Первый в Списке

Я стыжусь: ведь подсолнечник Так защищает себя - А вот я не умею, И снова скитаться мне надо. Если все же когда-нибудь Буду помилован я, То, вернувшись, займусь Лишь цветами любимого сада. Ли Бо - “Ссылаемый в Елан, пишу о подсолнечнике”

Луна скрылась в облаках, беспредельных, как море. Тишина окутала сад. Чай остывал в тонкостенных нефритовых чашках. В мягком, подрагивающем на ветру мерцании свечей белели деревянные фишки, расставленные в отведенном им порядке. С рассветом партия начнется, и цена проигрыша в ней — не горсть монет, но жизнь, честь, совесть и память. Семь долгих лет… Сяо Цзинъянь, принц Цзин, седьмой сын императора Великой Лян, смотрел на величественные тихие горы, окружающие земли Архива Ланъя, и силился вообразить себе партию целиком. Ту, в которой он — всего лишь одна из фишек, пусть и самая важная, та, на которую сделаны все ставки. Силился — и не мог, не хватало полета мысли, не хватало смелости охватить все в единый миг. Рука его сжалась на рукояти меча. Не получается — значит, и не надо. Пусть тот, кто играет фишками с черным узором, видит всю доску сразу. Его дело — не ошибиться на каждом своем ходу. Слушать. Верить. Не подвести. Луны не было видно, но свет ее проникал даже сюда, в самый тенистый из садов Архива. Цзинъянь повернулся и встретился взглядом с Мэй Чансу, таким же спокойным и отстраненным, как и луна. — Если все же когда-нибудь буду помилован я, то, вернувшись, займусь лишь цветами любимого сада, — сказал он, подходя к нему вплотную.. Лицо его светилось в сумерках — или то был обман зрения? — Чьи это стихи? — спросил Цзин, накрывая его ладони своими. — Одного поэта-изгнанника. Любви в нем было больше, чем мудрости и покорности, чтобы сносить происходящее у престола. Как и во мне. — Как в каждом из нас, — кивнул Цзин. — Сяо Шу, я… Мэй Чансу улыбнулся: — Час поздний, мой принц. Пора идти спать. — Я хотел сказать… — Цзинъянь позволил увлечь себя в дом. — Я не ошибусь. И не подведу. Мэй Чансу остановился и поднял на него удивленный взгляд. — Я знаю, Цзин, — просто ответил он. — Иначе и голубя бы не было. *** А голубь был. Белоснежный почтовый голубь, не дававшийся в руки никому, кроме его высочества. Солдаты шутили — не иначе, магия какая. Голубя заворожили! Наверное, какая-нибудь красотка из Северной Янь, которой приглянулся красивый принц! Цзинъянь бы и поддержал шутку, да только успел к тому времени развернуть послание, и ему стало не до смеха. “Если вы все еще желаете узнать правду о судьбе молодого командующего из семьи Линь, обратитесь в Архив Ланъя”. И все. Ни подписи, ни дополнительных сведений. Ничего. — Ваше высочество, это может быть ловушкой, — генерал Ле заглянул через плечо и бегло пробежал глазами свиток. Со стороны это могло показаться нарушением всех возможных правил, да и попросту грубостью — но только со стороны. Те, кто близко знал Цзинъяня и его генерала, просто отвели бы глаза и сделали вид, что не заметили произошедшего. Ле Чжаньин сблизился с Цзином еще во время полугодовой службы в Дунхае, а после того, что случилось, не оставил его. Даже под угрозой опалы и немилости государя он не отступил и остался в отряде, хоть Цзинъянь тогда каждому дал право выбирать. Жребий опального принца — вечный дозор на границе и вечная война без шанса вернуться до двору. Говорили, что чудо, что голову сохранил, а все из-за близости к принцу Ци и семье Линь. Говорили, что Цзинъянь должен до конца жизни благодарить императора за оказанную милость. Много чего говорили - в основном неприятное да злое, много ли змеиным языкам надо? Лишь бы ужалить посильней… — Ваше высочество, — с нажимом повторил генерал Ле. — Три года прошло. За одно упоминание имени следует казнь… Как можно так рисковать? Это может быть ловушкой. — Архив Ланъя не то место, с которым можно шутить шутки, — покачал головой Цзинъянь. — И вы… поедете? — Отец велел мне возвратиться в празднику Середины Осени, — медленно проговорил Цзин, бережно пряча свиток в рукав. — До того момента вряд ли его интересует, где я и что со мной. Если что... Ты знаешь, где меня найти. — Вы поедете в Архив один?! — оторопел Ле Чжаньин. — К чему мне там армия? — усмехнулся Цзин. — И что мне, скажи на милость, грозит в дороге до Ланчжоу? Или я слабее бродячих монахов? — Все равно, это небезопасно… — начал было Чжаньин и оборвал сам себя, махнув рукой. Что толку твердить о безопасности тому, кто первый в любой схватке и врывается в каждый бой с таким яростным отчаянием, словно ищет смерти — но каждый раз возвращается невредимым, словно бережет кто? — Мне стоит остаться на границе и ждать возвращения вашего высочества? — вместо этого уточнил генерал. —- Да. Выполнять назначенные императором предписания и к моему возвращению приготовить полный отчет. До Ланчжоу здесь меньше месяца пути. Если потерплю неудачу — обернусь за два. Если нет… У них найдется второй голубь. — Принимаю приказ, — вздохнул генерал Ле. Что с ним поделаешь, с сумасбродом? Цзин покинул отряд тем же вечером, сменив доспех на простое платье. Генерал Ле только головой качал, глядя на его сборы, но Цзин твердил одно и то же: — В Архиве Ланъя свои порядки. Так и уехал. Если бы генерал Ле знал его чуть меньше, он бы удивился. Но на горизонте замаячило имя сяо Шу — и кроме этого для Цзина больше ничего не существовало. Уж Ле Чжаньину это было известно лучше, чем кому-либо еще. *** Дороги в Ланчжоу Цзинъянь не заметил. Он гнал лошадь без устали и останавливался только понимая, что еще немного — и рухнет с седла прямо в дорожную пыль. Ел и пил зачастую прямо на ходу, спал, завернувшись в дорожный плащ, и не чувствовал неудобства. За годы в опале он совсем превратился в аскета, не считающего собственное удобство чем-то, ради чего стоило жертвовать скорейшим достижением цели. Сяо Шу. В Архиве Ланъя знали что-то о сяо Шу. Никто в столице так и не решился заговорить с ним о произошедшем. На одно упоминание имен принца Ци или семьи Линь был наложен запрет, и даже скорбеть было нельзя. Нельзя оплакать друга и брата и сжечь стебли сюцзи — только украдкой пролить слезы в рукав матушки, которая бережно хранила в тайне его скорбь и умоляла быть благоразумным. Но о каком благоразумии только можно говорить, когда все знакомое и родное за каких-то полгода перевернулось с ног на голову? Когда старший брат, чье благородство и доброта никогда и никем не ставились под сомнение, вдруг оказался предателем и заговорщиком, решившим ни много ни мало свергнуть и убить императора! Кто в здравом уме поверил бы в этот бред? А отец поверил. Если бы только принц Ци… Все домочадцы, весь дом и двор, и все, кто попал под горячую руку императора: вернувшись, Цзин обнаружил себя еще и вдовцом. Жена не пережила последствий мятежа… Как и супруга Чэнь, как и принцесса Цзинъян. Никто не выжил. И сяо Шу… Ни от кого не удалось добиться, в чем же состоит вина армии Чиянь. Почему Ся Дун так легко поверила, что генерал Линь — друг императора, второй отец! — убил Не Фэна? Как семьдесят тысяч душ в единый миг обвинили в преступлении против дворца и трона — и не дали им даже возможности оправдаться, не позволили очистить свое доброе имя на честном и справедливом суде… И никто за три года не смог объяснить Цзинъяню, почему так произошло. Ни могилы, ни поминальной таблички, ни браслета с руки — ничего не осталось, кроме старого лука, и тот уцелел только потому, что сяо Шу в какой-то момент его разлюбил и бросил на задворках дома Цзина, сказав что-то вроде “Пусть лежит у тебя, чтобы в любой момент можно было посоревноваться в стрельбе!”