a billion little pieces

Это не тот тип напряжения, который Дазай ожидал, если бы он вообще ожидал как-либо это предвидеть. Взгляд сидящего напротив Чуи обременяет его, и рыжий играет со стаканом вина, не делая ни глотка. Тишина угнетает, не так, как это было в прошлый раз, в лесу. Даже тихий стук деревянных палочек для еды заставляет Чую вздрогнуть, а пальцы в перчатках, обхватывающие стеклянный бокал, прошило мелкой судорогой. Хозяин, забравший их пальто, искоса глянул на Чую, когда тот отказался отдавать перчатки и шляпу. Но Накахара привык держать себя в руках, не обращая внимания на эти обескураживающие вопросы. Не то чтобы Дазай уделял этому слишком много внимания. — Обдумываешь все во второй раз? — спрашивает детектив идеально мягким тоном. Под столом он впивается ногтем указательного пальца в плюш кресла. Чуя тяжело выдохнул носом, прикрывая глаза. — Второй? — он поставил бокал на стол, но не отпустил его. — Седьмой, наверное, — его ироничная гримаса смягчается, превращаясь в неохотную, робкую полуулыбку, наблюдая из-под ресниц. — Дазай, — говорит Чуя, откидываясь на спинку стула. — Я спрошу тебя один раз, окей? — он ждет, наблюдая, до тех пор, пока Осаму осознает, что ему нужно среагировать. Кивая, он чувствует себя брошенным на произвол судьбы. — Ты… — начинает Чуя, затем резко встряхивает головой, бормоча проклятия себе под нос. — Это все происходит в реальности? — …Ах, — закрыв глаза, Дазай улыбается. Как можно ответить на такой вопрос, со всем этим многолетним грузом за спиной? — Чуя, — шепчет он ради ощущения чужого имени на языке. Когда Дазай открывает глаза, Чуя все так же пристально смотрит на него. С опаской. — Как долго мы знаем друг друга? Чуя щурится в ответ, словно стараясь прочесть собеседника, но нечто едва заметное поменялось в расположении его плеч, и он расслабился. — Слишком долго, — бормочет он. Дазай наклоняет голову в знак подтверждения. — Мм, итак, — Дазай позволяет своему взгляду блуждать по знакомым изгибам лица Чуи, по острым углам его рта и все еще заметному небольшому румянцу на верхней части скул, несмотря на тусклый свет ресторана. Он проводит кончиками пальцев по пламени свечи, мерцающей в банке, ощущая жар. Коротко прижимается своими пальцами к чужим, в том месте, где они обхватывают стакан. Ощущает, как те напрягаются. — Я думаю, ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, — кто-либо живой, в любом случае. — так что я вряд ли смогу удивить тебя, сказав, что я не знаю точное определение слову реальность, — Чуя открывает рот, собираясь ответить, но Дазай трясет головой, улыбаясь. — Это не значит, что я не хотел бы выяснить его. То, как расширились голубые глаза, и выражение лица стало более искренним, а не безразличным; то, как Дазай мог бы прямо сейчас наклониться через стол и коснуться его покрасневшей щеки, приоткрытых губ… все это вызывает жар в животе, и саке тут не при чем. — Дазай, — глухо сказал Чуя, но его прерывает официантка, принесшая еще еды. На долю секунды в голове Дазая всплывают мысли с целью напугать девушку, чтобы та спряталась на кухне до конца ночи, но он знает, что Одасаку не одобрил бы терроризирование обслуги за столь невинное преступление, как прерывание в неподходящий момент. Вместо этого он заставляет себя улыбнуться. Чуя даже не думает отвести взгляд от шатена, пока официантка раскладывает тарелки на скатерти. Дазай поддерживает зрительный контакт, позволяет себе почувствовать то, как дыхание ускоряется, и он едва сдерживается, чтобы не дотронуться до чужой кожи. — Скажи это, — приказывает Чуя, едва дыша, когда официантка, наконец, уходит со стопкой грязных тарелок. Этот ресторан моднее, чем большинство тех, в которых побывал Дазай, и Чуя заказал дюжину различных блюд, названия некоторых Дазай слышал впервые. Теперь он улыбается, подперев щеку ладонью. — Я думаю, мы и без обещаний все прекрасно понимаем, — осторожно, под столом, он прижимает лодыжку Чуи к своей собственной, наблюдая, как тот вздрагивает при прикосновении. — Если бы я не хотел быть тут, я бы не пришел — если бы он не хотел Чую, говоря откровенно. — Можешь поверить в это? Чуя обдумывает это пару мгновений, глаза закрыты, прежде чем он берет свой стакан и делает медленный глоток. Красный цвет остался на внутренней стороне его губы, и Дазай не пытается отвести взгляд, пока Чуя говорит. — Думаю, мы скоро узнаем, — отвечает Накахара, прижимая свою лодыжку назад к Дазаю: короткая волна жара прошлась по всему его телу. Он отвел взгляд, потому что ему пришлось; потому что он боится, что Чуя увидит, прочитает его, если Осаму продолжит в том же духе. Это место, как бы оно ни создавало иллюзию уединения, было, бесспорно, общественным. — Попробуй это, — сказал Чуя, двигая к Дазаю тарелку с чем-то незнакомым. Оно напоминало камабоко в красном соусе. Он одарил блюдо недоверчивым взглядом, и Чуя фыркает, практически смеясь. — Тебе понравится. Я обещаю. — Если Чуя так говорит, — отвечает Дазай, откладывая несколько ломтиков в свою тарелку. Он с любопытством касается своего языка кончиками палочек, пробуя соус; фруктовый, с богатым послевкусием. — Ха, — Чуя накладывает себе немного различных блюд. — Интересно, что еще я смогу заставить тебя сделать, раз уж ты в таком настроении, — он приподнимается, чтобы положить кусочки обжаренного жирного тунца, квашенных овощей и пропитанного соком стейка, нарезанного так тонко, что при свечах он кажется почти прозрачным. Дазай медленно дышит, наслаждаясь теплом, пульсирующим в его груди. — Много чего, — мямлит он, наблюдая, как зрачки Чуи расширяются, а губы приоткрываются. Он чувствует себя нестабильно, словно стоя на краю здания, готовый к долгому падению. Когда Осаму поднимает свой бокал для маленького глотка, дорогой виски ощущается на языке как мед и дым. — Возможно, мы скоро проверим, — в конечном счете говорит Чуя. Со взглядом, прикованным к Дазаю, это звучит как обещание. Осаму — тот, кто прерывает дискуссию, аккуратно поднося кусочек блюда, рекомендованного Чуей, к губам. Он сразу понимает, что это что-то вроде запеченного крабового мяса, деликатно приправленного соусом и специями. «Я же говорил» — читается в изгибе чужой улыбки. Дазай великодушно игнорирует его в пользу того, чтобы положить на свою тарелку остатки краба. Эта ночь создана для потворства своим желаниям, для всего, что остается негласным, но практически осязаемым в воздухе, когда шатен смотрит на Чую. К чему бы это ни привело, спустя сколько времени страсть бы превратилась в безразличие — в эту секунду Дазай не может заставить себя думать об этом. Он думает, что наконец-то понял причину, по которой люди отказываются от разума, позволяя похоти поглотить всего себя. Электризованная волна мурашек, ползущая по его коже, когда под столом Чуя сжимает их лодыжки вместе, вызывает сильное привыкание. — Знаешь, — говорит он, пробуя овощи, которые ему предложил Чуя, — пожалуй, я сожалею, что не надел традиционную одежду сегодня. По крайней мере, юкату. Я бы выглядел довольно изящно, не думаешь? — Хм, — Чуя задумчиво откусывает голову креветки. Дазай находит это привлекательным, и не знает, какой из этого сделать вывод, ясно чувствуя спазмы в животе. С таким настроением, разогретый солнечным светом и саке, и с телом, тоскующим по близости, что каждое подергивание пальцев или губ Чуи вызывает дрожь в позвоночнике Осаму. Так много желания, что он мог бы подавиться. — Я бы хотел увидеть это, — ответил Чуя. — Даже с повязками. — Вероятно, Чуя даже с хакамой носит свою шляпку, верно? — Дазай улыбается, когда Чуя бросает на него свирепый взгляд. Он пробует маленький кусочек тунца, вкус богатый, но соус достаточно острый, чтобы во рту защипало. Он поднимает еще один кусочек и протягивает руку через стол, ухмыляясь. — Ты и в кровати с ней не расстаешься? Чуя не отрывает от него взгляд, словно пытаясь распознать блеф Дазая, наклоняется вперед, чтобы обхватить губами кусочек тунца, зажатый между палочек Дазая. — Разузнай это сам, скумбрия. Дазай наблюдает, как Чуя слизывает след соуса с уголка своих губ. Его дыхание стало тяжелым, а в легких словно случился пожар. — Я планирую, — пробормотал он, и глаза Чуи широко распахиваются, зрачки расширены, и он смотрит с таким голодом, словно готов проглотить Дазая живьем. Чувство предвкушения, свернувшееся в животе Осаму узлом, скручивается еще сильнее. Он отводит взгляд, рискуя скомпрометировать себя. — Ах, интересно, скольким нашим коллегам утром придется несладко, — хоть