Делить свободу

      Фатальная ошибка. Оглядевшись, Сергей заметил чуть поодаль никого иного, как Пашу. Он решительно не понимал, как этому пацану удается, судя по всему, постоянно оказаться не в то время, не в том месте. Впрочем, возможно, проблема в том, что ему никогда не место и не время. Костенко резво развернулся и пошел по дорожке в надежде, что юноша его не заметил или, даже если это не так, то, по крайней мере, не привяжется — и правда, на кой чёрт ему было бы привязываться? Однако его надежды очень скоро не оправдались.       Костенко зашагал относительно быстро. Однако очень скоро кто-то — хотя, была бы интрига, кто — легонько коснулся его плеча, и совсем рядом раздалось как всегда довольное: — Здрасьте.       Мужчина остановился, устало вздохнул и все-таки обернулся. Перед ним стоял Вершинин все такой же отчего-то жизнерадостный, слегка улыбающийся, с его извечными фенечками, кулончиками на тонкой шее и искристыми глазами. Удивительным образом все, что вертелось на языке у Сергея, и что он собирался высказать парню, куда-то улетучилось, выветрилось из его головы. Пропал какой-то опостылый негатив, и стало немного легче на душе. Странное воздействие.       — Здравствуй, — понуро, но все же беззлобно отозвался Костенко.       — Я не вовремя? — чуть смутившись, поинтересовался Вершинин, глядя на мужчину как-то виновато и будто бы откуда-то снизу, хотя это и было физически невозможно из-за разницы в росте.       «Да, ты чертовски не вовремя. Впрочем, нет такого «вовремя», когда ты был бы кстати», — подумал про себя Сергей, но вслух по какой-то причине, не ясно даже ему самому, ответил: — Нет, вовсе нет. — Он покачал головой. Странно, в его привычки и не входило врать. Капитан, в принципе, почти никогда не врал, к тому же, сейчас где-то глубоко в его голове вертелась мысль о том, что он, по сути, не лжет. — Знаешь, если ты вдруг думаешь, что чем-то мне обязан, то это не так.       Паша заметно оживился при первой фразе, хоть и не пытался подать вида. Костенко взглянул через его плечо в ту сторону, откуда юноша пришел, несколько секунд изучающее глядя на пару человек, с которыми до этого шел Вершинин, неспешно удаляющихся куда-то вдоль пруда. Юноша и девушка — тоже ярко и, по мнению Сергея, комично разодетые, как Паша.       — Друзья твои? — зачем-то спросил мужчина, хотя его это, в общем и целом, не особо волновало.       Юноша кивнул: — А вам так уж, прямо, интересно? — Он склонил голову набок, как щенок, и слегка иронично улыбнулся.       В ответ Сергей только неопределенно пожал плечами, снова оборачиваясь лицом к дорожке по ходу своего движения, а Вершинин тут же засеменил возле него. Было душно — ещё несколько часов назад свежий ветерок трепал волосы, но сейчас, как бы с приближением грозы, которой грозились разразиться повисшие в небе свинцовые тучи, пропал и он, оставляя после себя только жар и духоту.       — А что вы тут делаете? — спросил вдруг он и, судя по всему, понял, что задал очень уж глупый вопрос, очевидно, желая заполнить неловкую паузу.       — А что, по-твоему, люди могут делать в парке? — отозвался Сергей, как будто испытующе глядя на чуть смутившегося Пашу.       Тот явно почувствовал себя ещё более глупо и замолчал, ощущая ещё более сильную неловкость от вновь сложившейся неудобной паузы. Он робко вышагивал рядом с мужчиной, виновато опустив голову. Сергей мельком окинул его взглядом и ненадолго засмотрелся, любопытным взглядом косясь на юношу. Он внезапно ощутил странное желание оберегать его, этого глупенького, маленького, беззащитного мальчика, такого простого и ласкового. Костенко впервые будто бы увидел его с какой-то новой стороны. Паша неожиданно предстал перед ним уже не тем хиппи, таким же типичным, грязным, оборванным, бессознательным, по мнению мужчины, как и все остальные, развращающим привитые государством идеалы, а просто человеком, нежным и чувствительным подростком, который, как и все люди, нуждается в любви и поддержке и, возможно, их не получает. Костенко в силу профессии приходилось много работать с людьми и порой он мог читать их, едва ли не как открытую книгу, поэтому сейчас, глядя на юношу, мужчина чувствовал, как ему что-то подсказывает — Паша не такой, каким мог показаться на первый взгляд, он глубже.       