. Они собирались устроить дружеское соревнование сразу же по возвращению Цзина из Дунхая… А оказалось, что уже и не с кем. Только лук остался — никому не нужный, и только поэтому не уничтоженный. Ничего другого ему не удалось добыть даже из старой усадьбы. Вход в нее опечатали, а самого Цзина столько раз разворачивали от ворот и снимали со стен, что отец, устав от его самовольства и постоянных расспросов, от нескончаемых обвинений и попыток добиться правды, отослал его с проверкой в дальние гарнизоны. С тех пор Цзин появлялся при дворе ровно настолько, чтобы предстать с докладом и получить новые распоряжения. Далеко не всегда он успевал даже навестить мать. Он привык к такой жизни, привык — и был отчасти доволен, потому что тяготы пути, лишения и военные сражения, нескончаемые на границах, немного глушили боль. Но сейчас — впервые за несколько лет — на горизонте возникла надежда. *** В Ланчжоу было сыро и ветрено. Сам город показался Цзину красивым — аккуратные домики и чистые улицы, вдоль которых нарядные дочери купцов продают и нахваливают товар. В любое другое время Цзин из чистого интереса прошелся бы по округе, поговорил с людьми о том, чем они живут: ему всегда казалось это важным. Император в своем золотом дворце зачастую и не подозревает, какие беды и лишения испытывает его народ, на что они надеются, чем думают, ради чего живут. В застольных беседах и коротких разговорах Цзин старался разузнать обо всем получше и, по возможности, отразить в докладах. Пусть император не обратит внимание — но увидят министры, и, если среди них еще остались честные люди, — хоть кому-то будет оказана помощь, столь нужная сейчас. Собственное бессилие давно стало для Цзина чем-то вроде хомута, опутавшего шею, но он привык к нему — как привык к постоянным унижениям и плевкам в лицо со стороны дворцовых прихвостней. Но невозможность помочь слабым и нуждающимся, видящим в сыне императора защитника, раз за разом колола сердце тупой иглой. Цзин поступил бы так и сейчас, если бы практически сразу не был перехвачен человеком в черном плаще. — Ваше высочество, — с почтением обратился человек, убедившись, что Цзин обратил на него внимание. — Вас ждут в Архиве. Я послан проводить вас. — Я готов следовать, — кивнул Цзин и одним прыжком взлетел на коня. Конь Цзина даже после долгой дороги сохранял силы и легкость в ногах. Ему требовалось совсем мало отдыха, а по приезду в Ланчжоу Цзин успел хорошо о нем позаботиться. Поэтому конь шел быстрым шагом, и обычному человеку нелегко было бы угнаться за ним. Но человек из Архива умудрялся пешим все же оставаться впереди и указывать дорогу. Цзин слышал многое о тайных умениях Архива Ланъя, но впервые ему выпал шанс убедиться своими глазами в правдивости людской молвы. Горная дорога была на удивление проста. Даже человек, не привыкший к долгим конным и пешим переходам, легко одолел бы ее за полдня. И проводник не понадобился бы: для паломников, стремящихся получить ответы на сокровенные вопросы и обрести тайные знания, на поворотах стояли путевые столбы. Некоторые из них бросились Цзину в глаза, хотя ему было не до любования окрестностями. От смеси страха и надежды в горле словно ком стоял, дышать получалось через раз, и мыслями Цзин был там — в Архиве Ланъя, в месте, хранящем ответы на любые вопросы. Порою — даже на невозможные. *** Правила Архива Ланъя известны каждому, кто когда-либо обращался к ним за помощью. И тем не менее их каждый раз озвучивают заново, не разделяя, сведущ человек или нет, прибыл впервые или посещает Архив каждый месяц: таков регламент. Так и Цзину донесли в почтительной, но твердой форме, что для того, чтобы задать вопрос, следует сделать вот что: во-первых, записать вопрос или просьбу. Во-вторых, выбрать ящик с ключом и опустить туда свиток. В-третьих, подождать три дня и получить ответ от Архива. Архив сам выбирает, какую плату назначить за информацию, но вопрошающий вправе согласиться с этим — или же, сочтя цену чрезмерной, отказаться, вместе с тем лишившись и возможности получить ответ. Выслушав это, Цзин сказал человеку в плаще, который почтительно ожидал в стороне, пока работники Архива выполняли свой долг: — У меня нет трех дней. К тому же, боюсь, мой вопрос не из тех, что пишут на свитках и опускают в ящик. Архив вызвал меня — не я к нему обратился. Услышав это, работник Архива склонился в поклоне, а человек в плаще сделал несколько шагов и, наклонившись, что-то прошептал ему на ухо. Тогда работник Архива попятился назад, и у самых дверей развернулся и скрылся внутри. Человек в плаще поклонился Цзину и последовал за ним, так и не открыв лица. Ожидание Цзина не продлилось долго: уже другой работник Архива, с ладонями, перепачканными тушью, появился на пороге и низко поклонился: — Ваше высочество принц Цзин, Архив получил распоряжения на ваш счет. Прошу вас простить за промедление и следовать за мной. Цзин прошел сквозь Архив, старательно не глазея по сторонам, но все же отмечая и ряды старательных ученых, прилежно переписывающих свитки, и деревянные полки от пола до потолка, заставленные книгами, и снующих туда-сюда подмастерьев с кистями, тушечницами, бумагой и свитками в руках. Но здесь проводник Цзина не позволил себе задержаться: они прошли несколько больших залов насквозь, прежде чем оказались в небольшом, с трех сторон закрытом от ветров высокими стенами, внутреннем дворике. Четвертая сторона двора обрывалась пропастью, за которой открывался невероятный вид на величественные горы Ланъя. Высокое дерево сливы-мэйхуа зеленело над обрывом, подрагивая листьями на ветру. Спиной к дверям, на самом краю пропасти, стоял, задумчиво глядя в никуда, высокий человек в белых одеждах. Длинные черные волосы свободно рассыпались по плечам и спине. — Молодой господин Линь. Его высочество Сяо Цзинъянь здесь,— объявил работник Архива, коротко поклонившись. Молодой господин Линь поднял руку и небрежным жестом отослал слугу. И только убедившись, что остался один на один с гостем, повернулся к нему. — Ваше высочество принц Цзин… — протянул он, улыбаясь одними губами — но глаза оставались холодными и колючими. — Прибыли, наконец. Цзин пропустил мимо ушей его неподобающий тон. В конце концов, в Архив он явился за информацией, а не чтобы заводить друзей. — Молодой господин Линь… Хозяин Архива Ланъя, как я понимаю? Человек в белом кивнул. — Вы вызвали меня этим письмом, — Цзин достал крошечный свиток из мешочка, спрятанного на груди, стараясь не обращать внимания на то, как тряслись его руки. — Здесь