Дазай и не обращал особого внимания на то, кто где отключился — честно говоря, не обращал особого внимания ни на кого, помимо мужчины, в данный момент бросающего на него взгляды через край винного бокала — но он определенно заметил несколько шатких походок и раскрасневшихся лиц среди Мафии и Агентства в том числе. Даже Куникида подвергся уговорам и принял участие — хотя, по разным причинам Дазай знает, что тот имеет удивительную устойчивость к алкоголю. Выпивать с ним в тех редких случаях, когда удается пошантажировать его в барах, почти так же скучно, как выпивать с Ацуши, у которого метаболизм силен настолько, что тот едва чувствует опьянение. Чуя всегда был тем, с кем выпивать веселее всего. Пол бокала вина достаточно, чтобы ослабить тот небольшой контроль, под которым он постоянно себя держит, а если добавить еще немного виски, то ограничения спадут полностью. Дазай всегда улавливал тот момент, когда его надо было тащить домой — иногда буквально — когда Чуя пытался разжечь драку с кем-то в три раза крупнее его. Конечно, обычно он всегда слегка запаздывал. Наблюдать за Чуей, сеющим хаос, всегда забавно. — Хех, — Чуя задумчиво постукивает палочками о тарелку, а затем кладет кусочек стейка в свой рот, медленно прожевывая. — Разве я не слышал, как ваш ужасающий доктор угрожает пытками половине агентства? — Секрет лечения похмелья у Йосано-сенсей — пуля в голову, — легко говорит Дазай. — Я… хм, на девяносто девять процентов в этом уверен? — он вертит рукой, признавая ничтожную вероятность своей ошибки. — Это то, что она испробовала на себе. Несколько раз. И к тому же, — добавляет он, когда на лице Чуи появляется гримаса отвращения. — она ушла с Ане-сан, так что завтра она может оказаться в наихудшем положении. — Я не хочу об этом знать, — отвечает Чуя, резко тряся головой. — Мне безразлично, насколько удобна ее способность, она слишком кровожадна. — Чуя, — говорит Дазай, медленно изгибая губы в усмешке. Он подпирает подбородок ладонью, не говоря ни слова, наблюдая, как чужое лицо медленно розовеет. — У-умолкни, ублюдок, — выпаливает он, отводя взгляд. — Наслаждение достойной битвой не делает парня кем-то вроде садиста, окей? — Хммм, — Дазай играет с едой в своей тарелке, прежде чем съесть очередной кусочек крабового мяса. Ах, это действительно вкусно. — Я соглашусь. В конце концов Чуя знает, что я не люблю боль. — Иногда ты ее заслуживаешь, — бормочет Чуя, но уголок его губ изгибается в намеке на усмешку. Любой, кто не является Дазаем, кто не проводил года, очаровываясь и наблюдая за чужими слабостями и привычками, скорее всего, никогда ее не увидит. — Я бы хотел узнать об остальных вещах, которые я, по мнению Чуи, заслуживаю, — бормочет он, поднимая колено, медленно проводя лодыжкой по внутренней стороне голени Чуи. Тот заметно вздрагивает, сжимая свои палочки до побеления костяшек. Он пристально смотрит на Дазая, во взгляде плещется желание отыграться — и ох, Осаму надеется на его исполнение. Он улыбается глазами, изящно откусывая кусочек маринованного огурчика. — По крайней мере, твой вкус в еде намного лучше стиля в одежде. — Просто признай, что он тебе нравится, засранец, — Чуя бросает взгляд на барную стойку, вероятно, оценивая расположение персонала и остальных посетителей, прежде чем прихватить палочками очередной кусочек стейка, протягивая его Дазаю, не обращая внимание на капли сока, пачкающие скатерть. — И для кого-то, кто утверждает, что ненавидит мою одежду, тебе определенно нравится смотреть на меня, — он ухмыляется, глядя горящими глазами, когда Дазай наклоняется, принимая кусочек. Вкус столь богатый и мясо так приятно тает во рту, что он не торопится прожевывать, позволяя Чуе наблюдать за собой. — Возможно, — мурлыкает он, когда взгляд Чуи падает на чужой кадык, подрагивающий от глотка. — Я просто представляю, как срываю с тебя все эти шмотки, — Чуя резко вдыхает, шумно втягивая воздух. Дазай ухмыляется. — Жаль, что я не могу сказать тоже самое по поводу этих чертовых повязок, — в конце концов, успевает возразить Чуя. — Чтооо? — Дазай красноречиво жестикулирует руками. — Чуя не хочет развернуть свой подарок на день рождения? — Моего дня рождения ждать больше трех недель, — сухо отмечает Чуя. — И ты чертовски хорошо это знаешь… — он встряхивает головой, вероятно, стараясь избавиться от этой мысли. — Это правда, — промычал Дазай, съедая еще один огурчик, от которого рот раздражается и жжется. — Ай, остро, — он тянется к своему забытому виски, но, передумывая, крадет бокал вина Чуи и делает маленький глоток, намеренно не прерывая зрительный контакт. Ему все еще не нравится слишком горький вкус, но то, как взгляд Чуи задерживается на его губах, прижатых к ободу бокала, делает напиток слаще. Его пьянящие пары наполняют легкие, когда шатен вдыхает, прогоняя слабый аромат травы и цветов, прицепившийся к нему еще с полудня. Дазай представляет реакцию Чуи, если бы Осаму сейчас сел рядом и наклонился, зарываясь лицом в изгиб чужой шеи, желая вдохнуть запах его кожи. — Ублюдок, — ворчит Чуя, забирая свой бокал обратно, опрокидывая все оставшееся вино одним разом, словно это ликер. — Проклятье, — он встряхивает головой; Дазай потирает их лодыжки друг об друга и выгибает бровь, тем самым задавая немой вопрос, и Чуя закатывает глаза, нехотя улыбаясь. Он понижает тон голоса так сильно, что Дазай вынужден смотреть на медленные, неохотные движения чужих губ. — Даже когда мои кулаки чешутся вмазать тебе по лицу — что происходит чаще всего — я все еще хочу… — Чего ты хочешь? — Дазай медленно вдыхает, окруженный необъяснимой болью в груди; мерцающего, неустойчивого пламени, распространяющегося под его кожей. Он думает, что это то чувство, которое он пытался ощутить, позволяя женщинам и мужчинам с надеждой приглашать его в квартиры и отели, в случайные переулки. Это ужасает. Он не может вспомнить время, когда в последний раз его тяга к смерти снижалась. — Скажи мне, что ты хочешь сделать со мной, Чуя, — он дышит, и, хотя его дыхание выглядит достаточно спокойным, он ощущает, что его пульс трепещет как птица, попавшаяся в ловушку. — …Может быть, позже, — с жадным взглядом Чуя вертит пустой бокал в своей руке. Он приоткрывает рот, словно желая добавить что-то еще, смачивая языком губы, но затем, видимо, задумавшись, опускает взгляд на несколько грязных тарелок. Дазай поджимает пальцы на ногах, медленно опускает палочки и кладет руку на скатерть, и Чуя касается тыльной стороны его большого пальца своими, в перчатках. Это легкое, мимолетное касание, но, в любом случае, кожа Дазая начинает гореть, и он прикусывает щеку изнутри, стараясь избавиться от желания еще большего контакта. — Блядь, — шепчет Чуя, фактически самому себе, а затем он выпрямляется в кресле, высокомерно запрашивая счет. Дазай хмыкает: саке, виски и ликование кружит его голову, и лишь ухмыляется, когда Чуя стреляет в него взглядом, протягивая банковскую карточку. Они выскакивают из ресторана прямо в объятия ночи, и, когда дверь закрывалась, облегченный выдох всего персонала был настолько отчетливо слышен, что Чуя захихикал. Дазай усмехается и не отстраняется, когда Накахара обхватывает пальцами чужую руку, притягивая его к себе. Они стоят посреди улицы, в самом центре огромного потока людей, но прохожие, погруженные в собственные мысли, едва ли обращают на них внимание. Все, как никогда прежде, отходит на задний план, когда Дазай подходит ближе, чтобы взглянуть на Чую, заставляя того поднять голову и увидеть его глаза. — Дазай, — в прохладный весенний вечер он чувствует манящее тепло чужого тела, его пальцы — горячий браслет вокруг запястья Дазая. Уличные фонари высветляют его кожу как во время использования Порчи, а волосы выглядят словно засохшая кровь. — Идем ко мне, — сформулировано, как приказ, но Дазай слышит это, как просьбу. Волна мурашек, пробежавшая по его телу, не имеет никакого отношения к уличному холоду. — Да, — он вздыхает, и на момент создается ощущение, словно Чуя притянет его к себе прямо здесь. Но к разочарованию Осаму, Накахара выдыхает, медленно и сосредоточенно, а после отворачивается. Он нехотя убирает пальцы с чужого запястья, и Дазай сразу же начинает скучать по ним. Осаму засовывает руки в карманы, позволяя Чуе идти в своем темпе, и наблюдает, как унылые офисные клерки и компании щебечущих подростков практически неосознанно обходят его стороной. Присутствие Дазая всегда ощущалось чем-то большим, чем непосредственное наличие его тела поблизости. — Ты