раз.       — Когда как, — безразлично хмыкнул Павел, наклонив голову и обводя взглядом кабинет, куда сквозь широкое, но зарешеченное снаружи окно вливался тёплый солнечный свет, пляшущий причудливыми узорами на полу, стенах, мебели. — Просто не везло. Сегодня, вот, предательский удар в спину милицейской дубинкой.       Он криво и ехидно оскалился в усмешке. Сергей задумчиво посмотрел куда-то в сторону. В нем боролась туча противоречивых эмоций, хотя почти всегда он был критичен и непоколебим. И все эти сомнения нарастали внутри как снежный ком, катящийся с горы.       — И что мне теперь с тобой делать? — тихо пробормотал Костенко, снова вздыхая и переводя взгляд на юношу. — Отпустить, что ли?       Тот на секунду заметно вспыхнул надеждой, но тут же собрался, сделавшись серьезно-недоверчивым: — А разве можно?       — А ты сомневаешься в моих полномочиях? — возразил ему мужчина. — Больно жалко мне тебя.       Парень, очевидно, хотел ответить что-то колкое, вроде того, что не нуждается ни в чьей жалости, но вслух спросил: — А остальные?       Сергей вспомнил о ещё нескольких хиппи, ждущих своей очереди в КПЗ. Насчёт них он уже принял решение, но у юноши спросил: — А что? Друзья твои?       — Не то чтобы очень, — протянул тот, качая головой. — Так, можно сказать, знакомые.       — Ну, вот и обойдешься без них, — подытожил капитан. — У вас же там свобода, вроде как, самое главное и необходимое, я прав?       — А есть ли смысл в свободе, если делить ее не с кем? — как-то уж больно глубинно поинтересовался Павел, прищурил глаза и внимательно поглядел на Сергея.       — Так они же тебе просто знакомые, — напомнил ему его же слова мужчина. — И не умничай мне тут, философ. Их не отпущу. А ты бы лучше не выпендривался, пока я не передумал. Ну что, согласен?       — Согласен, — сдавшись, кивнул юноша после какого-то времени, потраченного на раздумия.       — Тогда поднимайся, — приказал ему Костенко, сделавший вывод, что если бы те трое в КПЗ были для парня действительно кем-то важным, то он бы так просто не согласился. Сергей тут же подумал, что вряд ли с кем-то из оставшихся планирует сделать что-то совсем ужасное — так, всего лишь пара уже привычных жизненных «уроков».       Паша послушно встал со стула, следуя за КГБшником, открывшим дверь и вышедшим из кабинета. Они быстро прошли по маленькому лабиринту коридоров с ответвлениями дверей, остановившись лишь у поста возле выхода, где Костенко что-то сказал сидящему там милиционеру, прильнув к маленькому окошечку в «будке» поста, а тот, слушая его, начал что-то записывать. Паша не слышал, что он говорил, да, в общем-то, и не слушал, но догадался, что, скорее всего, исправляются отчёты о том, что были доставлены трое задержанных, а не четверо. Затем Сергей оторвался от поста, жестом поманил парня за собой и вышел с ним на улицу.       Здесь было светло, намного светлее, чем в отделении, свежо и радостно. Вершинин вздохнул полной грудью, оглядываясь вокруг, на деревья, небо, где все так же неизменно сияло солнце, на дома, людей на улице, будто бы не видел всего этого очень давно. Костенко подумал, что чувствует себя так, будто отпускает на волю голубя из клетки.       — Ну все, давай, шуруй, — произнёс Сергей, щурясь от яркого света. — И аккуратнее будь, — добавил он строже. — Особенно, на кричально-плакатную клоунаду эту вашу не суйся, — наставительно порекомендовал он, хотя в обращённом на него взоре явственно прочитал, что этому совету следовать не будут. В иной раз Сергей, едва увидев неповиновение, особенно касающееся чего-то идеологического, с рук бы этого не спустил, но не сейчас, сегодня этот мальчишка для него почему-то другой, да и жаль его в самом деле. — В другой раз так может и не повезти. Даже я не всегда добрый, знаешь ли. — Костенко обернулся ко входу в участок.       — Погодите, — вдруг остановил его Паша. — А как вас зовут?       Мужчина обернулся, удивившись такому вопросу, мол, зачем это пацану вдруг понадобилось знать его имя, но почему-то все равно ответил: — Сергей Александрович Костенко, — коротко и лаконично, хотя и как-то чересчур официально — излишнюю формальность даже он сам уловил, не особо-то поняв, почему ответил именно так.       — Спасибо. — Юноша лучезарно улыбнулся ему, хлопая большими блестящими глазами. — Сергей Александрович, — добавил он и, посмотрев на капитана ещё несколько мгновений, а потом бодро зашагал по тротуару.       А мужчина так и остался стоять на месте, глядя ему вслед, поражаясь тому, какой же этот мальчишка удивительный, и пытаясь найти этой «удивительности» объяснение. Параллельно с этим он рьяно ругался на самого себя, не ожидав со своей стороны такой сентиментальности, нарушающей построенные им же самим принципы. Может, это на него так действует сегодняшняя почти невыносимая жара? В любом случае ему следует больше не допускать таких оплошностей.