Пейзаж с Эросом

Томми Джо Рэтлифф стоял у кромки бассейна. Уже начинался вечер, солнце уже ощутимо переместилось к горизонту и тени удлинились, и вода в бассейне приобрела таинственный оттенок зеленовато-голубого отлива, совершенно такой же, как и глаза мужчины, который стоял напротив Томми, сунув руки в карманы мягких летних брюк. - Адам, - сказал негромко Томми, - иди сюда, поговорим как цивилизованные люди, без всяких пейзажей и натюрмортов. - Тебе надо, ты и иди, - гордо и независимо произнесла цивилизованная звезда мировой оперной сцены. - Не надо тебе сейчас быть на виду, - Томми все еще пытался быть при исполнении своих прямых обязанностей. - Еще чего? – Ламберт упрямо вздернул подбородок. – Прятаться? В собственном доме?? Тяжело вздохнув, почти телохранитель, а на самом деле, неизвестно уже кто, начал обходить бассейн, неторопливо приближаясь к Адаму. - Правильно говорят, что люди искусства не от мира сего, - бормотал Рэтлифф, - изменчивые, непредсказуемые… - Сексуальные, - слух Ламберта превосходил слух полицейской собаки. – Эротически раскрепощенные… - Несдержанные и порывисто-импульсивные, - Томми остановился, не в силах оторвать свои глаза от насмешливого прищура выразительных светлых глаз артиста. - Которые каждую минуту чувствуют себя как на сцене… - Каждую минуту? – Томми с трудом оторвал взгляд от ламбертовских губ. - Кроме тех минут, когда они возле тех, кто им дорог и небезразличен. - Не слишком ли быстро они начинают называть, скажем так, не близко знакомых им людей дорогими? – теперь уже Томми прищурил свои карие глаза, почти скрыв их под своими длинными ресницами, как за шторами. - Не думал, что эти люди, мнящие себя почти Шерлоками, решат, что смогут утаить от людей искусства информацию… Или это один из тех афоризмов, что секс – не повод для знакомства? Рэтлифф удивленно распахнул ресницы, выделив для себя самое главное. - Информацию? Какую? - О, Томми, - лукаво протянул Адам. – Ты еще ехал сюда на виллу, а Файруз уже предоставил мне полный отчет о твоей профессиональной деятельности. А каплю личной жизни я нашел сам, выспросив у Джона. Томми нахмурился. - Ты, конечно, имеешь право знать обо мне основные факты… - И некоторые второстепенные тоже, - кивнул головой Адам. – Не пугайся, Джон не выдал ничего такого, что смогло бы тебя скомпрометировать в моих глазах. Томми помолчал, потом сказал, словно вытягивая из себя слово за словом. - Мне тяжело вспоминать все то, что тогда произошло… Но это случилось, и я просто не счел для себя возможным оставаться и дальше детективом. Я оказался бессилен и не смог защитить свою сестру, которая стала жертвой маньяка, поэтому… с тех пор, я один, по крайней мере, я не несу ответственности ни за чью жизнь. - А за мою? – Адам обнял его сзади, со спины, обхватывая его своими руками поперек груди. – Кто-то же должен охранять и спасать меня? - Адам… - Томми положил свои руки поверх его. – Очень много тайн вокруг тебя, очень много лишних людей, непонятных и ты не желаешь мне даже намеками прояснить ситуацию, подсовывая мифы, легенды и пейзажи! Уж не Эрос тебя будет убивать, если вдруг ему ты помешаешь своим неприкрытым секс-эппилом! - Ну, с этим божеством мы бы нашли общий язык! – засмеялся артист. - Опять ты шутишь! - Хорошо, - Адам развернул Рэтлиффа лицом к себе, - пусть все будет по-твоему, возможно, я и на самом деле скрывал слишком многое, сам боялся взглянуть правде в глаза, и пришло время рассказать все человеку, которому и я сам небезразличен, ведь так? Он смотрел на Томми Джо в упор своими светлыми глазами необычного разреза, с выражением немного робкой надежды и вопроса, на который он и сам вроде бы знал ответ, но боялся ошибиться. - Так. – вздохнул Томми. - Но, только, - облегченно вздохнул Ламберт, - у меня есть условие. Мы