сказано, что вам известны подробности о событиях на Мэйлин. О гибели… Молодой господин Линь взмахнул рукой, обрывая его. — Да, это так. Я счел, что дальше держать вас в неведении несправедливо по отношению к вам и бесперспективно для страны. Мне в самом деле известно многое. Правда. Истина. Вас тоже интересует истина… и в первую очередь — судьба молодого командующего армии Чиянь Линь Шу. Не отвечайте, это не вопрос. Вопрос прозвучит иначе: готовы ли вы услышать эту правду? На мгновение Цзин оторопел. Что значит — готов ли? Как можно быть не готовым к тому единственному, к чему стремишься последние несколько лет? Он решительно кивнул и невольно шагнул вперед: — Я не из тех, кто любит блуждать во мраке. Жизнь и честь моего друга, моего брата, семидесяти тысяч человек из армии Чиянь, каждого из которых я глубоко уважал и ценил, требуют справедливости и отмщения. И чем скорее я узнаю правду — тем скорее добьюсь этого для них. Любой ценой. В лице молодого господина Линя на мгновение появилось что-то лисье. Он снова улыбнулся — почти оскалился — и проговорил: — Ваше рвение многое о вас говорит, принц Цзин. Что ж, допустим. Но у меня будет три условия. — Что за условия? — Условия первое: плату за эти сведения я с вас не возьму, поскольку это я пригласил вас и я предложил. Но любой дополнительный вопрос будет оплачен вами сполна. Вы согласны на это? Цзин кивнул: — Звучит справедливо. Однако, возможно, господин хозяин Архива плохо представляет себе мои скудные возможности… Хозяин Архива только отмахнулся: — Прекрасно я все представляю и сверх того, что вы можете отдать, не возьму. Согласны? — Согласен. — Вот и отлично. Второе условие: вы сдерживаете свой нрав. Что бы вы ни узнали! Что бы вы ни услышали! Сдержитесь. Дослушайте до конца. — Это само собой, я… — Третье условие: вы распорядитесь этой информацией по моему усмотрению. Выполните мои поручения — или забудите о том, что узнали. — При всем уважении, молодой господин Линь… — Цзин помрачнел лицом. — Этого я обещать не могу. Я намерен добиться восстановления доброго имени для семьи Линь и готов жизнь положить ради этого — но достичь цели. Молодой господин Линь закатил глаза. — Об этом и речь! Всем известен ваш горячий и гордый нрав, ваше высочество. Известно и то, как сильно он может навредить там, где нужна хитрость и тонкость. Так что если вы в самом деле желаете отомстить за армию Чиянь, а не поскорее сложить голову в безнадежной войне против собственного отца… Вам придется слушаться меня. Только на озвученных условиях я продолжу говорить. Цзин сжал кулаки. Ему было ясно, что спорить не о чем: молодой хозяин Архива был вправе диктовать любые условия. Никто не спорил с Архивом Ланъя. Здесь, как и во всем прочем, у Цзина был лишь выбор принять условия или отказаться от них — и от возможности прояснить для себя события на Мэйлин. Он медленно выдохнул сквозь зубы, считая про себя до десяти, и произнес: — Что ж… Смею надеяться, что молодой господин Линь имеет веские основания диктовать такие условия. Я принимаю их. Молодой господин Линь взмахнул веером, расписанным сливой в цвету, и подошел ближе. Лицо его вмиг посерьезнело. — Слушайте, ваше высочество. Слушайте, молчите и не перебивайте. А все вопросы приберегите на потом. Цзин молча кивнул и приготовился слушать. Сердце колотилось, как бешеное, кровь стучала в ушах, отчего голос молодого господина Линя поначалу доносился словно издалека: — Как вы, конечно, и предполагали, никакого заговора со стороны принца Ци не было. И мятежа не было. Было предательство — злое, безжалостное, как и все, что творит человек лишь ради спасения своей жалкой жизни. Семьдесят тысяч воинов армии Чиянь пустили под нож ради амбиций одного… Нравится вам подобный расклад? Да молчите вы. По вам и так все понятно… *** Цзин слушал и с каждым услышанным словом все сильнее впивался ногтями в ладони. Его колотило — но не от ветра и не от холода. Сейчас он совсем не ощущал, как стремительно опускаются вечерние сумерки, окутывая сизым туманом горы Ланъя. Услышанное было столь невероятным, что сомневаться в искренности рассказа не приходилось. Даже без учета того, что Архив Ланъя вряд ли стал бы делиться ложной информацией… Просто выдумать такое не смог бы и самый искусный поэт. У поэтов все обычно бывает наполнено смыслом. В истории, рассказанной молодым господином Линем, смысл ускользал — ведь как можно поверить, что одну жизнь разменяли на сотни? Принц Ци был обвинен в заговоре против императора и желании поднять мятеж — и все потому, что нашел само существование управления Сюаньцзин расточительным и лишним. Нелегко обвинить наследного принца и любимца подданных… Нелегко, если не располагаешь такими ресурсами и такими людьми, как Ся Цзян. Люди, которые без стыда и совести готовы лжесвидетельствовать, лгать, подделывать письма и нападать из засады на отряд, спешащий на помощь защитникам Великой Лян… Цзин смотрел в бесстрастное лицо молодого господина Линя, объясняющего, как и при каких обстоятельствах был убит достойнейший генерал Не Фэн, и сердце его покрывалось ледяной коркой. Кем надо быть, чтобы напасть со спины на своих же солдат? Кем надо быть, чтобы, обманув надежды ослабленной, истощенной армии, едва вырвавшейся с полей кровопролитного сражения, возвращаясь с победой домой, ждавшей подкрепления, ударить в самое сердце? Отнять не только жизни… Забрать честь, доброе имя, присвоить победы и доблестные поступки, получить награду — и при этом продолжать жить в спокойствии и довольствии, словно ничего и не произошло, словно семьдесят тысяч душ не взывают к мести с того света! — Ваше высочество… Принц Цзин… — Цзин словно очнулся от размышлений и обнаружил, что стоит, опираясь рукой на стену. Ноги словно отказывались его держать. — Вам нехорошо? Тогда лучше присесть, — молодой господин Линь отвел Цзина к небольшому столику, стоявшему прямо на траве. Несколько подушек лежали рядом, на жаровне кипел чайник. Тихие и незаметные слуги Архива умели делать свое дело, не привлекая внимания. Цзин позволил усадить себя на подушки и не отдернул руку, когда хозяин Архива вознамерился послушать его пульс. Впрочем, тот быстро отпустил его запястье. — У вас хорошее сердце, ваше высочество. Сильное, горячее. Верное, — молодой господин Линь помолчал немного, глядя в сторону, потом продолжил: — Вы, конечно, догадывались, что все так и было. Что дело в человеческой подлости и мелочности — и ни в чем ином. — Догадываться и знать — это разные вещи, господин Линь… — хрипло выдохнул Цзин. — Стало быть, вот что произошло на Мэйлин? Молодой господин Линь кивнул: — Воины армии Чиянь были храбры и сильны, об этом всем известно. Но в тот момент они едва опомнились от предыдущей схватки. Солдаты были сильно истощены, мучимы голодом и жаждой, страдая от ран, возвращались они в столицу и расположились на привале, ожидая что вот-вот подоспеет подмога, возглавляемая генералом Не. Маршал Линь рассчитывал на него… Но произошло то, что произошло. — Все, все остались там… — одними губами прошептал Цзинъянь. — Среди