Так долго хмурившееся небо, наконец, продырявилось, начиная накапывать прохладным дождём, очень скоро переросшим в шумный, мощный ливень, где-то наверху ярко вспыхнула среди туч молния, а за нею раскатисто пророкотал гром. Люди вокруг поспешно забегали по дорожкам, торопясь укрыться от сырости. Костенко с далеко не самым довольным видом поежился, будто бы пытаясь поглубже закутаться в свою тонкую ветровку — вне зависимости от температуры и погоды, он почти никогда не носил футболки или что-то в этом роде, вероятно, потому, что сам ощущал некую потребность быть чуть более закрытым по отношению к внешнему миру. Для него дождь, подобно лету в принципе, тоже не был ничем особенным — просто вода, льющаяся с неба, порой весьма неприятная, особенно, когда холодными струйками затекает за шиворот. Мужчина вновь взглянул на Пашу, и вид юноши чем-то его даже удивил. Вершинин весь, точно цветок в знойной пустыне, будто бы расцвел, расплываясь в широкой улыбке и подставляя дождю свое скуластое лицо. Его волосы совсем намокли и ещё больше растрепались, примерно настолько же стала сырой и футболка. По коже стекали, казалось, мириады прохладных струй, оставляя за собой блестящие влажные дорожки и иногда замирающие капли. И Паша, прикрыв глаза такими же мокрыми пушистыми ресницами, как прежде улыбался. Костенко подумал, что все это добавляет его образу какой-то новой свободы и лёгкости, точно он — птица, такая живая и независимая, радующаяся каждой мелочи, в том числе и дождю. От такого зрелища Сергею и самому стало как-то чуть легче на душе, и он немного расслабился, но все же прибавил шагу, ведь мокнуть до костей ему не очень-то хотелось.       Наконец, они покинули парк, петляя чуть посеревшими от такой погоды улочками. Мужчина наблюдал, как Паша с довольным видом шлепает по лужам, в которых иногда блистало отражение порой сверкающих в небе молний, и это его отчего-то слегка забавляло. Костенко не понимал, зачем юноша за ним увязался, ведь он даже не говорил ни о чём, просто шёл подле Сергея, непонятно, с целью или без. Мужчина же шёл, не так, просто,прогуливаясь, а с целью попасть домой, и до него было не так уж далеко, хотя и оба путника успели намокнуть, в особенности, Вершинин, которому, судя по всему, в общем-то, было совершенно все равно, куда идти.       Дойдя до своего подъезда, Сергей остановился, оборачиваясь к Паше, ещё раз внимательно глядя на него. Тот стоял, глядя куда-то наверх, в небо, иногда резво моргая из-за попадающих в глаза капель дождя, все с тем же до глубины души довольным видом. Правда, хоть и было лето, и грозы обычно теплые, дождь отчего-то был холодным, и юноша, промокший намного сильнее, — из-за того, что намеренно подставлялся дождю — чем Костенко, заметно подрагивал.       — Может, зайдёшь? — неожиданно даже для себя предложил мужчина. Просто, ему вдруг стало как-то совестно и почти жаль оставлять на дожде промокшего до нитки парня. — Грозу переждешь и хоть немного погреешься.       — А я дождя не боюсь. Да я и не замёрз вовсе, — заложив руки в карманы джинсов, пожал плечами Павел, хотя у самого чуть ли не стучали зубы — до того сильно он дрожал.       Костенко с усмешкой покачал головой: — Ну да, по тебе видно. Трясешься весь, как осиновый лист. Предлагаю один раз — пойдём.       Тут Вершинин пожал плечами, все-таки сдаваясь, и послушно пошлепал мокрыми кедами в подъезд за Сергеем, у которого в голове без конца крутилась одна и та же назойливая мысль: «Вот так вам все равно, Сергей Александрович? Вот так вам все равно?».       Поднявшись на нужный этаж, Костенко открыл дверь, входя в квартиру, впустив за собой парня, и включил свет в прихожей.       — Не дворец, конечно, — констатировал он, — но жить можно.       Паша ничего не ответил. Он так и стоял на месте, не решаясь пройти дальше, видимо, ожидая на это разрешения. Сергей, скидывая ботинки и стягивая с плеч ветровку, это, безусловно, заметил.       — Думаешь, я тебя позвал в коридоре постоять? — поинтересовался он, приглаживая свои промокшие волосы. — Разувайся, проходи. Хотя, погоди, — добавил мужчина, замечая, как с мокрой футболки юноши чуть ли не ручьями стекает вода.       Он покинул прихожую и вскоре вернулся, притащив с собой небольшой, но рабочий, и это главное, обогреватель и пару вешалок. Включив прибор, Сергей кинул перед ним свои ботинки и уже снятые кеды парня, чтоб сохли, на одну из вешалок поместил сырую ветровку, которая теперь присоединилась к обуви, и обернулся к Вершинину.       — Футболку снимай.       Паша ехидно улыбнулся: — Что, так сразу?       Костенко не совсем понял, о чем он, но еще раз настоял: — Давай-давай. А то ты скоро затопишь мне соседей снизу своими водопадами, — в шутку добавил он, чтобы слегка разрядить атмосферу.       Юноша послушно стянул с себя футболку, которая после того, как была отжата в ванной, заняла место рядом с ветровкой. Джинсам парня повезло чуть больше — из-за широкой и болтающейся футболки они остались, на удивление, практически сухими, и мужчина против них ничего не заимел. Он окинул взглядом подрагивающего Вершинина. Мало того, что он намерзся под дождем, так еще и в квартире было не очень-то тепло — прохладный воздух, щедро организованный грозой, выдул бо́льшую часть тепла из квартиры.       — Ну, заходи, — наконец, произнес Сергей, уходя из прихожей в большую комнату и возвращаясь с каким-то шерстяным одеялом без пододеяльника в руках. — На, — протянул он его Паше, застывшему в коридоре. — Руки мыть, — скомандовал он, а сам прошел куда-то дальше, на кухню, по-видимому, предоставляя парню некую свободу, освоиться в квартире.       Вершинин завернулся в полученное одеяло и послушно отправился в ванную, включая воду и честно, тщательно вымывая руки. Выбравшись обратно в коридор, он помедлил ещё несколько секунд, уже с интересом начал осматриваться. Мельком оглядев коридор, он шагнул в большую комнату, с большим энтузиазмом и увлечением рассматривая устройство помещения. При этом юноша напоминал любопытного олененка, чаще забавно вытягивая шею, чтоб посмотреть дальше, нежели шагая вперёд, будто бы за лишний шаг его будут ругать.       — Есть будешь? — донесся из недр кухни голос Костенко.       — Ну, если вы настаиваете, — в дверном проёме показался забавный Паша, растрепанный и закутанный в одеяло, вновь ехидно улыбающийся.       — Правда, у меня только бутерброды и, толком, больше ничего, — добавил Сергей, закрывая дверь холодильника и глядя на появившегося парня. Он подумал, что вечером надо будет в магазин сходить, а то на неделе из-за работы в гастроном давненько не заглядывал, так, пожалуй, и голодом можно остаться.       — А я непривередливый, — отозвался тот, плюхаясь на широкий стул за кухонным столом и снова осматриваясь.       Убранство кухни тоже было небогато: этот самый стол, прямоугольный, совершенно обычный, разве что немного ободранный, пара стульев со спинкой и мягкими сидениями, подвесные шкафы, столешница, раковина, холодильник, плита — ничего лишнего. Поверхности, в основном, пустовали, разве что на плите покоился пузатый чайник, под которым уже зажигал конфорку Костенко, и на подоконнике стояла пара пустых кастрюль, очевидно, не поместившихся в шкафы, да какое-то одинокое комнатное растение, несмотря на не самые роскошные условия, все же ухоженное и совсем не вялое. Стены, обклеенные тусклыми, полосатыми обоями, тоже были голыми, если не считать часов и трех чёрно-белых фото, висящих в рамках. В открытую форточку влетал свежий воздух, приносивший с собой шум дождя и запах мокрого асфальта.       Костенко достал из холодильника половину палки варёной колбасы, масло и хлеб, кладя это все на стол и оборачиваясь к шкафам, доставая оттуда разделочную доску и нож.       — А ты-то давно ел? — вдруг поинтересовался он, думая о том, что Паша быстрее всего согласился на предложение о еде, хотя в целом, если не считать этого быстрого согласия, всё же проявлял некоторое стеснение.       — А вам зачем? — ехидно спросил в ответ Вершинин. — Хотите меня откормить и съесть?       — А надо? — последовал его примеру в ответах мужчина.       — От этой услуги позволю себе отказаться, — отозвался юноша, поправляя край сползшего с плеча одеяла.       — И все-таки ты не ответил, — напомнил Сергей, нарезая хлеб.       — А обязательно отвечать? — предпринял ещё одну попытку уклониться от вопроса парень и, получив кивок головой от собеседника, отозвался, — ну, велика ли разница?       Костенко больше допытываться не стал. Он понимал, что при таком образе жизни есть удавалось не всегда, потому что особо неоткуда было брать деньги. В общем-то, мужчина не собирался напоминать об этом Паше; он вообще не знал, зачем это спросил. Впрочем, юноша, по-видимому, вовсе не смутился и вообще не придал никакого смысла вопросу мужчины.       Они немного помолчали. На плите засвистел чайник, из которого повалил пышный пар, уносимый чуть в сторону задувавшими через окно порывами ветра. Сергей выключил плиту, снял чайник, разливая по уже приготовленным железным кружкам кипяток, быстро окрашивающийся в бурый цвет чёрного чая.       — А вы один живёте? — вдруг спросил Паша, получая свою кружку.       — А ты видишь здесь ещё кого-то? — поинтересовался Костенко, нарезая теперь уже колбасу и складывая бутерброды.       — Нет, ну, просто — вы не подумайте чего — вы вполне себе завидный, как мне кажется, мужчина. Я не поверю, что у вас никого нет, — ответил юноша, параллельно думая, что, скорее всего, болтает лишнего.       Однако Сергей только мягко усмехнулся: — Ну, тогда не верь. А оно все равно так. Ты, вот, мне лучше скажи, — неожиданно перешёл в наступление он, — ты-то сам где живёшь?       — А вам все расскажи, — со своей, уже казалось, обычной ехидной улыбкой протянул Вершинин, отпивая из кружки горячий чай. — Это вы так стихийно заботу проявляете или замышляете чего?       — Интересуюсь, — лаконично отозвался Костенко, наконец, занимая место на стуле напротив юноши. Он придвинул к нему тарелку с бутербродами, заметив, что парень косится на еду, но брать не спешит. Тот, очевидно, восприняв это как разрешение или же руководство к действию, стянул один бутерброд, жадно в него впиваясь.       Они снова какое-то время молчали. На удивление, эти тихие паузы не казались неловкими, наоборот, они как будто дополняли общение, словно оба сидящих на кухне — старые друзья, как те, которых ты уже и не помнишь, сколько знаешь, и с которыми не стыдно помолчать. Стало практически совсем тихо. Даже дождь за окном понемногу, медленно, но верно сошёл на нет. Постепенно на улице начинало темнеть: дождь уже не накрапывал, однако тучи никуда не делись, да и дело уже понемногу близилось к вечеру — всё-таки сколько Сергей, если считать с момента пробуждения, провёл времени за завтраком в кафе, сколько за прогулкой, сколько за дорогой домой. Лампа в люстре горела тускловато, и её свет порой заметно подрагивал, однако все это покрывало комнату какими-то приятными сумерками, добавляющими только больше некой домашней атмосферы.       Когда количество чая в кружках и бутербродов на столе заметно уменьшилось, Паша вдруг снова заговорил: — Вы играете на гитаре?       Вопрос был простым, но отчего-то показался неожиданным, и Сергей сначала не понял, к чему он вообще был задан.       — С чего ты?.. — начал было он, но тут подумал о гитаре, висящей в соседней комнате на стене. — А… — мужчина покачал головой, вертя в руках кружку с плескавшимися в ней остатками чая. — Не то чтобы очень. Так, разве если только вспомню пару песен.       — Я тоже раньше играл на гитаре, — с неким воодушевлением произнёс Вершинин. Это явно вызвало в нем какие-то положительные воспоминания, даже светлые глазёнки заблестели энтузиазмом.       — «Раньше»? — переспросил Костенко.       — Да, — Паша вздохнул, но без уловимой доли грусти. — Гитара, которая у меня была, не пережила, так сказать, семейного скандала. — По его лицу пробежала тень усмешки.       — В каком смысле? — вновь задал вопрос мужчина, думая, что, возможно, лезет не в свое дело, но, мало ли, речь идёт о чем-либо противозаконном. Ну и любопытство, конечно же, сыграло свою роль.       