знаешь, — легко говорит Дазай, обходя двух девушек, которые слишком заняты хихиканьем над чем-то в своем телефоне, чтобы смотреть на дорогу. — Ты не полностью ошибался, до этого. У Ацуши-куна и Кеки-чан есть то, чего нет у нас, — Ошеломляющая решимость и стойкость, которую Дазай может принять, но не понять. Он думает, что это может быть надежда, хоть это и сбивает с толку. Даже Акутагава, его внешний глиняный слой разрушили, начав лепить новое «я», закончив лишь наполовину. Так что тот потратил годы, пытаясь слепить себя сам, подражая несовершенному образу Дазая у себя в голове. Чуя фыркает, глядя на напарника, пока тот задумывается на пешеходном переходе. — Не веди себя как размазня, черт возьми, иначе я выброшу тебя в бар, топить свои печали в виски. — Ах, интересно, возможно ли утопиться в алкоголе? — Дазай забегает вперед, ловко уворачиваясь от проезжающего такси, и поворачивает налево, в сторону квартиры Чуи. Накахара переезжал несколько раз с тех пор, как они официально перестали быть напарниками, но Дазай не такой человек, чтобы терять с радаров кого-то важного. — Если бы только у меня было столько виски: представь, какой прекрасный способ уйти в мир иной, не находишь? — Пустая трата хорошей выпивки, — кратко ответил Чуя, натягивая шляпу на лоб, догоняя Дазая размашистыми шагами. Его плечо касается руки Осаму, сбивает с темпа и отвлекает. Дазай сжимает кулак, спрятанный в глубоком кармане пальто, впиваясь ногтями в ладонь. Несмотря на то, что он предпочел не обращать внимания на страх, тот продолжает шептать ему в ухо, оплетая его кости, как сорняк, душащий дерево. — Чуя хотел бы быть погребенным в винной бочке, верно? Чуя корчит гримасу отвращения. –Тц, как будто я могу осквернить хороший сорт таким поступком. — Ммм, и плохое вино было бы ниже твоего достоинства, конечно же, — ухмыляется Дазай. — Естественно, скумбрия, — Чуя взметнул подбородок, что, по его мнению, смотрится сурово. Эффект, как всегда, испорчен одним фактом — чужие глаза находятся на добрые двадцать сантиметров выше его лица. — В любом случае, кто, черт возьми, захочет, чтобы его замариновали? Не отвечай, блядь, на это, — торопливо добавляет он. Дазай, конечно же, игнорирует его. — Маринованный слизняк, какая гадость, — он запрокидывает голову, разглядывая ночное небо. Сквозь толстый слой смога Йокогамы просматривается лишь несколько огоньков. Он думает, что один из них, должно быть, является Венерой, подмигивающей с улыбкой. — Если бы тебе сделали гроб из старых бочек, это было бы все равно, что взять призрака вина с собой в загробную жизнь! — Какого хрена ты так торопишься похоронить меня? — требует Чуя, дергая напарника за рукав и затягивая на тротуар, прежде чем шатен шагнет на проезжую часть. Упс. — Когда-нибудь Чуя согласится совершить вместе со мной двойной суицид, — говорит Дазай, позволяя тащить себя по улице. Здания над головой начинают восходить к небу, толпа вокруг них редеет, а бары и рестораны уступают место витринам и жилым комплексам. Хватка Чуи на его рукаве не передает никакого тепла, но все равно ускоряет дыхание. — Если ты так отчаянно желаешь смерти, я могу это устроить, — сухо бросает Чуя через плечо. Дазай беззаботно взмахивает своей свободной рукой. — Скучно, ведь это не является двойным суицидом, Чуя~ Кроме того, — добавляет он, пока Чуя практически тащит его за угол, открывая вид на его жилой дом. — Сейчас у меня немного другие приоритеты… — Ха? Дазай Осаму впервые в жизни не хочет умереть? — Чуя ухмыляется через плечо, вводя код и открывая дверь в лобби. — Сейчас что, конец света наступит? — Хм, я не знаю, — Дазай позволяет уголку своих губ изогнуться в ответе. Скрытно, тайно, только для Чуи. И ох, его глаза темнеют, а разливающийся внутри жар настолько приятен, что Дазай не может держать язык за зубами. — В конце концов, я не могу умереть, пока Чуя не покажет мне все, что хочет сделать со мной. — Все? — Чуя явно осматривает его с ног до головы, облизывая нижнюю губу, когда автоматические двери плавно открываются. — Тогда тебе придется запастись терпением, чертова скумбрия, — он резко прерывается, когда они пересекают вестибюль, и его голос превращается в простой выдох. Консьерж за стойкой, поглощенная своим телефоном, даже не поднимает взгляд. — Думаешь, справишься? — Тебе придется это выяснить, — легко отвечает Дазай, хватая Чую за манжет пиджака и затягивая его в лифт, когда двери еще даже не до конца открылись. Он чувствует головокружение, словно его раздробили на кусочки, как будто каждая его молекула вибрирует с почти безумной частотой, угрожая разлететься на части. Только навязчивый внутренний голос, предупреждающий об ответственности, и чертовы камеры наблюдения на потолке не позволяют ему притянуть Чую к себе здесь и сейчас. — Я планировал, — говорит Чуя, ссылаясь на раннюю реплику напарника. Он бросает короткий взгляд на камеру. — Последний шанс отступить и свалить все на саке, Дазай. — Чуя, — шепчет Осаму, откидываясь на гладкую металлическую дверь. Движение лифта едва заметно, механизмы настолько тихие, что слабый гул лампочек слышен так же, как и его сердцебиение, что нетерпеливо заикается в ушах. — Нет ничего, чего я мог бы хотеть меньше прямо сейчас, — он наклоняет голову, наблюдая за настороженными, контролируемыми линиями чужого лица, глаза затемнены полями его шляпы. — Если только у тебя не происходит восьмой раз обдумывания происходящего?.. Чуя откидывает голову, улыбка медленно расцветает на его губах, пока лифт начинает замедляться на нужном этаже. — Если ты будешь хорошо себя вести, скумбрия, и вежливо попросишь меня, может быть я расскажу тебе о своих мыслях позже, — Что бы он ни увидел в лице Дазая — и это пугает больше всего, ведь Осаму не может собрать мозги в кучу, чтобы как-то ответить или забеспокоиться — его глаза восторженно сверкают. Самодовольная походка Чуи при выходе из лифта испорчена резким стуком его каблуков, выдающим трескающееся самообладание. Дазай не торопясь разглядывает напарника: обманчивая спокойность его движений, плавное перекатывание мышц в спине и бедрах, изгибы его задницы при движении заставляют пальцы Дазая дергаться, словно ему опять пятнадцать. Он догоняет Чую у двери в квартиру, когда тот вытаскивает ключи из кармана своих безобразно узких брюк. Каждый нерв Дазая напряжен до предела, пока он топчется за чужой спиной. Их разделяет всего пара миллиметров и шелест ткани, и Дазай может наклониться, опалив дыханием чужое ухо. — Ты забыл, Чуя? Я знаю твои привычки, твое расписание, твое дыхание… Почему ты считаешь, что должен сказать мне о своих мыслях, когда я могу прочитать их в каждом изгибе твоего тела? Пальцы Чуи сжимают ключ со звоном металла о металл. Дазай отодвигает шляпу, чтобы он мог прижаться носом к волосам Чуи, его губы едва касаются местечка над чужой ушной раковиной. Накахара задерживает дыхание, но его плечи дрожат. Осаму задумчиво мычит, осторожно, но очень внимательно проводя кончиками пальцев вверх по внешней стороне бедра. — Чуя, — вновь шепчет он, просто чтобы услышать это. Чуя дергается достаточно сильно, чтобы прижаться спиной к груди Дазая, а затем отстраняется. Пальцы сжимаются вокруг запястья Осаму, когда Чуя открывает дверь, почти безумно гремя ключами и засовами. Он вбивает код в защитную систему так быстро, что Дазай едва смог рассмотреть цифры, стаскивая шляпу и позволяя ей упасть, когда он поворачивается. Дверь за ними закрывается, и в последнем свете коридора его глаза выглядят настолько темными, что в них можно утонуть. Дазай уже наклоняется, когда Чуя хватает его за воротник. — Иди сюда, — хрипит он. Это отчаянное требование заставляет кровь Дазая закипать, а кости превращаются в желе. Он позволяет притянуть себя вниз, когда Чуя тянется вверх, и первое пробное касание их губ посылает дрожь по позвоночнику в результате маленького землетрясения. Он не смог сдержать крошечный звук, срывающийся с губ. Чуя принимает это как одобрение, зарываясь пальцами в волосы Дазая, прижимая его ближе к себе, углубляя поцелуй. Каждое касание вызывает маленький пожар внутри. Чуя настойчиво прижимается ртом, жадно двигаясь напротив уже горящих губ Осаму, словно ощущая, как время утекает сквозь пальцы. Дазай скользит рукой по чужой спине, проводя пальцами по ребрам Чуи, чувствуя каждое вздрагивание его мышц. Он нетерпеливо раскрывает губы, когда Чуя высовывает язык, чтобы узнать их вкус. Голодный рык, срывающийся с чужих губ, действует на Дазая сильнее самого лучшего