костров и снегов Мэйлин… — Да, почти все в самом деле погибли в кровавой бойне, устроенной Се Юем? — ответил хозяин Архива. — Но молодого командующего Линь Шу ожидала другая судьба… Цзин вскинул голову. Линь Шу… Не погиб на Мэйлин? Молодой господин Линь продолжал свое размеренное повествование, словно не замечая немного вопроса в глазах Цзинъяня. — Горы Мэйлин — удивительное место, единственное в своем роде. Молодому командующему Линь Шу удалось спастись от вражеских копий и клинков: он упал со скалы. Впрочем, спасением это назвать… Сложно. Я бы не называл. Ведь падение с большой высоты переломало ему кости так, что он с трудом мог двигаться. К тому же вокруг бушевал пожар. Он сильно обгорел и задыхался от дыма, но продолжал идти. Что он мог кроме? Разве что сдаться, но то было не в его характере. Поэтому он шел, преодолевая боль от огня и кровавых ран, а когда не смог идти — лег на живот и пополз прочь от смерти. Линь Шу до последнего не собирался поддаваться ей. И вот костры Мэйлин остались позади. И крики раненых, и проклятия, доносившиеся с поля боя, стихли. Из огня Линь Шу угодил в жуткий холод. Ведь в тех местах всегда лежит снег. В первые минуты снег и холод показались подарком небес: боль от ожогов затихла, и раны от холода начали подживать и больше не кровоточили, а отеки на месте переломов и ушибов немного спали. Однако Линь Шу не мог продолжать путь, у него не было ни еды, ни воды, и очень скоро он ослаб совсем и рухнул ничком. Вам, должно быть, то неизвестно, но снега Мэйлин — единственное в мире место обитания снежных жуков. Яд их способен исцелить любого от самых жестоких ран — но взамен он непременно рано или поздно убивает сам. Цзин слушал, затаив дыхание и не шевелясь. Корка льда на сердце лопнула, и теперь ему казалось, что все в груди кровоточит. Ресницы слиплись от слез, текущих по лицу. Цзин не делал и попытки стереть из с лица, вообще не замечал — лишь жадно ловил каждое слово хозяина Архива о последних минутах Линь Шу. — Этот редчайший яд малоизвестен, но в старых трактатах его назвали Ядом Огня-Стужи. Человек, отравленный им, может пережить дальнейшее, но с минимальной надеждой на исцеление. Тело его покрывается белой шерстью, а язык немеет. Для того, чтобы избавить организм от действия яда, требуется содрать с человека кожу, переломать все кости, поить его человеческой кровью — и все эти ухищрения не дают ровным счетом никаких гарантий… Через это прошел и Линь Шу. Яд снежных жуков сохранил ему жизнь — лишь для того, чтобы он мог навсегда покинуть горы Мэйлин… — Молодой господин Линь… — сглатывая слезы, почти простонал Цзинъянь. — Прошу вас. Скажите. Где он… умер? Где осталось его тело? Есть ли над ним алтарь? Можно ли… прийти туда? Молодой господин Линь отстранился и посмотрел на Цзина со снисходительным удивлением. — Право же, ваше высочество, я вас не понимаю. Я говорил про сломанные кости, снятую кожу и активность яда в крови… В какой момент я, по-вашему, произнес слово “умер”? Цзин застыл, не в силах до конца осознать сказанное ему. Маленький двор окутала тишина, звенящая и напряженная — как струна, над которой музыкант только занес руку, чтобы сыграть финальный перебор. Молодой господин Линь обмахивался веером и смотрел куда-то мимо него. Цзин обернулся, пытаясь понять, куда направлен его взгляд, и увидел высокого худого человека, стоявшего в дверях. Сколько времени он простоял на ветру, слушая разговор, не предназначенный для чужих ушей, сказать было сложно. Но, встретившись взглядом с Цзином, он только слабо улыбнулся и сделал шаг вперед, так и не выпустив из нервных пальцах ткань рукава. Цзинъянь поднялся на ноги, ничего не слыша за оглушающим стуком собственного сердца. Человек приблизился. В светлых сумерках Цзину легко было разглядеть черты незнакомого бледного лица, истощенного длительной болезнью. В резких выразительных линиях, в насмешливом разрезе глаз, в изгибе губ не было ничего знакомого раньше. Цзинъянь растерянно обернулся на хозяина Архива, но тот отмахнулся веером и отвернулся: сами, мол, разбирайтесь. — Невозможно… — прохрипел Цзин и, прочистив горло, повторил вопросительно: — Невозможно ведь?.. — Невозможно, — покладисто кивнул незнакомец. И снова замолчал. Цзин сделал шаг к нему и протянул руку — словно хотел коснуться впалой щеки, но в последний момент передумал, вспомнил о приличиях, испугался — не коснулся. Замер, не в силах пошевелиться. Прошептал: — Так не бывает. — Не бывает, — ответил незнакомец, и лицо его словно озарилось изнутри неземным светом. — И кости не срастаются заново. И ожоги не заживают. И люди не возвращаются с того света… Да и жемчужин размером с голубиное яйцо не бывает, глупости же, в самом деле, придумают тоже… Цзин охнул и качнулся вперед, поймал его руки в свои и упал на колени, прижимаясь щекой к ладони. Дышать было нечем: горло перехватило, и воздух закончился совсем, и дышать теперь оставалось только невозможным. Не мог поверить до конца — и не верить теперь не мог. — Цзин… — незнакомец, похожий на сумрачного призрака больше, чем на человека, встал перед ним на колени и поднял лицо в ладони. — Посмотри на меня. Пожалуйста. — Сяо Шу… — тихо позвал Цзин. — Это правда ты, сяо Шу?.. — Правда, — едва уловимо донеслось в ответ. — Все, что ты услышал здесь — правда, до последнего слова… — Ты вернулся… — дурея от счастья и страха, прошептал Цзин. — Ты жив. Жив… Он схватил руки сяо Шу и прижал к губам тонкие длинные пальцы, лихорадочно покрывая их поцелуями, солеными от слез, градом катящихся по щекам. Карие глаза сяо Шу блестели нежностью. Цзин замер, заново осознавая услышанное меньше четверти часа назад: горные перевалы и костры Мэйлин, мечи предателей и лютая стужа, яд, исцелиться от которого можно лишь вывернувшись из собственной кожи… С новым лицом, с отравленной кровью, бледный до синевы, но живой сяо Шу, переживший столько, что Цзинъянь и вообразить себе не мог — что такое может выпасть на долю одного человека. Живой… — Тише… Тише… — прошептал сяо Шу, касаясь губами его щеки. — Тише… Все хорошо. Все теперь хорошо. Цзинъянь… Цзин… Ты мне нужен. Слышишь? Соберись. У нас впереди долгий путь. Долгий. Но мы пройдем его вместе. Цзин глубоко вздохнул, пытаясь восстановить равновесие, но куда там — когда весь мир качнулся и опрокинулся, точно лодка в шторм: черпанула бортами воды и пошла ко дну. Сяо Шу улыбался печально и счастливо одновременно, и Цзин терялся, читая на незнакомом лице знакомое выражение. — Я скучал по тебе, — сказал сяо Шу и погладил его по щеке. Цзин снова попытался прильнуть щекой к ладони, но сяо Шу с сожалением убрал руку — чтобы тут же найти ладонь Цзина и переплести пальцы, словно не желая отпускать ни на миг. Потом, тяжело опираясь свободной рукой на землю, поднялся и потянул Цзина за собой. Цзин не совладал с искушением на миг захватить его в объятия — и поразился тому, насколько он тонкий. Страшно коснуться. Сяо Шу зябко повел плечами и окликнул все так же смотрящего в сторону хозяина Архива: — Чэнь, вернемся в дом? Я замерз. — Замерз