Детройт-однострочники

Воздух на улице свежий-свежий и холодный, почти морозный. Август в этом году явно забыл, что он лето. Гэвин кутается в махровый халат, наполовину высунувшись в окно, и старается как можно дальше отводить руку с сигаретой, чтобы дым не попадал в комнату. Он честно пытался бросить, когда узнал об особо чувствительных сенсорах Коннора, но иногда его пробирает нервяк, и руки сами собой тянутся к залежавшейся пачке. Рядом с идеальным Коннором хочется быть лучше. Нет, не так — ради Коннора хочется стать лучше. И пусть весь мир катится нахер, пусть родители разочарованно качают головами, а коллеги продолжают глумиться. У Гэвина вполне успешно получилось бросить лгать себе и Коннору, и то, что тот принял эту правду, делает Гэвина самым, чёрт возьми, счастливым ублюдком на свете. Вот только на часах уже полпервого ночи, а Коннор всё ещё не вернулся из участка, хотя Гэвина домой отправил сразу по окончании смены. Чтобы отдыхал, конечно, люди ведь такие хрупкие. И писать ему бессмысленно, он скажет, что всё в порядке, даже если будет истекать тириумом в этот момент. Потому Гэвин нервно докуривает уже вторую сигарету за этот вечер и, сколько бы ни ворочался в пустой постели, не может уснуть. — Я думал, ты бросил, — раздаётся сзади, и Гэвин, вздрогнув, роняет сигарету. — Чёрт! — он неловко пытается разогнать руками дым и чувствует себя как в пятнадцать, когда его отец впервые спалил за курением. — Я бросил, просто... Коннор улыбается и снимает пиджак. Андроиды не могут выглядеть уставшими, но Гэвин уже давно не видит в Конноре бездушную машину, и его усталость ощущает шестым чувством. — Ты не должен оправдываться, — замечает Коннор. Он подходит к Гэвину, кладёт руки на бёдра и явно намеревается поцеловать, но Гэвин отворачивается, и мягкие силиконовые губы скользят по колючей щеке. — Что-то случилось? — Коннор хмурится, заглядывая Гэвину в глаза. — Не-не, дай только зубы почищу, — тот пытается вывернуться из его рук, но Коннор лишь обнимает крепче, прижимая к себе. — Гэвин. Говори прямо, — настойчиво требует Коннор. Гэвин вздыхает, опустив голову, чтобы не дышать на Коннора, и сдаётся — тот всё равно выпытает правду. — У тебя сенсоров во рту больше, чем у меня дисциплинарных взысканий. Не противно каждый раз вылизывать пепельницу? Ты же говорил, что... Боже, что тебе нравится мой вкус. Уши и щёки вспыхивают в одно мгновение, и Гэвин ничего не может с этим поделать. А Коннор, до этого замерший пластиковой статуей, вмиг оживает, обвивается вокруг Гэвина, гладит ладонями по спине, заставляя выгибаться и подаваться ближе. Касается губами виска, ерошит носом волосы, и Гэвина ведёт окончательно. В этот раз он не сопротивляется, забывшись в ласковых прикосновениях, и целует Коннора в ответ. — Вкус и запах сигаретного дыма — тоже часть тебя, — шепчет Коннор, продолжая гладить уже под халатом и футболкой. — И его я тоже люблю. Гэвин судорожно вздыхает — каждое "люблю", сказанное Коннором, прошибает до кончиков пальцев. Восхитительное чувство нежности на грани боли. Колени слабеют, а тело наполняется сонным теплом. — Ты так и не отдохнул, — замечает Коннор и, не отпуская, толкает Гэвина в сторону спальни. — Не могу. Без тебя, — так откровенно у Гэвина получается либо по пьяни, либо на грани сна. Врать-то себе он перестал, теперь бы ещё научиться говорить словами через рот. — Я здесь, — констатирует Коннор, с молниеносной скоростью расстёгивая пуговицы рубашки. К тому моменту, как Гэвин устраивается под одеялом, Коннор успевает раздеться до белья и лечь рядом. Наконец-то нервяк отпускает. Гэвин жмётся спиной к твёрдой тёплой груди, и чувство безопасности накрывает вместе с рукой Коннора, обнимающего сзади. В этот раз сон приходит мгновенно.