саке. Наклоняя голову в поисках лучшего угла, Дазай позволяет Чуе медленно пройтись языком по его нижней губе, а затем прижаться к острым зубам и гладкому небу. Когда он проводит кончиком языка по чужому, приглашая, долгоиграющий вкус вина кажется в разы слаще. Из горла Чуи выходит тихий звук, который Дазай жадно глотает. Он обнимает партнера за талию, прижимаясь вплотную к чужому телу, а пальцы в каштановых волосах сжимаются так сильно, как будто Накахара пытается удержать его. Можно подумать, Дазай может думать о желании находиться где-нибудь еще. Чуя первым прерывает поцелуй, задыхаясь. — Черт, — выдает он, пытаясь отдышаться. В темноте своей квартиры он выглядит как создание тени и света, скорее воспоминание, а не человек; Дазай находит чужой рот почти случайно, целуя в уголок и мягко прикусывая нижнюю губу, пока Чуя не стонет, словно он при смерти, и притягивает рот партнера к себе так, как он хочет. Все, что Дазай может делать — держаться за чужое тело, пока Чуя исследует его рот, сплетая их языки так медленно и томно, что Осаму пробивает слабой дрожью. Он знает, что хорош в этом. Он сознательно развивал навык, чтобы угождать своим партнерам и соблазнять любого необходимого ему человека. Его никто никогда так не целовал; никто, столь сосредоточенный на том, чтобы заставить партнера желать большего. То, как Чуя убирает свою мертвую хватку с каштановых волос, чтобы схватить ладонью в перчатке изгиб чужой челюсти, большим пальцем поглаживая скулу, в то же время облизывая чувствительное местечко на внутренней стороне губы Дазая, мягко сказать, опустошает. Осаму позволяет руке проскользить вниз по спине Чуи в сторону ремня, в той мере пытаясь восстановить контроль, в какой он узнал чувство желания, наблюдая за человеком в своих руках. Чуя глухо смеется в чужой рот, отстраняясь с мягким чпоком, только чтобы окунуться обратно и прижаться поцелуем к открытым губам Дазая. — Пойдем, — подгоняет он, дергая Дазая за плечи, шагая назад. Осаму издает звук протеста, слишком разморенный, чтобы думать о чем-то, и Чуя вновь смеется, сбрасывая туфли — как? — и заходя в квартиру. Дазай намного больше пыхтит, стараясь снять свою обувь, наступает на пальцы и не желает отпускать Чую, даже рискуя пошатнуться как придурок. Каким-то образом им удается оттащить друг друга назад — к дивану или спальне, Дазай не знает, но мысль об этом заставляет его (уже отчаянно бьющееся) сердце выпрыгивать из груди. Ладонь Чуи на задней части его шеи обжигает даже сквозь перчатки, а пальцы требовательно впиваются в чужую кожу, когда он посасывает нижнюю губу Дазая. Осаму не прилагает никаких усилий, чтобы подавить крошечное хныканье, вырывающееся из горла. Он чувствует ухмылку Чуи на своих губах, голова идет кругом, и возможно из-за этого происходит следующее. Дазай неожиданно цепляется ступней за что-то в полумраке, вторая нога теряет опору, когда нарушается равновесие. — Дерьмо-! — Чуя старается удержать их, но инстинктивно он сразу же использует способность, и зацепившись за чужое тело, как и его напарник, гравитация не отвечает на призыв. К тому времени, когда он осознает это и цепляется за поддержку, уже становится слишком поздно. Любой воздух, оставшийся в груди Дазая, выбивается из него, когда они падают на пол. Главный удар приходится на его правое плечо и предплечье, хотя Чуе удается перенести достаточное количество своего веса на вытянутую руку, чтобы Осаму не превратился в лепешку. В тусклом свете городских огней, который проникает сквозь окна гостиной, его широко раскрытые глаза выглядят белыми, контрастируя с покрасневшим зацелованным ртом. Хрипящие попытки Дазая втянуть воздух обратно в протестующие легкие превращаются в беспомощные хрипы смеха при виде напарника. — Б-блядь, — фыркает Чуя, а затем сдается, сваливаясь на бок и заливисто смеясь. — Я з-забыл, какой ты чертовски н-неуклюжий! — Я… не, — выдавливает Дазай, пытаясь успокоиться, но абсурдность момента в сочетании с икотой Чуи вызывает новый приступ смеха. Он переворачивается на бок, лицом к Чуе, одной рукой сжимая болящие ребра, когда смех умирает во вдохе. Этот момент, когда они оба переводят дыхание, их глаза встречаются в тусклом свете. Волосы Чуи падают на лицо в беспорядке, локоны целуют его скулы, а зрачки засосали голубизну глаз в черные дыры. Его распухший рот изогнут в кривой и веселой ухмылке, но она дрожит от желания, когда напарники смотрят друг на друга; его губы приоткрываются. Дазай прижимается к нему, словно притянутый гравитацией, руки скребутся о жилетку, спину, а губы сталкиваются с почти болезненным отчаянием. Чуя стонет в чужой рот, прижимаясь к нему, как будто он пытается вползти в кожу Дазая. Каким-то образом ему удалось стряхнуть с себя одну из перчаток, и ощущение кожи на коже, когда он выдергивает рубашку Осаму из штанов, скользя рукой вверх и обводя ребра, заставляет Дазая дергаться и дрожать. Вся кровь в его теле ощущается сосредоточенной в ноющем члене, когда бедра Чуи толкаются между его ног; в его опухших губах, когда язык Чуи настойчиво толкается в рот. Его сердце бешено бьется, не отставая от прилива страсти, которая струится по каждой конечности, скапливаясь в низу живота. Обхватывая руками талию Чуи, Дазай позволяет себе упасть на спину, притягивая чужое тело, пока он не почувствует вес напарника на себе. Ему приходится прервать поцелуй, чтобы вдохнуть воздуха. Реальность куда лучше любой фантазии, и он прижимает Чую крепче, опирается на руки и откидывает голову, открывая горло. Накахара слабо двигается, чтобы освободить руку и оттянуть ею марлю в сторону, чтобы он мог прижаться ртом к коже Дазая. Осаму скулит, когда тот впивается зубами, задыхается и извивается под чужим телом, раздвигает бедра в стороны, пока Чуя делает засос и оставляет синяк. Когда Накахара проводит кончиком языка по свежей метке, Дазай даже не пытается сдержать себя, хватая чужую задницу обеими руками и прижимая ее к себе со стоном. — Ббблядь, — шипит Чуя ему на ухо, задыхаясь. Он такой горячий и твердый в том месте, где они прижимаются друг к другу; его бедра толкаются крошечными рывками, как будто он балансирует на грани потери контроля. Дазай впивается всеми десятью пальцами в чужие ягодицы и даже не притворяется, что он сходит с ума от возбуждения под чужим телом, когда Чуя хватает его за волосы, втягивая в грязный поцелуй; между ними сбитое дыхание, сталкивающиеся зубы и сплетающиеся языки. Дазай достигает точки невозврата ужасающе быстро, но по тому, как Чуя неистово толкается бедрами, теряя ритм в содрогающейся настойчивости, а рваные стоны вибрируют в горле — его напарник не лучше. Дазай небрежно дергает чужой жилет и рубашку, пока он не может вытащить их из-под ремня и брюк Чуи; его пальцы горят от соприкосновения с кожей. Он хватается за спину Накахары, подтягивает колени, чтобы обвить ногами чужой таз, чувствуя отчаянные толчки между своих бедер. Оргазм накатывает небольшими спазмами, а затем внезапно накрывает волной удовольствия, когда облаченные в перчатку пальцы Чуи тянут шатена за волосы. Утопая, Дазай прерывает поцелуй, беспомощно вдыхая и глядя в расширенные зрачки Чуи с невероятно близкого расстояния. Его тело напрягается, а кожа вспыхивает жаром, и он разбивается вдребезги со стоном; член дергается и пульсирует, а удовольствие разливается по телу. Сверху Чуя подавляет нечто похожее на всхлип и зарывается лицом в шею Дазая, толкаясь еще несколько раз, прежде чем дернуться и вздрогнуть. Громкий стон срывается с его губ, когда липкое тепло распространяется между ними. — Хаааа… — Дазай восстанавливает дыхание, уставившись в темный потолок гостиной Чуи. Что-то наподобие здравомыслия начинает медленно возвращаться, пока Чуя влажно дышит в чужую шею. Осторожно переместившись, Осаму лениво поднимает руку, скользя ладонью по рыжим волосам и проводя большим пальцем по раковине его уха. Чуя вздрагивает от прикосновения, а затем поднимает голову, еле разлепляя веки, пытаясь найти чужой рот своим. Их губы встречаются и начинают лениво двигаться напротив друг друга. — Мы даже до дивана не добрались, — говорит Чуя в чужой рот, проскальзывая языком внутрь. Дазай чувствует, как его член, смягченный и сверхчувствительный, вновь дергается с ожившим интересом. Тем не менее, внимание привлекает состояние своих штанов, и, когда Чуя встает, распрямляясь, его нос с отвращением сморщивается. — Отвратительно. — Чуя, — жалуется Дазай, плавно приподнимаясь. На мгновение Накахара замирает, уставившись