поговорим завтра, с утра, все равно сейчас уже поздно. Я скажу Агахану, чтобы он принес нам ужин в твою комнату, и… - Тсс, - прошептал Томми, - я согласен на твое условие. Адам Ламберт давно уже отвык от того, чтобы просыпаться вместе с рассветом и любоваться едва только начинающими пробуждаться солнечными лучами, скользящими по стенам или дразнящими сквозь легкие прозрачные шторы окон. Он вообще рассветы недолюбливал. Потому что спектакли обычно заканчивались поздно вечером, почти ночью, потом следовали разные афтепати или еще какие-то пати, до кровати он добирался под утро. Были и другие ночи, ночи, полные страсти, и тогда рассвет знаменовал собой, что всему приходит конец, и он, скорее всего, не сможет повторить эту страсть, ведь она была только на одну эту ночь и улетела, испарилась под рассветными лучами. Адам был дитя вечеров и ночей, именно в этот период он существовал и жил наиболее полно и гармонично. И как артист, и как мужчина. И эта ночь, подумал он, тоже была ночью страсти. Но вместе с тем, она и отличалась от других, похожих… Несомненно, в плане любви, плотской любви, полной неприкрытой сексуальности, жажды, желаний и страстей, - это была одна из лучших ночей в его жизни. Потому что, когда ему даже не хотелось подсчитывать количество полученных оргазмов, когда сон даже под утро не сморил его, а его член, усталый и обмякший, даже побаливал. Адам подумал, что тело гораздо быстрее осознало, быстрее, чем его разум, что этот дикий и необузданный секс был не просто одноразовым развлечением. Такое случалось с Адамом всего пару раз в жизни, когда мужчина, спящий сейчас рядом с ним, заставлял думать о себе не как всего лишь о красивой игрушке, или источнике неистовых наслаждений, а как о нечто большем, и уж точно не как о безразличном ему человеке. Сейчас Адаму Ламберту было вновь плевать на все красоты рассветов и закатов вместе взятых, потому что он видел подле себя того, кого он, возможно, и ему бы очень хотелось на это надеяться, искал и ждал половину своей жизни. Томми лежал рядом с Адамом, уже довольно хорошо освещенный поднимающимся все выше и выше к зениту калифорнийским солнцем, высвечивая на нем все малейшие черточки и линии. Начиная от подсвеченных еще ярче его светлых волос, откинутых со лба и открывающий его смешно, совсем по-эльфийски заостренные, розовые ушки. Продолжая темными щеточками густых ресниц, устало спящих и отбрасывающих тени на полщеки, и уже совсем противозаконно было рассматривать освещенные светом, его совершенные губы, капризно изогнутые и полураскрытые так, что хотелось немедленно продолжить то, что было прервано почти внезапным томминым сном. Солнце переместилось еще выше по небосводу, лучи упали на шею и грудь Томми, и, будто бы почувствовав на своем теле взгляд Адама, он открыл глаза и моментально утонул в прозрачной искрящейся удовольствием, прохладе адамовых глаз. - «Тобою полон и тебя лишен», - процитировал Томми, - «Мой верный взор неверный видит сон.» - Боюсь, Шекспир немного не о том писал в своем сонете, - еще шире улыбнулся Адам. – Но мне нравится ход твоих мыслей. Томми протянул руку, притягивая его к себе для поцелуя. - Шекспир отдал бы многое, чтобы почувствовать себя на нашем месте. На месте сладострастных грешников, смеющихся над своим изгнанием из рая. Потому что рай они носят с собой. Поцелуй становился горячее и горячее. - Однако, - прошептал Адам в его губы, - Судя по тому, что мой член вымотан как дальнобойщик после рейса Питтсбург-Лос-Анджелес, твоя задница должна просто гореть и полыхать… - Так и есть, - лукаво стряхивая свою длинную челку обратно на свой высокий лоб, сказал Томми. – Но у нас есть еще одна задница и еще один член… Адам Ламберт почти всегда в своей жизни был сверху. Как-то так повелось, так сложилось, хотя он и был