Впрочем, парня это, по-видимому, не задевало, и он начал: — Просто, когда я «торжественно объявил» своим родителям о том, что я теперь хиппи, отцу это совершенно не понравилось. Ну, вы знаете, — добавил юноша, потянувшись было за очередным бутербродом, но на полпути, очевидно, передумал. Сергей действительно знал, как это бывает. — В общем, ругани, тогда было, мама не горюй. А несчастная гитара просто неудачно подвернулась под руку. Так-то я тоже молодец, — вдруг задумчиво и как-то даже немного укоризненно вдруг произнёс он после недолго паузы. — Учёбу подзабросил, много себе стал позволять. А с родителями отношения и так были напряженными. Точнее, не то чтобы, — Паша помедлил, видимо, подбирая слова. — Скорее, просто отдалились, спал контроль, все ограничивалось: «как дела там-то и там-то? — нормально — вот и хорошо».       Вершинин не знал, зачем он все это рассказывает мужчине, вроде, не в церкви, вроде, и не на исповеди. Ему просто захотелось, чтобы он знал. Не чтобы посочувствовал или пожалел — нет. Просто, чтобы знал. Почему-то хотелось ему немного открыться, и вреда в этом Паша не видел. Костенко же в свою очередь понятия не имел, что отвечать, поэтому молчал, лишь пару раз понимающе кивнул головой, мол, знаем, плавали.       — Знаешь, — вдруг начал мужчина, когда Паша, очевидно, закончил свою мысль, а он сам почему-то вспомнил, с чего начался этот короткий диалог, — пока мы тут сидим, если хочешь, — он кивнул головой в сторону соседней комнаты, как бы жестом продолжая свою мысль.       — Правда можно? — зачем-то переспросил юноша.       — Можно, — последовал лаконичный ответ.       Вершинин встал, встряхиваясь, чтобы поправить сползающее одеяло, и пошлепал босыми ногами в большую комнату, вскоре вернувшись оттуда с гитарой в руках, а на его лице плясало такое довольное выражение, что Сергей едва смог подавить улыбку. Юноша уселся обратно на стул, в очередной раз поправляя на плече непокорное одеяло, и ловко вскинул инструмент наперевес. Какое-то время он негромко бренчал по струнам, задумчиво прислушиваясь и подкручивая колки. Мужчина сидел, ничего не говоря, не смея его прерывать.       Наконец, Паша начал перебирать струны длинными тонкими пальчиками уже более сознательно, наигрывая какую-то мелодию, в конечном итоге, начиная тихо петь, то глядя на гитару или куда-то в пространство маленькой кухни, то расслабленно прикрывая глаза. Он много о чем пел: о свободе и мечтах, о жизни и каких-то простых глупостях, о красоте, природе и людях, которые слепы и глухи к миру вокруг них. Наверняка нахватался такого рода песен в каких-то своих близких кругах.       И пусть это пение было не идеальным, Костенко, сидящий напротив и так внимательно пронзающий взглядом Вершинина, с головой в это погружался, заслушиваясь, расслабляясь — хотелось вовсе ни о чем не думать, просто сидеть вот так хоть всю жизнь. А еще Сергей незаметно даже для себя засмотрелся на самого юношу — он только сейчас заметил, какой тот красивый. Раньше мужчина как-то не придавал этому значения, но сейчас… Сейчас он во все глаза глядел на это худощавое тело напротив, скользя взором по всем его изящным изгибам и острым углам, по выпирающим ключицам, вздымающейся от глубоких вдохов груди, по плечам, с которых все так же постоянно сползало непослушное одеяло, по изящным рукам, с виднеющимися кое-где венками, по топорщащимся в разные стороны лохматым волосам, по спокойному, расслабленному лицу с его пронзительными ясными глазами, порой с энтузиазмом и контрастирующей с ним задумчивостью глядевшими в пустоту. А ещё юноша постоянно облизывал сохнущие губы — это явно было его неизменной привычкой.       Окончательно опустившийся вечер тянулся еще долго. Сергей отчего-то чувствовал себя как-то расслабленно и беззаботно — может, на него так действовало Пашино пение, а, может, и он сам, целиком и полностью. Они пили чай и разговаривали о глупостях, иногда юноша хватался за гитару и пел. Потом снова чай, снова разговоры, снова песни. Снова, снова, снова… Мужчина даже не ощущал какой-то неприязни к мальчишке, как это было при их первой встрече, или некой усталости от Паши, сплетённой с мыслями о том, что тот уже засиделся и ему пора бы покинуть чужую квартиру — все негативные чувства куда-то бесследно улетучились.       Один раз Вершинин даже предложил Костенко сыграть.       — Может, сыграете что-нибудь? — Юноша протянул мужчине гитару.       —Думаю, не стоит, — отмахнулся тот. — Я уже давно не играл. Мне кажется, я и не вспомню, как.       — Ну, попробовать никогда не мешает, — предпринял еще одну попытку парень.       Сергей взглянул на Пашу, пытливо смотрящего на него в ответ, и все-таки взял гитару. Пару раз проведя по струнам, будто пытаясь вспомнить те ощущения, когда извлекаешь звук, казалось бы, из простой деревяшки, он подумал, вспомнив одну только песню, которую по своей юности, еще в студенческие годы, чаще других бренчал на гитаре в компании друзей. Костенко плавно перевел глуховатые и бессмысленные касания струн в более уверенные, сосредоточенные движения, заставляя пальцы вспоминать ненавязчивую, немного грустную мелодию. Слегка освоившись, он, как и Вершинин прежде, негромко запел. Для него это было так странно, мужчина столько лет не пел и даже не касался гитары, а теперь… Отвыкший от этого всего голос звучал глуховато и чуть скрипуче, но это даже добавляло какого-то особого шарма песне, повествующей о чем-то значимом и важном, о чувствах, о которых сам Костенко уже и думать забыл еще очень давно. И это всё теперь откликалось в нем самом чем-то живым, тем, что давно считалось очерствевшим и атрофировавшимся.       Паша сидел, чуть покачиваясь в такт музыке, и, казалось, старался поймать каждое слово, увлеченно вглядываясь в самого Сергея и, кто знает, о чем думая. Когда же мужчина окончил петь и отложил гитару, юноша искренне, лучезарно улыбнулся:       — Ну вот, а вы не хотели. Замечательно поёте. — При этих словах кончики его ушей и щёки очаровательно покраснели, и Сергей не смог от этого зрелища сдержать улыбку.       — Мне, конечно, так не кажется, — без негатива вздохнул он, — но тебе, я думаю, виднее.       Паша на это вновь кротко улыбнулся. Какое-то время они еще немного побеседовали о чем-то отдаленном, хотя об больше были погружены в свои собственные мысли. Затем Вершинин, наконец, бросил задумчивый взгляд в окно, где было видно только темное ночное небо и отблески уличных фонарей, потом на часы, показывающие уже около половины девятого, и проговорил: — Я, наверное, пойду. — Он поднялся с места.       — Уверен? — спросил Сергей, не зная, зачем задал этот вопрос, и какой бы ответ на него был удовлетворительным.       — Да, — отозвался юноша. — Я уже слишком засиделся, — смущённо улыбнулся он.       Мужчина тоже поднялся, и они вдвоем вышли из кухни в прихожую. Парень вернул одеяло Костенко, натягивая уже высохшую футболку и кроссовки.       — Спасибо, что, так сказать, приютили, — улыбнулся он, выпрямившись после завязывания шнурков. — И за чай спасибо.       — Да не за что, — пожал плечами Сергей, будто он каждый день водил к себе малознакомых подростков, чтобы напоить чаем и высушить их футболки. — Осторожнее будь.       — Ага. До свидания, — попрощался Паша, открывая входную дверь и скрываясь в сумерках тускло освещенного подъезда, напоследок махнув мужчине рукой.       Костенко закрыл за ним дверь на замок и стал наводить порядок. Убирая высохшие вещи, одеяло, которое ему вернул Вершинин, гитару, посуду и подумывая, что ещё успеет наведаться в магазин, он неожиданно с неким непонимание отметил для себя, что, на удивление, был готов предложить юноше остаться, чтобы тот не тащился по ночному городу, неизвестно, куда. Эти мысли были для него какими-то странными, неординарными, непонятными, вызывали множество вопросов, ответы на которые Сергей пока дать себе не мог. Как, впрочем, и на вопрос о том, отчего же его отношение к этому пацану так сильно колеблется, умудряясь пошатывать принимаемые им самим решения.       В магазин он всё же успел выбраться, наконец заполняя пустующий холодильник. Погода на улице была чудесная: уже не было привычного дневного зноя, только свежая прохлада, пахнущая влагой прошедшего дождя. Сергей даже порадовался, что выбрался наружу — помогало проветрить мозги и слегка разложить все мысли по полочкам. Впрочем, размышления о Паше, как бы Костенко ни пытался от них убежать, перед сном всё же его настигли, и выкинуть их из головы не удалось.