на Дазая, и Осаму впервые задумывается о своем внешнем виде: распластавшийся на полу с распухшим от поцелуев ртом, торчащими во все стороны волосами, в наполовину расстегнутой рубашке и все еще в пальто. Он изгибает губы в улыбке, нарочно облизывая губы и дрожа из-за того, насколько те чувствительны. Взгляд Чуи упускается, блуждая по чужому телу, а затем он, наконец, сбрасывает вторую перчатку и протягивает руку, возвращая Дазая в вертикальное положение с присущей ему легкостью. Осаму продолжает движение и опирается всем телом на Чую, прижимаясь лицом к чужой шее и слушая его смех. — Черт, слезь с меня, ты тяжелый. — Как и Чуя, — по-детски отмечает Дазай, и Чуя прижимается улыбкой к каштановым волосам. — Да, но тебе это нравится, — он скользит руками по спине Дазая, дергая за его пальто, пока то не соскальзывает с чужих плеч на пол. — Давай, мне нужен чертов душ, — он отталкивает Осаму от себя, ловит его руку и сцепляет пальцы вместе, таща их в спальню. — Мм, это приглашение? — спрашивает Дазай. Проходя мимо, Чуя щелкает выключатель света, и Осаму яростно моргает, привыкая, ловя проблески медленных движений чужого силуэта сквозь ресницы. Он выглядит так же развратно, как и Дазай: с гнездом на голове, озорным взглядом, покрасневшим ртом и сверкающими голодом синими глазами. Похоже, он еще не закончил с Дазаем. Эта мысль вызывает едва заметную вспышку возбуждения в животе, и Осаму не может удержаться от прикосновения, когда они, спотыкаясь, проходят спальню и натыкаются на резкий свет ванной. Дазай сдергивает с Чуи рубашку и жилет (когда он успел потерять пиджак?). Пока Накахара пытается включить душ, он вовлекает напарника в очередной поцелуй; в этот раз пришла его очередь исследовать чужой скользкий рот. — Давай, — выдыхает Чуя в чужие губы, пробираясь пальцами под края брюк Осаму. — Сними их, пока они не стали мерзкими. — Еще более мерзкими, — печально отвечает Дазай и ухмыляется, когда Чуя фыркает. Он, помогая, снимает рубашку и жилет через голову, приглушенно говоря в ткань, пока Чуя расстегивает ремень. — Ты, по крайней мере, можешь переодеться. Ни одна пара твоих штанов на меня не налезет. — Ага, ага, — Чуя даже не пытается избегать прикосновения своих кончиков пальцев к чужому сверхчувствительному члену, расстегивая молнию. — Похоже, тебе придется валяться голышом, пока я не начну стирку, хах? — Брррр… — Дазай прижимается бедрами навстречу чужим пальцам, наконец справляясь с рубашкой, и скулит, когда Чуя глядит на него горящими глазами, ухмыляясь; лезет в брюки, чтобы взять в ладонь яйца и медленно потереть, не обращая внимания на липкое белье. — Нннх… У Чуи есть скрытые мотивы… — Мм-хм, — Чуя беззвучно смеется, когда Дазай атакует пуговицы его рубашки, и отводит руки после нескольких секунд спешного и неуклюжего избавления от жилета, портупеи, рубашки и майки, в то время как Осаму зачарованно проводит пальцами по мышцам чужого живота. Они заметно дергаются, когда он обнимает Чую за талию, притягивая к себе для очередного поцелуя, пока Накахара сбрасывает остатки одежды и тянет за бинты на горле Осаму. Дазай позволяет ему контролировать поцелуй, сплетая их языки медленно, но не теряя былой страсти. То, как Чуя вздрагивает всем телом, когда Дазай проводит большим пальцем по чужому позвоночнику, заставляет его чувствовать себя так легко, так невесомо, как он представляет себе тех, кто находится под воздействием Смутной Печали. — Блядь, — выдыхает Чуя, отстраняясь лишь для того, чтобы снять с себя остатки одежды. Он наполовину тверд, член налит кровью, и на нем виднеются липкие остатки спермы; рот Дазая наполняется слюной. Он в секунде от того, чтобы упасть на колени прямо на кафель, но Чуя тянется за очередным поцелуем, одновременно пытаясь потереться о него и снять чужие брюки с бельем. Дазай пытается избавиться от носков, стоя на одной ноге и помогая второй, но второй раз за ночь теряет равновесие и хватает Чую за задницу, чтобы не упасть. — Тебе действительно нравится моя задница, хах, — он звучит хрипло и чарующе самодовольно. — Чуя, — терпеливо объясняет Дазай, — Каждому, кто хоть раз видел тебя, нравится твоя задница, — в подтверждение своих слов он крепко сжимает ладонь. — Н-не будь идиотом, — Чуя в самом деле заикается. К восторгу Дазая, у него покраснели щеки. Обнаженный, возбужденный и краснеющий из-за комплимента. Осаму широко открывает глаза и придает голосу серьезность. — Это правда! Ну же, на прошлой неделе Хироцу-сан прокомментировал, насколько хорошо твой стиль боя подходит под твои, — он делает драматическую паузу и наклоняется, чтобы прошептать на ухо Чуи. — физические данные. — Дерьмо! — Чуя начинает вырываться, кусая чужое плечо. — Аргх, не говори о Хироцу-сане, пока мы голые, почему ты блядь хочешь, чтобы я это представил?! — Не переживай, Чуя~ — Дазай скользит руками ниже, чтобы погладить заднюю часть чужих ног, медленно и дразняще. — Я могу придумать что-нибудь, чтобы отвлечь тебя, — он напрягается, хватая под чужими коленями и поднимаясь, а Чуя издает испуганный звук, цепляясь за его плечи. — Блядь, что ты пытаешься… — едва слышно говорит он, прежде чем Дазай затыкает его поцелуем, кусая за нижнюю губу и устраивая поудобнее в своих руках. Он лишь немного пошатывается, пиная в угол сброшенную одежду, и ступает под струи душа. Чуя включил достаточно горячую воду, чтобы ванная начала заполняться паром. Он стонет в рот Дазая, обхватывая ногами его бедра, частично для баланса и для того, чтобы бесстыдно потираться о чужое тело. Он опять твердый, горячий и настойчивый, скользкий из-за горячей воды, падающей на гладкие волосы и стекающей по телам. — Ты такой, — Дазай резко вдыхает, толкаясь навстречу, и обрывается на полуслове, когда Чуя выгибается в его руках; крошечный стон срывается с губ, прежде чем он опять увлекает его в головокружительный поцелуй. Ступни небезопасно скользят по непривычной поверхности плитки, так что он находит решение и прижимает Чую к холодной стенке, потираясь настолько медленно, насколько может. — Нннгх, — Чуя стонет, используя всю свою гибкость, изгибаясь и ерзая напротив тела Дазая. Их эрекции скользят об друг друга, пока его живот и грудь дразняще прижимается к Осаму. — Блядь, блядь, стой, — он откидывает голову, упираясь в стенку душа, и отталкивает Дазая за плечи, сползая вниз. Дазай замечает, что чужие коленки немного дрожат. Он может молчаливо погордиться собой. — Блядь, мыться, — приказывает Чуя, слепо хватая гель для душа и небрежно выдавливая его на грудь Дазая. — Если я не трахну тебя сегодня в чертовой постели, я убью кого-нибудь. — Обещание, — выдыхает Дазай, выхватывая бутылочку из чужих рук. Он игнорирует пену на своем теле, неряшливо выливает гель и намыливает влажную кожу Чуи, больше лаская, а не моя. Накахара дрожит под его руками, невыносимо медленно очерчивает пальцами чужие соски, до тех пор, пока дыхание шатена не становится рваным, и он наклоняется, чтобы поцеловать напарника. Вода попадает в шоколадные глаза, так что он закрывает их, вновь легко касаясь знакомых изгибов тела Чуи, проводя пальцами от кривого шрама над бедром, где нож был слишком близок к твердым дугам ребер, обратно к заднице и ногам. Чуя смеется и возвращает услугу, жадно впиваясь ногтями в чужую кожу, прежде чем смягчить свою хватку, осторожно скользя пальцами в ложбинку меж ягодиц Дазая, дразня чувствительную кожу промежности. Осаму мгновенно толкается навстречу прикосновению. Стон, вырывающийся из горла, превращается в неудовлетворенное хмыканье, когда Чуя убирает руку, улыбаясь. Он убирает мыльные волосы Дазая с лица, втягивая его в очередной поцелуй и крепко обвивая влажной ладонью чужой член. Дазай толкается в чужую хватку, прежде чем он может остановить себя, задыхаясь в поцелуе. Чуя убирает руку слишком рано, оставляя подрагивающие бедра Дазая, заканчивает намыливать себя и хватает насадку для душа, чтобы смыть пену с них обоих. — Постель, — приказывает он, выключая воду и почти выталкивая Дазая из кабинки. Он кидает одно полотенце на голову Осаму, неряшливо вытираясь вторым. Дазай едва ли может заставить свои руки двигаться, чтобы убрать капли воды со своих волос. Он слишком занят, наблюдая за напарником так, как он никогда не мог в те немногие разы, когда они подростками делили бани и горячие источники. Мышцы Чуи плавно перекатываются под кожей, его волосы — влажный спутанный беспорядок, а налитый кровью член затвердел так сильно, что это, наверное, причиняет боль. Чуя словно почувствовал