он, — хмыкнул молодой господин Линь и поднялся на ноги. — А тебя просили на ветру стоять? Все ты, Чансу, делаешь по своему. Не сбежал бы, в самом деле, от тебя твой принц! А твоя нетерпеливость будет стоить тебе простуды, помяни мое слово! — Для того у меня здесь ты, чтобы простуда ничему не помешала, — хмыкнул сяо Шу. — Цзин, пошли. Слуги должны были уже разжечь жаровни, в доме тепло. Там и поговорим. Цзинъянь растерянно кивнул — слишком много вопросов одновременно танцевало у него на языке, и никак не получалось решить, какой же задать первым, — и позволил увести себя внутрь. *** В жилых помещениях Архива было очень тепло. Сяо Шу почти упал на разложенные вокруг натопленной жаровни подушки и кивком головы велел Цзину сесть рядом с собой. — Чэнь, распорядишься на счет чая? — попросил сяо Шу. Хозяин Архива закатил глаза: — Нет уж, страдай! Да гуй с тобой, Чансу, пей свой чай, но сначала — лекарства, и не вздумай воротить нос. — Не буду. У меня впереди долгий и сложный разговор… — Чансу? — спросил Цзин. — Почему этот человек называет тебя Чансу? — Во-первых, не “этот человек”, а Линь Чэнь, — мягко поправил сяо Шу. — Он сын старого хозяина Архива, и именно ему я обязан своим чудесным спасением и тем, что могу сидеть сейчас рядом с тобой, видеть тебя, разговаривать… А во-вторых, мое лицо изменилось, как видишь… Да и не стоит лишним ушам раньше времени узнать, что я жив. Поэтому я взял другое имя. Мэй Чансу. Так меня знают теперь в Цзянху. — Знают?.. — Да. Пока немногие… Но поверь… — сяо Шу — нет, Мэй Чансу! — мягко улыбнулся, — скоро обо мне заговорит весь Левый Берег. Но об этом позже. Ты все еще не пьешь чай, Цзин? Только воду? — Сегодня я, пожалуй, выпью чай. Молодой господин Линь тем временем вернулся с какой-то дурнопахнущей жидностью в глубокой чашке. За ним слуги внесли чайный столик и чай. Пока вода согревалась на горячих углях, Мэй Чансу в несколько глотков осушил принесенную чашку и, скривившись, промокнул губы краем рукава. — Невозможная все-таки гадость, — жалобно произнес он. Хозяин Архива усмехнулся. — Несправедливо, ага? Все полезное — невкусное. Живи с этим, — он забрал чашку и направился к выходу, махнув на прощанье рукой: — Не утомляйте его, высочество. Времени наговориться у вас вдоволь, а вот о его здоровье я того же не скажу. Молодой господин Линь скрылся за дверью, за ним неслышно исчезли слуги. Цзин остался наедине с незнакомым человеком, который по счастливой случайности все еще был его лучшим другом. По крайней мере, Цзин всем сердцем мечтал, чтобы это было так. — Как мне тебя называть? — спросил он. — Ты и Мэй Чансу, и сяо Шу… — Сяо Шу… — сяо Шу потянулся вперед и накрыл его губы кончиками пальцев. — От тебя сейчас я хочу слышать только свое имя. Напоминай мне почаще, кто я такой, хорошо? А то я сам запутаюсь. А мне сейчас нужна ясная голова. — Сяо Шу, — проговорил Цзин, целуя его пальцы. — Сяо Шу… — Цзинъянь… Сяо Шу перебрался поближе к нему, сев рядом так, чтобы Цзин мог неловко обхватить его за худое плечо и прижать к себе. Они замолчали, оба не в силах начать говорить. Цзин не решался задать вопросы, теснившиеся в сердце. Под его рукой сяо Шу медленно расслаблялся, уходящее напряжение хорошо ощущалось ладонью, но и он смотрел в огонь и хранил молчание. Чайник постепенно начинал выкипать, но никто не занимался им. — Цзин… — наконец уронил сяо Шу. — Ты, наверное, думаешь, зачем я тебя измучил? Почему ни разу за три года не дал понять, что цел? Цзин не ответил, но сяо Шу все понял и сам. — Прости, — выдохнул он. — Прости, Цзин. Не знаю, сможешь ли ты в конце концов мне поверить, но я позвал тебя сразу, как это стало возможным. Ты мне нужен. — Я здесь, — отозвался Цзинъянь, касаясь губами его волос. — Я бросился в путь, едва получив послание с голубем. Но я обрел здесь больше, чем надеялся. — Скажи, Чэнь о чем-то договорился с тобой, прежде чем рассказать о Мэйлин? — Да. Он велел мне распорядиться полученной информацией по его усмотрению. Я так и не понял, зачем ему это понадобилось. — Если тебе станет спокойнее — понадобилось мне. Мне нужна твоя помощь, Цзин, — сяо Шу выпрямился, глядя в огонь. — Ради принца Ци, ради моего отца, ради всех нас, ты единственный, кто может мне помочь пройти долгий путь и достигнуть цели. Цзин обнял его за плечи. — Я пойду за тобой куда угодно, сяо Шу. Только направь меня. Что за цель? Сяо Шу прикрыл глаза, точно всей кожей впитывая его слова. Когда он заговорил, голос его дрожал: — Я возведу тебя на престол Великой Лян, чтобы вернуть доброе имя армии Чиянь — и отомстить. Слова сяо Шу звучали безумно. Если бы Цзин не дал заранее обещания молодому господину Линю, он сразу бы отказался. Но теперь его связывало слово — и взгляд сяо Шу, впившийся в его глаза. — Пожалуйста, Цзин, хотя бы выслушай меня. Позволь мне все тебе объяснить, показать. Взвесь все за и против, и только тогда дай ответ. Я знаю, я прошу у тебя невозможного. Но для того, чтобы достичь желаемого, придется совершить невозможное. Иного пути нет. — Иной путь есть всегда… — выдохнул Цзин, но сяо Шу покачал головой. — Пока я лежал здесь… В бинтах, обездвиженный, едва живой… Я думал. Много думал. Перебирал варианты, как бусины на четках. Поверь мне, я просчитал все. Но мне нужен ты. — Я не гожусь для трона. И мы оба это знаем. Сяо Шу взял его ладонь в свои и бережно поднес к губам, целуя костяшки пальцев. — Из всех людей, которых я знаю в этом мире, ты — достойнейший. Твой честный и прямой характер, благородство и гордый нрав… Принц Ци вырастил тебя и наградил всеми своими достоинствами. И я не знаю человека лучше тебя. И правителя, который бы спас нашу страну из тьмы и агонии, в которую вверг ее нынешний император — тоже. — Голова кругом… — признался Цзин. — Понимаю… Не бойся. Решение от тебя не требуется сию секунду. У нас будет время. Завтра я все расскажу. Я… Честно говоря, я уже начал действовать. У меня не так много времени, а сделать надо так много… Цзин вскинулся: — Как ты чувствуешь себя? — Все в порядке, — поторопился заверить сяо Шу. — Сейчас намного лучше. За мной ведь присматривает лучший в мире лекарь. Линь Чэнь — настоящий гений. — И я в неоплатном долгу перед ним — за тебя… В дрожащем мерцании свечей лицо сяо Шу не выглядело таким бледным, как во дворе в сумерках. Огоньки пламени танцевали в его глазах, и Цзин потянулся на этот огонь, как мотылек. Не боясь опалить крылья, он стремился сгореть в огне узнавания, в отблесках знакомого пламени. Мысли путались, и он поднял лицо сяо Шу в ладонях и прижался губами к губам — от избытка чувств, от желания выразить то, чему не находилось слов. Поцелуй вышел долгим — самым долгим в жизни Цзина, самым нежным и целомудренным — в первые мгновения, а потом сяо Шу вцепился в его плечи, впиваясь пальцами до синяков, и ответил с таким пылом, что у Цзина перехватило дыхание. — Сяо Шу… — выдохнул Цзин, на миг прерываясь. С протестующим стоном сяо Шу утянул его в новый поцелуй, еще более глубокий и долгий, чем прежние — и вдруг оттолкнул, согнувшись пополам от хриплого, жуткого