всегда открыт творческим экспериментам, как любая артистическая натура. Поэтому он улыбнулся еще раз и, перевернувшись на живот, доверчиво предстал перед Томми – горячий, освещенный тем же утренним солнцем, готовый. - Вот так значит, - пробормотал Рэтлифф, - но мы не будем уж слишком торопиться, у нас есть еще кое-что интересное для вас, мистер Божественный. И тут же Адам почувствовал на своих ягодицах сначала томмины пальцы, а потом уже, и его язык – горячий и влажный, который не церемонясь, начал вылизывать его анус. Адам вздрогнул и застонал, инстинктивно приподнимаясь и чувствуя знакомое покалывание в паху, хотя несколько минут назад полагал, что после их ночных утех, ему еще некоторое время не придется думать об эрекции. Но как же он ошибся! Томми с легкостью, всего лишь полизывая, и проникая в него языком и пальцем, возбуждал в нем желание, только на этот раз желание не обладать, а отдаваться. Поэтому, с десертом у них особо не затянулось, потому что Адам уже сам требовал большего и поскорее. И Томми, входя в его тело, уже чувствовал внутри Адама знакомую по себе дрожь нетерпения, и еще усилил давление, заставляя Адама принять его в себя сразу почти целиком. - Боже, - простонал он, чувствуя как стенки ануса сжимают его член со всех сторон, - Охрененно, просто девственник настоящий! - Так меня никто не называл, - проговорил Адам, приподнимаясь под Томми, и пропуская его в себя до упора. Рэтлифф приник к его телу, целуя ему плечи и спину и начиная двигаться в нем, одновременно лаская уже твердый член Адама умелыми движениями. Адам чувствовал жар собственной распаленной, влажной от испарины кожи, и жар, зарождающийся в глубине своего тела, и уже не различал границ между ними. Дрожь уже пробегала из одного тела в другое, сшивая их плотной нитью. Томми ускорился, разом теряя остатки контроля и меняя размеренный ритм на хаотичный и беспорядочный. Адам поднял голову и с его губ сорвался гортанный стон. Томми еще несколькими сильными движениями довел их обоих до полубезумного состояния, вылившегося в бурный оргазм, и рухнул рядом с Адамом, с трудом выравнивая судорожно сбившееся дыхание. - Вот теперь, - едва смог проговорить Томми, - вот теперь твоя задница доведена до совершенства. А то ей немного его не хватало. - Интересно, - вывернулся лицом к нему Адам. – Что же такого было несовершенного в моей заднице? - Ну, понимаешь, она была теплой, гладкой и красивой… - А теперь? - А теперь она еще и скользкая…! Адам засмеялся, выбираясь из кровати. - Неплохой комплимент моей заднице, - крикнул он уже из душа. Рэтлифф хотел отозваться, но у него загудел телефон, и он не глядя уже знал, чей это вызов. - Джон? Я слушаю. - Томми, - как всегда деловито и не здороваясь, проговорил Уайт. – Я запросил еще некоторые сведения о наследстве Новака. Так вот, у нас оказывается, немного не совсем точные сведения. Старый дирижер оставил не половину своего состояния Адаму, а все. Это уже сам Адам разделил его пополам, но судебное решение еще не вынесено, потому что было завещание, составленное по всем правилам. Ламберту сложно отказаться от наследства. - Выходит, у обоих Новаков, и у Питера, и у Алисы есть мотив… скажем так, не делиться с Адамом никакими папиными деньгами? Все сразу отсудить себе? - Они не участвуют в судебном процессе. – ответил Джон. – Они просто выжидают. Если Адам сможет оформить все юридически законно, они будут полноправными папиными наследниками. - А если нет? - А если нет… Адам Новаку никто. Не муж, не жених, никто. Он вполне может дело проиграть, если Новаки заявят свои законные права, оспорят завещание и вернут себе все денежки целиком. - Почему же они сразу этого не сделали? Ведь и им тоже Адам совершенно посторонний человек. - Вот я и предлагаю все это выяснить. И у Адама, и у Новаков.