затылком чужой взгляд, и его ствол заметно вздрогнул, яички сжались, а капелька предсемени выделилась из уретры. — Ох, — вдохнул Дазай, а затем Чуя выхватывает полотенце из безвольных рук, наспех вытирает чужие волосы и настойчиво обхватывает ладонью испещренное ранами запястье, таща его в спальню. Дазай позволяет вести себя. Пальцы Чуи скользят по его крепким и изувеченным шрамами, бледным из-за недостатка солнечного света ребрам. В тусклом свете чужой взгляд выглядит жадным, и Чуя практически затаскивает Осаму в постель, толкая на подушки. Дазай извивается и морщится, ощущая, как простыни липнут к влажному телу, но отвлекается, когда Чуя встает на колени и садится сверху; чужой горячий член касается его собственного на короткое восхитительное мгновение. Дазай сжимает пальцами острые углы чужих тазобедренных косточек, прижимаясь. — Ах, — Чуя кладет руку на кровать рядом с плечом Дазая и, вытягиваясь, роется в прикроватной тумбочке. При таком угле Дазаю нужно скользнуть лишь чуть-чуть пониже, чтобы обхватить губами головку члена Чуи. Он жадно гипнотизирует глазами чужой ствол, пытаясь подтолкнуть напарника к своему рту. Он хочет попробовать его на вкус так сильно, что во рту начинает выделяться вязкая слюна, но Чуя крепко зажал его меж своих бедер, прижимая к кровати. — Не терпится? — Чуя опирается ладонью о грудь Дазая и смотрит на него сверху вниз. Его лицо выглядит так, словно он собирается держать Осаму под собой до конца ночи, до конца недели. Дазай надеется на это. — Не беспокойся, скумбрия, — Чуя наклоняется, чтобы прошептать это ему на ушко. Его язык очерчивает мочку, и пальцы Дазая сжимаются на чужих бедрах. — У меня на тебя есть планы. — Ты так говоришь, но, — Дазая обрывают на полуслове, затыкая поцелуем, и он удовлетворенно мычит, когда Чуя наваливается на него всем своим весом: грудью к груди и с коленом между ног. Осаму приподнимается, бесстыдно потираясь о чужие бедра, втягивая язык Чуи в свой рот, чтобы услышать низкие звуки из чужой груди. В таком положении он может чувствовать его сердцебиение, как будто сердце Чуи хочет выпрыгнуть из ребер. Он проводит ладонью по спине партнера, очерчивая линию позвоночника вновь и вновь, до тех пор, пока Чуя не начинает тяжело дышать и толкаться бедрами навстречу. — Чуя, — выдыхает он, когда Накахара запускает пальцы в его влажные волосы, оттягивая голову Дазая в сторону, чтобы он мог впиться зубами в чужую шею над меткой, которую оставил раннее. Осаму скулит и извивается, член пульсирует и бедра дрожат, а нервные окончания посылают беспорядочные сигналы от горла к кончикам пальцев, к животу, к яйцам; что-то среднее между удовольствием, болью и перевозбуждением. — Тсс, — шепчет Чуя, ритмично вылизывая засос до тех пор, пока у Дазая не поджимаются пальцы ног. — Позволишь мне? — Я хочу, — выпаливает Дазай, прежде чем слова застревают в его горле. Этот акт доверия, отдавая себя полностью в руки Чуи, как сам Чуя доверял свою жизнь Дазаю, может и был необдуманным решением, но он кажется хрупким по сравнению с проведением черты между жизнью и смертью другого человека. — Я понял тебя, — шепчет Чуя в его ухо, словно он знает. Чужие губы под челюстью выбивают все мысли из головы, и Дазай изгибается, зная, что это привлечет его внимание к своей груди и ключицам, подальше от всего, что рыжий сможет прочитать на лице шатена. — Знаешь, — Чуя целует его грудь, слизывая оставшееся после душа капли воды. — Мы могли бы сделать это еще очень давно, если ты думаешь об этом. Дазай издает беспомощный писк, когда Чуя втягивает в рот сосок. — Это было бы не так, — с трудом отвечает шатен, стараясь контролировать свой голос. То, как Чуя трется об него своим языком, мягко царапая зубами до тех пор, пока Осаму не становится настолько чувствительным, что едва может дышать, уничтожает его. — Мм, — Чуя отстраняется с чпоком, его влажные губы блестят. Он наклоняется за поцелуем, и пряди влажных волос падают ему на лицо. — Может быть, нет, — Дазай раскрывает губы в улыбке, приглашая, но Чуя, видимо, хочет просто целовать его вновь и вновь, медленно касаясь губами, пока все тело Дазая не начинает гудеть, и он выгибается дугой под крепким телом напарника. Чуя ерзает, сидя сверху, и влажная кожа касается Дазая от груди до таза, заставляя вздрогнуть. Его горячий скользкий член давит и трется о бедро и нижнюю часть живота, и Осаму скользит рукой между их телами, чтобы обвить ладонью чужой ствол. Он ухмыльнулся, когда Чуя отпрянул и резко вдохнул, толкаясь в его хватку. Дазай водит большим пальцем по горячей смазке, обводя головку и наблюдая, как Чуя дрожит и теряет самообладание, опираясь рукой о грудь Дазая, покачивает бедрами и слабо толкается. На скулах — пьяный румянец, широко раскрытые глаза подернуты дымкой удовольствия, взгляд не отрывается от напарника, словно рыжий может кончить прямо здесь и сейчас, лишь от чужих прикосновений. Словно он хочет этого. Дазай поворачивает ладонь и Чуя напрягается, как тетива лука, нетерпеливо толкаясь со сдавленным — Блядь, — на губах, прежде чем он хватает чужое запястье и останавливает его. — Стой. Подожди, — он отодвигается, тяжело дыша, и Дазай, не отводя взгляд, подносит ладонь ко рту и нарочито медленно слизывает липкую смазку с пальцев. Кадык Чуи дергается при глотке, и Осаму улыбается, прижимая влажные кончики пальцев к чужим губам, приглашая. — Ты просто, — Чуя выдыхает на его кожу, кратко целуя фаланги, а затем втягивает их в рот, похотливо толкаясь языком между указательным и средним пальцем, прикусывая подушечки. Он отстраняется с чпоком, ниточка слюны соединяет их на секунду, прежде чем через мгновение она рвется. — Блядская угроза, — он опускает голову, на этот раз кусая Дазая за второй сосок, а затем проводит дорожку поцелуев вниз по ребрам, чтобы погрузить язык в ямку пупка. — Хм? — Дазай в надежде дергается, выгибаясь для большего контакта, когда Чуя опускается ниже, и скулит, в то время как Накахара фиксирует чужие тазовые косточки в крепкой хватке, не позволяя шевелиться. — Я говорил тебе, — отвечает Чуя в жалких сантиметрах от головки чужого жаждущего члена. Горячие капли предсемени выделяются из уретры, капая на живот Дазая, и его член дергается вместе с этим. Он вновь скулит, и Чуя ухмыляется, высовывая язык, чтобы попробовать кончиком головку, заставляя Дазая беспомощно извиваться в своей хватке. — Я с тобой еще не закончил. — Чуя, — выдавливает Дазай, но его слова превращаются в хрип, когда Чуя крепко обхватывает губами чужую головку, прекращая дразнить и потирая язык о крайнюю плоть. Так горячо, и грубо, и скользко и настолько идеально: Дазай не замечает, как у него закатываются глаза. Чуя, кружа языком вокруг уздечки и облизывая обильно выделяющуюся смазку, издает горловой стон, отдающий жаром в паху Осаму, и того прошивает насквозь. Чужие глаза — голубые осколки, глядящие снизу-вверх на Дазая, когда Чуя втягивает щеки, опускаясь ниже. — Мммхннн, — Осаму давится слюной, пытаясь приподняться на локтях, чтобы он мог жадно наблюдать за Чуей, плавно нанизывающимся на его член. Он собирается с силами и протягивает руку, проводя кончиком пальца по влажным губам Чуи, натянутыми на его плоть. Это заставляет Накахару застонать, и Дазай вздыхает из-за прокатившейся вибрации, бедра и живот дрожат, пока он пытается держать себя в руках. Чуя медленно перебирает его яички, проводит большим пальцем по складке у тазобедренных косточек вверх и вниз, и Осаму специально пошире раздвигает ноги. Пальцы шатена находят чужую челюсть, чтобы почувствовать работу его рта. Чуя сглатывает вокруг него, член Дазая проскальзывает в его трепещущее горло, и Осаму задыхается, подтягивая колени. Он слепо шарит рукой по простыням в поисках лубриканта, брошенного Чуей на кровать, пока Накахара нанизывается практически до основания и возвращается назад, всасывая головку и ритмично потирая языком уздечку. Если он продолжит в том же духе, Дазай собирается кончить до того, как Чуя будет внутри него. — Чуя, — ему удается вырваться, и он хватает напарника за волосы, пытаясь удержать. Его пальцы нащупывают гладкую бутылочку вместе с шуршащей упаковкой презервативов, и Дазай толкает все это вместе к Чуе. — Ну же. — Хмм, — Чуя выпускает чужой член изо рта, вытирает слюну со своего рта тыльной стороной ладони. — Есть что-то, чего ты желаешь, Дазай? — он звучит разбитым, напряженным до предела, словно единственная вещь, которая останавливает его от того, чтобы прижать Дазая к подушкам и грубо