кашля. — Сяо Шу… — Цзин потянулся к нему, но тот замахал руками и указал на дверь. Приступ не утихал. Цзин растерянно смотрел и не мог понять, что делать, бежать за хозяином Архива? Дать воды? Кашель на мгновение прервался, и сяо Шу снова помахал рукой на дверь — прежде чем согнуться, касаясь лбом пола. Цзин рванулся к выходу, намереваясь немедленно привести хозяина Архива к пациенту, но в дверях столкнулся с молодым господином Линем. Под гневным взглядом Цзин стушевался и посторонился, пропуская нагруженного склянками и плошками лекаря к сяо Шу. — Идиоты, — рявкнул хозяин Архива. — Чансу! Ты все мои слова намерен мимо ушей пропускать? — Нет, — сквозь кашель улыбнулся сяо Шу. — Только треть… И закашлялся снова. Молодой господин Линь почти насильно влил ему в рот что-то из маленькой бутылочки и, не оборачиваясь, бросил через плечо: — Свободны, ваше высочество. Завтра договорите. Цзинъянь не решился спорить с ним сейчас и выскользнул на улицу. Несколько фонарей освещали двор и дорожку к обрыву, за которым начиналась непроглядная чернота. Цзин подошел совсем близко к краю, глядя на едва различимые в темноте силуэты гор. Сколько он так простоял — он не знал. Счет времени сошел на нет здесь, в архиве Ланъя. Молодой господин Линь неслышно подошел и встал рядом. Цзин услышал, как прошелестел, раскрываясь, бамбуковый веер. — Вот что скажу, ваше высочество. Хотите, чтобы он жил долго и счастливо? Тогда умерьте свой пыл. Цзин отвел взгляд. — Я… — Сами не знаете, что на вас нашло? — хмыкнул молодой господин Линь. — Бывает. Могу рассказать, все же врач. Хотя гуй с вами, сами разберетесь, большие мальчики. — Как он? — Спит, — пожал плечами хозяин Архива. — Проспит до утра. Будет как новенький. Если вы будете держать себя в руках — даже не свалится к вечеру. Но если вы сведете на нет мою трехлетнюю работу за пару дней — я вытолкаю вас взашей из Архива и не посмотрю на высокое происхождение! — Я в опале, — криво усмехнулся Цзин. — Вряд ли император разгневается за это. Чэнь устремил на него долгий задумчивый взгляд. — Мда… Что ж, выслушайте меня хорошенько и вбейте себе в голову чем хотите: он болен. Смертельно болен. И очень слаб. Яд Огня-Стужи продолжает убивать его. Хотите знать, почему? — Почему?.. — У человеческого тела есть предел мучений и боли, которые оно может вынести, вот почему! — молодой господин Линь взмахнул веером, перекладывая его из ладони в ладонь. — Разве мало было вам моего рассказа? Объясню подоходчивее. Вот. Он наклонился и поднял с земли высохшую ветку. — Это — Мэй Чансу. Или сяо Шу, как вы привыкли его называть. Сейчас его кости не крепче этой ветки. Знаете, что происходит, когда вы, здоровый сильный бык, стискиваете его со всем вашим пылом? Цзин покачал головой. Чэнь сжал пальцы, и веточка хрустнула в руке, переламываясь. — Держите себя в руках, ваше высочество, — весомо проговорил он и перевернул ладонь. Обломки веточки упали на землю. Цзин проводил их растерянным взглядом. — Я уважаю ваши чувства, — смягчился хозяин Архива. — Но ему они сейчас — лишь во вред. Вы получили ответ, который хотели. Прошу вас удовлетвориться им — ради всех нас. — Я вас услышал, — хрипло выдавил из себя Цзин, ошарашенный его словами — и тоном, каким они были преподнесены. — Вот и славно. Доброй ночи, ваше высочество. Вас проводят, — молодой господин Линь махнул веером и, не поклонившись, исчез в глубине Архива. Цзин остался один. *** Завтрак подали на улице. — Нечего вам смущать Архив своим присутствием, только от работы отвлекаете, — прокомментировал молодой господин Линь, разливая чай на три чашки. Цзин молчал, украдкой посматривая на дверь, в надежде, что сяо Шу присоединится к завтраку. Он и в самом деле скоро вышел — почти прозрачный в серых одеяниях ученого. В столь ранний час было еще прохладно, и сяо Шу кутался в длинный меховой плащ. — Доброе утро, — он сел на разложенные на земле подушки, и молодой господин Линь осуждающе покачал головой. — Для кого здесь стоит помост? Сяо Шу моргнул. — А… — начал он, но молодой господин Линь повторил: — Для кого поставили помост? Люди старались, стучали молотками, и все ради того, чтобы господин Мэй Чансу мог завтракать на свежем воздухе, ничего себе не отморозив! Но нет! Нас манит земля. В которую мы, несомненно, хотим поскорее лечь! Сяо Шу не удержался от смеха. Молодой господин Линь легонько стукнул его веером по плечу: — А ну пересаживайся! Спорить с молодым господином Линем было себе дороже, поэтому сяо Шу послушно перебрался на деревянный поднос, накрытый шкурами. Цзин с улыбкой наблюдал за происходящим. Наутро тревоги и волнения рассеялись, осталось только спокойное счастье от осознания, что сяо Шу жив, и даже странная манера вести себя господина Линя больше не досаждала. Сяо Шу тем временем обустроился на шкурах, получил от молодого господина Линя очередную порцию дурнопахнущей лекарственной гадости и только потом обратил внимание на Цзина. — А где? — растерянно спросил он. — Что? — поднял брови Цзин, не сразу сообразив, о чем спрашивает друг. Сяо Шу поднял палец и ткнул им в Цзина: — Где грива, Буйвол? Цзинъянь расхохотался. — Ох, ты об этом! Я и не помню уже, что она была! С утра Цзин облачился в ту одежду, что предоставил ему Архив, позволив привести доспехи и дорожное платье в порядок. Белые простые одежды расслабляли, словно можно было ненадолго забыть о приличиях — а быть может, сама обстановка Архива и незыблемое спокойствие гор способствовали тому. Так или иначе, но Цзин не стал собирать волосы в подобающий узел на затылке и оставил их распущенными. Они были уже достаточно длинными, чтобы не лезть в глаза, но до прежней длины растить оставалось еще много лет. — У тебя были волосы! Длинные! Много! — возмутился сяо Шу. — Куда ты их дел? Молодой господин Линь только хмыкнул в рукав. Цзин пожал плечами: — У меня было не так много способов выразить горе и скорбь. Ни поминальных табличек, ни могил, охрана возле дверей, и полный запрет на упоминание имен… Я обрил голову в знак траура. Отец-император разгневался, конечно, но на личные проявления вины и раскаяния его запрет не распространялся. Потом меня отослали. — Ну конечно, — хмыкнул сяо Шу, и глаза его отчего-то заблестели. — Шапочку-то церемониальную некуда привязывать. И зачем ты без нее при дворе? — Не волнуйся, отрастут, — Цзин поднес чашку к губам. — Не самая большая моя печаль. Сяо Шу осторожно коснулся его руки. — Цзинъянь… Прогуляешься со мной? Здесь везде очень красиво. Я хочу рассказать тебе, что задумал. Пока в общих чертах, но это нужно, чтобы перейти к подробностям. — Недолго и не на ветру, — строго сказал молодой господин Линь. — Иначе… — Иначе ты будешь непреклонен и заставишь меня выпить еще самых невкусных в мире лекарств, я понял! — махнул рукой сяо Шу и поднялся, опираясь рукой на шкуры. — Чэнь. Хватит меня опекать. Так я никогда не встану на ноги, а мне пора бы уже. — Ничего не пора. — Сяо Шу снова досталось веером, на этот раз раскрытым. — Я сам решу, когда пора, а до этого не волнуйся: твоя слава в буквальном смысле