оттрахать, это то, что он слишком сильно любит раздразнивать его. — Чуя, — недовольно жалуется Дазай, многозначительно извиваясь. Он замирает, дергаясь, когда Чуя проводит кончиком языка от мошонки к раскрасневшемуся кончику члена, слишком мягко и медленно, совсем не так, как он хочет. — Вставь свои пальцы в меня, — говорит Осаму. Если не умоляет. Если это окажется его единственным шансом, тогда он хочет все и сразу. Столько, сколько он может заставить Чую дать ему. — Ты сказал, что трахнешь меня, Чуя, пожалуйста. — Ты, — Чуя звучно сглатывает. Широко раскрыв потемневшие, голодные глаза, он смотрит на Дазая, стоя на коленях, и хватает смазку. — Ебать. — Да, — отвечает Дазай, откидываясь на подушки и с улыбкой глядя в потолок. Он пытается приподнять бедра для большего удобства, но Чуя опережает его, хватая его за ногу и поглаживая ладонью внутреннюю сторону бедра. — Убери с лица это дрянное самодовольное выражение, — говорит он, останавливаясь для поцелуя в сухожилие, где кожа тонкая и особо чувствительная. Яркая вспышка удовольствия и боли, когда рыжий сделал сильный засос, царапая и кусая острыми зубами, прошила все тело Дазая. Влажная капля с головки члена упала на его живот. — Я говорил тебе, что я еще близко не закончил с тобой, Дазай. Дазай открывает рот с целью поторопить партнера, но все его колкие фразочки растворяются во влажном дыхании, когда Чуя облизывает основание его члена, рисуя тонкие узоры кончиком языка. Он широко раздвигает чужие ноги, чтобы удобно усесться между ними. Одна рука скользнула по его животу, а вторая опустилась ниже, интенсивно потирая подушечкой большого пальца яички. Дазай дрожит, пытаясь пошевелиться, но Чуя крепко его держит. Первое легкое касание, кончик пальца скользит вниз, обводя колечко мышц, уходит на второй план, когда Чуя вновь облизывает член Дазая. Он влажно целует и лижет головку, двигая языком то резко, то медленно, до тех пор, пока Дазай не начинает пытаться раскачиваться вперед и назад, навстречу чужим пальцам и рту одновременно, а его тело пронзают хаотичные вспышки удовольствия. Чуя раскрывает губы, вбирая головку члена обратно в жар своего рта, одновременно вставляя один скользкий палец в задницу Дазая. Осаму думает сказать партнеру о том, что не стоит его беречь, он не хрустальный, но осекается, ощущая, как уверенно Чуя оглаживает его изнутри, раскрывая. Он жадно посасывает самый кончик члена Дазая, прежде чем отстраниться с чпоком и сказать:  — Давненько не было, а? — И ты затягиваешь, — жалуется Дазай, стараясь звучать высокомерно, но в конечном итоге у него сбивается дыхание. Беспомощно. Если бы на месте Чуи был кто-то другой, шатен бы уже спрятался за полудюжиной масок. Вместо этого он с трудом пытается удержать хотя бы капельку самоконтроля. Хотя именно этого Чуя и добивается… — Не терпится? — Чуя кусает его за тазобедренную косточку, вытягивая палец на секунду, чтобы затем вставить два и с большим количеством смазки. Он дает Дазаю мгновение, чтобы тот смог вздохнуть и устроиться поудобнее. Неразработанные мышцы дрожат и дергаются вокруг первых фаланг, до тех пор, пока растяжка превращается из неприятной в желанную, и он самостоятельно пытается насадиться на чужие пальцы. — Мм, — мычит Чуя, еще больше мучая Дазая, дразнящими движениями обводя колечко мышц. Дазай может почувствовать чужую хватку на своей коже. Выдыхая, он отрывает руку от помятой простыни и обхватывает свой ствол ладонью. — Ха, — Чуя резко вставляет пальцы глубже, в то время как Осаму поднимает кулак вверх по члену, заставляя его выгнуться дугой и рвано вдохнуть. — Хочешь сделать это сам? Или я могу помочь? — уверенным движением он разводит пальцы ножницами, растягивая, опускает голову и облизывает уздечку Дазая между каждым движением руки. — Чуя, — едва слышно отзывается Осаму, а затем у него вышибает все мысли из головы, когда Чуя сгибает пальцы внутри него, сильно надавливая на простату. Он уже настолько возбужден, что по спине пробегает электрический заряд удовольствия, а бедра и живот сводит судорогой. Что-то на подобие высокого, нечленораздельного воя вырывается из его горла. — Именно так, — говорит Чуя, удовлетворенный, и вновь сгибает пальцы, нажимая на простату в медленном, идеальном темпе, который заставляет Дазая выгибать спину и извиваться. К тому моменту, когда Чуя убирает полузабытую руку от чужого члена, он втягивает его обратно в рот, обхватывая губами и приминая венки языком, аккуратно прихватывая крайнюю плоть зубами, Дазай чувствует нарастающий оргазм в животе и сильную пульсацию в паху. — Сто- Чуя, подожди, — выпаливает он, хватаясь за влажные волосы Чуи, чтобы удержать его. Чуя, конечно же, лишь ухмыляется, насколько это возможно в его положении. Лукаво прищурив глаза, он трет языком под головкой в такт движением пальцев, пока Дазай не говорит на одном дыхании: — Я слишком близко, Чуя, мне больше не пятнадцать, я не могу кончить три раза за одну ночь. Он скулит, когда Накахара отстраняется, но подушечкой пальца тот продолжает обводить вход Дазая, поглаживая и растягивая его для третьего пальца, и это ни капли не помогает. — Хочешь пари? — прохрипел Чуя, грубо и нетерпеливо, и Дазай закрывает глаза рукой, чтобы скрыть свой взгляд. Задыхаясь, он глядит в невидимый потолок, когда Чуя толкается пальцами в его задницу и нанизывается на член в одинаковом ритме. Трепещущее, судорожное сжатие его горла, когда он сглатывает вокруг головки, сопровождается разливающимися волнами удовольствия, когда он нажимает на простату Дазая с каждым движением сгибающихся пальцев. Каждую мышцу в теле Осаму сводит судорогой. Его бедра дергаются в прерванных толчках, безнадежно не попадая в ритм движений Чуи. Ощущение, словно он долго дрожит на самом краю, туго растянутый между пальцами и ртом Чуи, между двумя опорами его тела и жадным взглядом напротив. Это Чуя сознательно сталкивает его вниз, когда он прокручивает три скользких пальца внутри и насаживается ртом до основания. Возможно, Дазай предпочел бы не предупреждать напарника, но Чуя не дает ему даже возможности. Все, что он может — выдохнуть дрожащее «Ах», доходя до грани. Спазмы удовольствия исчезают в жаркой истоме, распространяющейся по всему телу. Звук собственного сердцебиения, стоящего в ушах, почти заглушает тяжелое дыхание Дазая, когда Чуя выпускает его измученный, грязный член и вытаскивает пальцы. Дазай не может собрать свой размякший мозг в кучу, чтобы сесть, но он дергает Чую за руку и волосы, пока тот не скользит вверх по его телу и ухмыляется. — Ты все еще со мной? — голос у него сдавленный, гортанный, и он покачивает бедра в крошечных толчках, словно не может двигаться. Каждое прикосновение кожи к мягкому, сверхчувствительному члену Дазая затрудняет его дыхание. — Дазай? Скользкие от смазки пальцы дразнят сосок Дазая, и он вздрагивает. — Чуя, — он издает полу-стон, приподнимаясь, чтобы встретиться с чужими растрескавшимися губами, ощущая соленый вкус и позволяя Чуе проглатывать стоны, которые Осаму не может сдержать. Чуя садится на него, и Дазай чувствует приятную тяжесть чужого тела. Осаму цепляется за его плечи, немного приподнимается и вздыхает, когда Накахара начинает вылизывать чужой рот, исследуя скользкую поверхность щек и проводя языком по искусанной коже внутренней стороны нижней губы. — Знаешь, — бормочет он, отстраняясь, чтобы вдохнуть. — Я почти удивлен, что ты продержался так долго, — Дазай скользит рукой между их телами вниз, чтобы обвить ладонью член Чуи, позволяя тому толкаться навстречу. Ухмыляясь, он добавляет: — Насколько я слышал, тогда ты не был таким выносливым. — Хах?! — Чуя сильно сжимает его сосок, приподнимаясь, чтобы он мог взглянуть на Дазая. Это дает дополнительный эффект — он сильнее вдалбливается членом в чужую ладонь. Осаму обхватывает пальцами ствол, медленно поглаживая большим головку. — Какое дерьмо, черт подери, ты слышал? — сердито требует Чуя. Дазай, успокаивая, крепче сжимает ладонь. — Чуя, мы долгое время жили по соседству, — отмечает он. Несмотря на нахмуренные брови и недовольное выражение, Чуя продолжает дергать бедрами, толкая член в кольцо чужих пальцев, слабо увеличивая темп. — Стены были такими тонкими, не замечал? — То есть- ты- ты имеешь в виду, ты слышал, как я себе надрачивал?! Чуя вскакивает на четвереньки, освобождаясь от хватки Дазая, и глядит на него во все глаза. Ах, он опять покраснел, какая ностальгия. — Не специально, — беззаботно отвечает Осаму. На самом деле это случалось лишь один или два раза, поскольку он предпочитал спать в уединении в собственной квартире, и у него не было никакой конкретной системы отсчета для того, что считалось нормальным. — Ты шумный, знаешь об этом, чиби. — Блядь, — Чуя утыкается носом в плечо Дазая, приглушая крик. Он дополняет его чем-то, сильно напоминающим «я тебя ненавижу». Дазай скалится в потолок и потягивается, чтобы снова обхватить рукой член Чуи, горячий от прилившей крови и скользкий из-за смазки. — Ты не планировал что-нибудь сделать с этим? — спрашивает он самым невинным тоном, на который способен. — Иди нахуй, — бормочет Чуя в его плечо, кусаясь. — Именно, — услужливо отвечает Дазай. Он стонет, когда Чуя хватает его за волосы и грубо прижимает свой рот к чужому, сталкивая языки. Щелчок крышки лубриканта едва слышен из-за влажных звуков их поцелуев, но Дазай немедленно раздвигает ноги, почти дрожа от нетерпения опять ощутить Чую внутри себя, ощутить этот напор и наполненность, которыми он даже близко не насытился. Чуя, вероятно, в отместку за поддразнивания Дазая, толкается сразу двумя пальцами, смазанными лубрикантом. Осаму вздрагивает, ноги, обвитые вокруг талии Накахары, дергаются, и его прошивает насквозь, когда Чуя прикасается к простате. Он весь дрожит из-за чрезмерной стимуляции нервных окончаний, едва различая удовольствие и боль, слишком большого наплыва эмоций. Чуя (если бы он это не сделал, он не был бы Чуей) безошибочно целится в самые чувствительные точки Дазая. Скользкие кончики пальцев кружат вокруг простаты с каждым изгибом фаланг, пока он растягивает и раскрывает Дазая. Волны ощущений накатываются на Осаму до тех пор, пока он не начинает дрожать, отворачиваясь к подушке, ритмично вонзая ногти в спину Чуи одной рукой и сжимая простынь другой. Ему слишком рано даже думать о новом стояке, но его член почти болезненно дергается, начиная набухать из-за крови. Чуя всегда был исключением из любого правила. — Готов? — спрашивает Чуя, садясь на колени. Не похоже, что ему нужен ответ, и это хорошо, потому что единственное, что может выдавить из себя Дазай — хныканье, когда Чуя вытягивает пальцы из него. Он едва может дышать, окруженный желанием и капелькой страха. Дазай с нетерпением ждет, пока Чуя возится с презервативом и смазкой, а затем его пальцы скользят по бедрам Дазая, прижимая их к груди шатена. Осаму задыхается, когда Накахара, наконец, начинает входить в него. Чуя наблюдает за лицом напротив, продолжая трахать его, постепенно увеличивая темп. Затуманенные дымкой глаза широко раскрыты, и зубы впиваются в его губу. Дазай хочет протянуть руку и дотронуться до чужого лица, запустить ладонь в волосы, но он изо всех сил старается дышать из-за невероятного чувства наполненности, заставляет себя расслабиться и впустить Чую. Чуя толкается на несколько сантиметров глубже, его дыхание прерывается, и головка члена трется о простату Дазая под идеальным углом, посылая поток раскаленного удовольствия по нервам. Осаму резко вдыхает и напрягается, пытаясь самостоятельно насадиться на член Чуи, и взгляд Накахары остреет от чувства глубокого удовлетворения. Он упирается руками в бедра шатена, раздвигая их еще шире, и качает тазом в медленных, крошечных толчках, которые толкают его член в простату Осаму опять, опять и опять. — Чуууууяяяяяяя, — Дазай чуть ли не рыдает, тяжело дыша, когда Чуя двигается внутри него. Его слишком много и недостаточно одновременно, каждое нервное окончание напряжено до предела от переизбытка эмоций и непрерывные волны удовольствия раскатываются по всему телу. Его измученный член настолько тверд, что отдается болью, яички сжались и горячие капли предсемени выделяются каждый раз, когда Чуя теряет крупицу самоконтроля и толкается жестче. — Я понял тебя, — пыхтит Чуя. Бессмысленно, но каким-то образом у Дазая теплеет в груди. — Чуя, — вновь стонет Осаму, приподнимая бедра, стараясь побудить Чую дать ему большего. Мольбы формируются у него в голове, но исчезают в горле, проглатываясь обратно; вместо этого он сжимается, напрягая мышцы, чтобы ослабить самоконтроль напарника. — Блядь, — рычит Чуя, дергая бедрами вперед, чтобы глубоко толкнуться членом в Дазая. — Да, — шипит Осаму, слепо хватаясь за его плечо и спину, притягивая к себе. Угол все еще слишком крутой для поцелуя, и его буквально сложили пополам, но он не может беспокоиться о боли в спине и бедрах с Чуей, находящимся рядом с ним, внутри него, с горячим и скользким членом. — Этого ты хочешь? — хрипло и с придыханием спрашивает он напротив груди Дазая. Тот отчаянно кивает, и лицо Чуи напрягается с таким же отчаянием, когда он подается назад, останавливаясь, пока отверстие Дазая сжимается вокруг головки его члена. Когда он жестко и грубо толкается назад, у Осаму сбивается дыхание. Он цепляется за Чую как можно крепче, пока тот трахает его. Чужой член раскрывает и полностью заполняет Осаму при каждом толчке. Он отбрасывает голову назад и пытается податься навстречу каждому движению; пальцы его ног поджимаются чуть ли не до судорог. Очередной оргазм приходит внезапно, прошибая болезненно ярким спазмом, от которого он вздрагивает, как тряпичная кукла. Грубый стон вырывается из горла Дазая, когда волны оргазма, одна за другой, протекает по его телу. Член начинает пульсировать в том месте, где он прижат к животу весом Чуи, спуская горячие струи между ними. Это опустошает, и Дазай на секунды перестает видеть, когда оргазм полностью накрывает его. Чуя ни капли не ослабляет силу своих толчков, когда Осаму сжимается вокруг него, но он сбивается с ритма, и темп движений становится беспорядочным. Он близко, понимает Дазай, приходя в себя. Его кости медленно тают в луже раскаленной патоки, растекающейся внутри. Лоб Чуи прижимается к чужой груди, и Дазай неуклюже ласкает рыжие волосы пока тот не поднимает голову, и Осаму встречается с широко раскрытыми отчаянными глазами и дрожащей ухмылкой на его губах. Лицо Чуи, когда он, наконец, кончает: отчаянный толчок, переходящий в почти неистовую дрожь и член, дергающийся внутри него, разбивает что-то в груди Дазая. Он ощущает все это в стоне, сорвавшемся с губ Чуи. Тот на несколько мгновений опирается на руки, прежде чем обессиленно упасть на грудь Дазая; он слышит это в отчаянном трепете сердцебиения Чуи, которое чувствуется при каждом прикосновении, практически идеально совпадающее с его собственным. Ощущение расплавленного золота, растекающегося по телу после угасающего оргазма, неприятно в своей фамильярности, но неоспоримо прекрасно во всем остальном. Дазай пробегает кончиками пальцев по позвоночнику Чуи, сдерживая дрожь, когда тот восстанавливает дыхание, и думает об уходе. О защите их обоих от этого. Что бы это не было. Наконец, Чуя шевелится и поднимается, шатаясь, чтобы взглянуть на Дазая. Их тела, слипшееся от пота и спермы, неохотно отлепляются друг от друга, и Чуя кривится. Он ласкает бедро Осаму, когда выходит из него, и садится, чтобы избавиться от презерватива. Дазай неловко перемещается, оказываясь в неприятном положении между отсутствием желанной наполненности и наслаждением оставшейся болью. Он тянется, чтобы притянуть Чую обратно, как только тот выбрасывает презерватив в мусорное ведро. — Дерьмо, — хрипит Чуя, чуть ли не падая с матраса. Дазай подтягивается, чтобы поймать чужой рот, раздвигая его губы языком и ощущая медный привкус крови так же хорошо, как вкус собственной кожи и семени. — Мы отвратительны, — недовольно говорит Чуя, когда шатен отстраняется для вдоха. Осаму прижимается носом к шее Чуи и бормочет «забей». Под теплом, скользящим по его телу, скрывается ужас, потому что это совсем не то, что он ожидал. Все, что он когда-либо позволял себе хотеть, Дазай рано или поздно терял. Он сталкивался с этим лицом к лицу, зная, что это не продлится долго, что это будет отнято у него силой, временем или возникшим равнодушием. Осаму решился на это, ожидая, что желание, голод исчезнет, как только он его удовлетворит. Он сделал свой выбор, потому что или все будет так, или пусть оно сожжет его до пепла. Здесь и сейчас, придавленный весом Чуи, прикасаясь кожа к коже, ощущая, как он лениво гладит и дергает его за волосы — это неизбежно. Дазай прижимается губами к горлу Чуи, пробуя ритм его пульса, и закрывает глаза. Про себя он признает, как сильно ошибался. — Останься, — нечленораздельно говорит Чуя в его волосы, обессиленно лежа сверху. Дазай беззвучно вздыхает. Улыбается, слабо, по-настоящему и совершенно невидимо. — Я планировал, — бормочет он.