летит впереди тебя. На белых крыльях наших голубей. Вечером тебя ждет много работы. — Благодарю господина хозяина Архива за труд! — с напускной вежливостью церемонно проговорил сяо Шу и поклонился. — Да иди ты… — молодой господин Линь бросил взгляд на Цзина, — гулять. В горы. — Именно что в горы, — примиряюще улыбнулся сяо Шу. — Мне надо объяснить принцу Цзину положение вещей. Прогулка по горным склонам вышла на редкость умиротворяющей. Сяо Шу шел рядом, закутанный в тяжелый плащ почти до носа, могучие горы вздымались до неба, яркая зеленая трава радовала глаз чистотой цвета. К тому же Цзин впервые за долгое время чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся. Словом, его вполне устроила бы прогулка в тишине, во время которой рукава их одежд нет-нет да и соприкоснулись бы пару раз, и сяо Шу мог бы рассказать ему побольше о своей жизни в Архиве и об истории этих мест… Но сяо Шу всегда брал быка за рога и никогда не медлил, пока не добирался до сути. Вот и сейчас он повел разговор о деле, стоило им остаться наедине. — То, что я задумал, потребует больших сил и большого риска. Потому я считаю нужным сначала поговорить с тобой, прежде чем развернуть действие в полную силу. Было бы бесчестным использовать тебя, точно камень на доске… — О чем ты? — Цзин попытался заглянуть ему в лицо, но сяо Шу упорно отводил взгляд. — “Использовать”, “камень на доске”... С каких пор ты стал мыслить такими образами? — Мудрость заключается в том, чтобы победить врага его же оружием, — бесцветно проговорил сяо Шу. — Чтобы одолеть клубок ядовитых змей, я сам учусь думать и мыслить, точно ядовитая змея. Ведь переиграть их можно только на их же поле. Но я… Мне еще стоит потрудиться. — Не говори так. Я вижу тебя, и, хоть лицо твое переменилось, нрав остался прежним! Сяо Шу усмехнулся: — А вот это моя недоработка. Не будем об этом сейчас, Цзин. Разговор не обо мне. О тебе. Твой характер и нрав — уж они остаются неизменными, и я счастлив в этом убедиться своими глазами. Ты не сломался, не погиб, и продолжаешь действовать во благо народа… Уже одно твое существование согревает мое сердце и подгоняет кровь в жилах, побуждает к действию. Пока есть ты, есть надежда. Ты — моя надежда, понимаешь? На справедливость. На истину. — Чего ты хочешь от меня? — тихо спросил Цзин. — Что я должен сделать? Сяо Шу на миг прикрыл глаза. — Для начала — выслушать меня, Цзин, и не спешить успеть вперед телеги. — Я готов слушать, — ответил Цзин, покривив душой. Он не был готов слушать, он хотел забросать сяо Шу сотней вопросов и добиться ответа на каждый из них, но сяо Шу не дал ему такой возможности и начал размеренно рассказывать о том, что ожидало их в ближайшие годы — если Цзин согласится только ему помочь. Цзин слушал, сжимая кулаки, с каждым словом проникаясь холодной ненавистью к тем, против кого им предстояло выстоять бой. — Во-первых, забудь о Ся Цзяне, — ровно говорил сяо Шу, спускаясь по широкой тропинке бок о бок с Цзином. — Уж насколько не скоро будет сделан первый ход в открытую, но он до последнего не должен понимать, что именно на него направлен удар. — Почему? Ведь именно из-за Ся Цзяна все началось… — не удержался от вопроса Цзин, и сяо Шу оборвал его взглядом: — Будь уверен, Ся Цзян свое получит. Но принц Ци однажды уже выступил против него прямо, предупредив змею о своих намерениях… И это стало роковой ошибкой. Управление Сюаньцзин служит императору, а потому находится в уникальных условиях по отношению и к знати, и к министерствам. Ся Цзян никогда не упустит выгоды. И не помилует никого, кто станет на его пути. Но путь к этому не близок. Мне важно понимать, Цзин: сможешь ли ты ради меня, ради нас, ради армии Чиянь сдержать свой характер? Зная правду — сдержишь ли ее в себе, как страшную тайну? Сможешь ли молча смотреть в лицо отцу, ничем не выдав своих намерений? Цзин усмехнулся: — Если я скажу, что нет, то в обед получу плошку с травами, отбивающими память? Сяо Шу удивленно на него посмотрел: — Ты думаешь, я на такое способен? Цзин помолчал, глядя вперед, на спокойные горы, которые не тревожили мелочные дела смертных. — Я уже не знаю, сяо Шу. Каждое твое слово пугает меня. Каждое твое слово — точно камень на доске. — Терпение — наш главный союзник. Я знаю, что ты хороший охотник… — сяо Шу поднял руку и осторожно коснулся ладонью его щеки. Цзин прильнул к его руке и прикрыл глаза, желая раствориться в голове и не вдумываться в безжалостный смысл слов. — Я считал… Мне понадобится шесть или семь лет, чтобы все подготовить. Партия может начаться только тогда, когда все фишки будут на своих местах. Семьдесят тысяч душ армии Чиянь — неплохая поддержка, но в гонке за престол мне нужно что-то поосновательнее. Ведь борьба уже началась. Принц Сянь и принц Юй разыгрывают свою игру под присмотром императора, которому больше не нужен умный и решительный наследник: ему нужны безопасные марионетки. Он мнителен и будет видеть угрозу во всем. И увидит угрозу в тебе — а значит, подвести его к мысли о твоей незаменимости надо осторожно. Мне так много надо сделать, а тебе — затаиться и ждать. Точно охотнику залечь в тиши, ожидая момента для выстрела. Я верю в тебя. И я знаю, что ты справишься. Но я хочу услышать ответ от тебя. — Если надо — справлюсь, — глухо ответил Цзин, слыша свой голос словно издалека. — Если ты просишь — смолчу. — Надо, — сяо Шу подошел ближе и прошептал, едва касаясь губами губ: — Прошу… Легкий поцелуй мгновенно оборвался. Цзин и сяо Шу застыли, глядя друг на друга, и сяо Шу прошептал одними губами: — Пожалуйста, Цзин. Это будет непросто. Но мы должны. Ради Великой Лян. Ради нас всех. — Я не могу уверять тебя в том, что я готов, — ответил Цзин. — Но я сделаю все, что в моих силах. Я пойду за тобой, и мы вместе вернем покой душам воинов, погибших из-за чужой лжи. Отомстим за принца Ци и твоего отца. — Это все, чего я желаю, — улыбнулся сяо Шу и качнулся вперед, прижимаясь щекой к его плечу. Цзин застыл, опасаясь спугнуть мгновение, и позволил себе только незаметно прижаться губами к блестящим черным волосам, пахнущим полынью и какими-то неизвестными травами, да обвить руками худые плечи, зарываясь в длинный мех воротника. В безветренной тишине только и слышно было, как тихо и хрипло вздыхает сяо Шу — и замирает, согреваясь в чужом тепле. *** И надо же было так по-глупому все испортить! Цзинъянь гнал коня без сна и отдыха, торопясь возвратиться в ставку. Там, среди сражений, дозоров, смотров, тренировок и изнуряющих верховых переходов, он скорее сможет отвлечься от произошедшего. Увести мысли прочь. Забыться. Забыть — никогда. Разочарованный взгляд сяо Шу клеймом горел на его сердце, ныл нескончаемым шрамом, который никогда не свести. И ведь поначалу Цзин был уверен, что правота на его стороне. Когда они вернулись с прогулки, молодой господин Линь увел сяо Шу для отдыха и приема лекарств, и остаток для Цзин провел в тренировках в том самом дворике над обрывом. Так хорошо ему не было давно — он танцевал с мечом, словно фехтование все еще было ничем иным, кроме юношеской радости и искусства, и чем точнее и чище будет исполнен канон, тем быстрее наставник отпустит их с сяо Шу на волю: стрелять из лука по мишеням, пускать коней в галоп через широкое поле, плескаться в ледяной воде неширокой речки и греться друг о друга после, с наступлением сумерек рассказывая друг другу истории о демонах и призраках. И только когда меч замер, а Цзин перевел дух, он вспомнил, что нет больше и строгого дядюшки-наставника, и беззаботных зеленый полей, и сяо Шу вместо придуманных на ходу страшилок рассказывает ему теперь что-то по-настоящему страшное. Когда он вернулся в дом, сяо Шу уже проснулся. — Садись, — приглашающе кивнул он на подушки рядом с собой. Чайный столик был отодвинут в сторону, а жаровни расставлены так, чтобы не мешать разложенной перед ним доске. — Что это? — нахмурился Цзин. Умиротворение мигом слетело с него. — Это? — сяо Шу недоумевающе поднял брови. — Доска. — Убери, — мотнул головой Цзин. — Ты же знаешь, что я плохо играю в вейци. — В вейци — да, — кивнул головой сяо Шу. — Но в сянци ты в свое время был лучшим. Цзин присмотрелся. Тонкие линие доски в самом деле не сходились в центре, а по двум сторонам короткие диагонали обозначили квадрат: в самом деле доска для сянци. — Хочешь сыграть? — Хочу, — сяо Шу протянул ему парчовый мешочек с фишками. — Расставишь? Эта партия надолго. — Надолго? — Цзин явно понимал меньше, чем ему говорили. Сяо Шу вздохнул. — Я хочу рассказать тебе свой план. Я не договорил там, в горах. Только в общих чертах наметил. Словами все-таки непросто. Мне показалось, что разыграть наше будущее на сянци будет нагляднее. Так ты сразу будешь видеть, кто где находится и что происходит... Слова сяо Шу неожиданно показались обидными. Словно проклятая партия, о которой не уставал говорить сяо Шу, стала третьим лишним на этом чаепитии. Вместо того, чтобы выпить чаю или вина и поговорить о чем-то важном, сяо Шу предложил сыграть. Вместо того, чтобы сыграть с другом ничего не значащую партию, он снова заговорил о деле. Цзин прикрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Когда ему показалось, что самообладание возвращается к нему, он прошелся по комнате, подбрасывая в руке мешочек с фишками. Взгляд его упал на оставленную в стороне доску для вейци. Партия была начата, но кто ведет счет — белые или черные камни — с одного взгляда и не понять. Он обернулся на сяо Шу, который ждал его у доски. — Цзин? — осторожно позвал он. — Это обязательно? — Что? — Играть. Сяо Шу посмотрел на него со спокойной внимательностью: так наставники смотрят на особо нерадивых учеников, пытающихся увильнуть от задания. Его новый разрез глаз подходил этому взгляду. Прежний сяо Шу никогда не посмотрел бы так. Сердце Цзина болезненно сжалось. — Обязательно, — кивнул сяо Шу. — Если мы хотим отомстить, придется играть. Месть должна быть совершена с холодным сердцем и трезвым рассудком. Чем партия в сянци не способ унять гнев? Цзин почувствовал, что у него задрожали пальцы. Он выронил мешочек и спросил, глядя сяо Шу в лицо: — Чтобы играть в сянци, надо выбрать противника. Но в этом деле мы с тобой союзники. А нашего врага здесь нет. Так чем нам поможет партия друг против друга? — Я не буду играть против тебя, Цзин, — кротко отозвался сяо Шу. — Я лишь покажу тебе положение дел на доске. — Стало быть… —- Цзин стиснул кулаки. — Стало быть, раз я не игрок… Так я стану фишкой на доске? Или камнем в глазу черепахи? (*) — Все мы в конечном итоге лишь фишки на доске. Вопрос в том, какие и какова наша суть и расположение, — сяо Шу провел рукой над доской. — Расставишь фишки? Цзин резко выдохнул. — Я лишь фишка для тебя? — Что? — в голосе сяо Шу плеснулась тревога. Он поднялся с пола, быстро подойдя к Цзину и попытавшись взять его за руку. Руку Цзин отдернул и отступил на шаг для надежности. — Я спросил. Я для тебя только фишка? — Цзинъянь… — Ты вызвал меня сюда не для того, чтобы рассказать, что жив и цел, верно? — Цзину показалось, что у него дрожат и руки, и губы, и ноги, и всего его трясет так, словно он несколько часов простоял на холодном ветру неподвижно. — Тебе нужен я как фишка на доске, потому что я единственный, кто еще не ввязался в гонку за трон? Кто не откажет тебе в том, что равно важно и для меня? Кто пойдет за тобой по одному твоему слову, просто потому, что это ты? Глаза сяо Шу увлажнились: — Ты все неправильно понимаешь, Цзин. Ты нужен мне, потому что ты — это ты. И еще потому, что ты заслуживал знать заранее. Я бы не смог хранить свою тайну от тебя так, как это стоило бы… — Стоило бы?! — взорвался Цзин. Отчего-то важно было помнить, что в Архиве нельзя повышать голос, словно крики могли помешать их разговору, и он прошипел: — Ты правда сказал то, что я сейчас услышал? Ты сказал, что стоило бы хранить от меня тайну того, что ты жив? Сяо Шу растерянно кивнул: — Я в самом деле думал поступить так, Цзин, потому что это был вопрос твоей безопасности в первую очередь. — Ты не ответил! — Цзин продолжал яростно шипеть: — Оно того стоило бы? — Я… — Ты вернулся бы спустя три, пять, восемь лет — и не пришел бы ко мне? Разыграл свою партию из камней и фишек — и не открыл бы мне своего лица? Растворился бы в цзянху, сыграв роль ученого, или монаха, или кем ты там намерен притвориться с новым лицом — и я не узнал бы тебя?! — Я бы рассказал… Однажды, когда стало бы можно… — сорвалось с губ сяо Шу, но Цзинъянь даже не услышал его. Он кричал шепотом, но шепот казался громче крика: — Я в третий раз спрашиваю тебя, сяо Шу! Оно. Того. Стоило бы?! Сяо Шу промолчал. Цзин устало прикрыл глаза, словно разом лишившись сил. Усталость свинцовым грузом навалилась на плечи. — Наверное, стоит сейчас лечь спать, — бесцветно сказал сяо Шу. — Наверное, мне стоит уехать, — выпалил Цзин в ответ. — У меня есть обязательства в гарнизоне, а я и так непозволительно надолго оставил пост. Перед тем, как покинуть комнату, он успел обжечься о взгляд сяо Шу, губы которого едва дрогнули, но не разомкнулись: словно то, что он хотел сказать, он в последний момент удержал при себе. И теперь Цзинъянь остался один на один с чувством вины и осознанием всей тяжести проступка. Сяо Шу, едва лишь поднявшись с кровати, еще не оправившись до конца от тяжелых ран, обратился за помощью. И вместо того, чтобы протянуть руку другу и брату, что он сделал? Накричал на него. Не выслушав до конца, не разобравшись в ситуации, лишь потому, что собственная обида затмила разум. Да уж… Прав был Пятый брат, когда говорил, что нрав Цзинъяня доведет его до беды. Будь Цзинхуань здесь, он бы, конечно, посмеялся. Сяо Шу… Цзин снова не знал что делать, и не было ни одной живой души, кому он мог бы открыться и попросить совета, не раскрыв при этом тайны сяо Шу. Он остался в одиночестве, и хотя думал, что привык за три года к этому чувству, оказался не готов к тому, что оно накроет его с головой, сжимая сердце ледяной рукой безнадежности. Цзинъянь сбавил ход и крепко намотал поводья на руку. Упав лицом в шею коня, он сгреб в пальцы длинную гриву и тихо заскулил.