«Я спрошу ветра севера и юга, Как разрушить скорбь — я не знаю правил. Не бывало в мире вернее друга, Так зачем теперь ты меня оставил?» © Канцлер Ги — Плач Гильгамеша об Энкиду
5 ноября 1981 года Лили подняла заплаканное лицо от подушки и выработанным за годы движением вызвала заклинание времени. Мерцающие цифры показали четыре часа по полудню. До похорон оставалось чуть меньше пяти часов. Время летело, как сумасшедшее, не давая остановиться и перевести дух. Возможно, это было к лучшему: в суматохе дней меньше думалось о случившемся, как и думалось вообще. Вальбурга с рвением, совсем не свойственным вычурным аристократам, принялась читать Лили полуторачасовые лекции о правилах этикета, перемежая их нотациями и презрительным закатыванием глаз. Несколько раз Лили грозилась схватить в охапку ребенка и попросту убраться из этого дома раз и навсегда, на что получала лишь смех миссис Блэк вместо ответа. — Пойдем со мной, покажешь, так ли ты хороша в зельях, как рассказывал мой сын. Оставалось пойти следом за Вальбургой, про себя размышляя над тем, что Сириус, как и Джеймс, по всей видимости, слишком любил преувеличивать окружающую действительность. Муж — рассказами о безгрешности любимого директора, Блэк — ужасами своей жизни с родителями. Джеймс… В окутанном осенью Лондоне текла жизнь. Размеренно вливалась во все щели и сердца людей, огнем загоралась внутри, пытаясь осветить невидимый путь, звездой вставала в тумане, силясь его рассеять. Бурным потоком врывалась в город, сокрушительной волной смывала все на своем пути, увлекая в темные пучины тех несчастных, кто так ничего и не понял. Жизнь карала и награждала, утешала и ранила, исчезала и появлялась вновь. Она просто была, эта жизнь, всегда была, как аксиома, как бесконечность, как движение без пределов. Кто знает, чему и кого она хотела научить, люди редко слушали, еще реже слышали и делали выводы. Потом, с пустотой и страхом приходило осознание, но было слишком поздно. Мелкий противный дождик моросил уже который день, словно пытался разделить с отверженными их холодное горе, будто бы хотел прошептать слова утешения. А может, он просто шел себе по воле природы, и не стоило наделять его какими-либо сверхъестественными способностями, он, и как жизнь, был вечен и объяснений не требовал. Для Лили Поттер жизнь остановилась той страшной ночью, перечеркнувшей небо на две разорванные половины. На одной из них остался ее муж, на другой теперь бесцельно скиталась она, а в сердце с каждым вздохом лишь больше разрасталась пустота, высасывая душу и спазмом сжимая горло. Лили хотелось туда, в их уютный дом, в кухню с цветными занавесками, в яблоневый сад, в объятья Джеймса. Сегодня утром Сириус, явившийся со службы как раз к рассвету, сообщил, что дом уже успели разнести по камню охочие до легких денег и безразличные ко всему остальному мародёры, а после долго, как безумец, смеялся собственной глупой игре слов. И вытирал рукавом слезы. Грубо, молча и нелепо, как делал это всю свою жизнь. А потом пришел Орион, бросил беглый взгляд на сына и за рукав утащил его в кабинет, приговаривая, что дела Блэков и борьба за место в Визенгамоте вправят ему мозги куда быстрее этих бессмысленных кухонных разговоров. Сириус, как и всегда, принимался бунтовать против отца, но сникал под строгим взглядом человека, понимавшего в жизни куда больше юнцов, впервые подергавших смерть за подол. — У меня друг умер, отец! — орал Сириус. — Скажи, он хотел бы, чтобы ты сошел с ума? То-то же, слушай, — спокойно отвечал Орион и пускался в пространные суждения о политической сфере влияния Древнейшего и Благороднейшего, поисках союзников и векторе направления своей деятельности. Лили пока в движении вперед не преуспела, продолжая слоняться по кругу, как безумная, угодившая в темный подвал. Но тут на помощь пришла Вальбурга, уже успевшая за четыре с небольшим дня ввести в привычку вечернее чаепитие и разговоры без мужчин. Мерцающий в неясном освещении фарфор завораживал искусностью работы, а кружевная скатерть и вовсе поражала воображение тончайшим умением некой мастерицы. Вальбурга заметила восхищенный взгляд Лили и чуть улыбнулась: — Я вязала это ирландское кружево, когда ждала появления Регулуса. Орион целыми днями пропадал в Министерстве, Сириус гостил у дядюшки, а я совершенствовалась в рукоделии. Лили завороженно рассматривала украшенную осенними цветами скатерть. — Научите? — не подумав, выпалила она, на что Вальбурга лишь согласно кивнула: — Появление желаний — это первый шаг к исцелению, — после чего поднесла к губам изящную чашечку, украшенную столь любимыми Лили пионами, и продолжила, — Никто не утверждает, что будет легко, но пройдет время, и для тебя, и для Сириуса, и вы научитесь жить дальше. Время лечит. — Вы так говорите… — вспыхнула Лили. Вальбурга снисходительно засмеялась: — Как будто что? Как будто знаю, что такое терять? Поверь, милочка, аристократы не так черствы, как хочется думать таким, как мой сын. — Миссис Блэк, простите, я… — Отнюдь, в вашем восприятии есть толика здравого смысла, — холодность и отстраненность таким, как мы прививали с детства, и не всем хватило умения разобраться, насколько же правы были наши родители, и насколько они ошибались, — возразила Вальбурга и налила в чашку еще чаю. Лили опустила голову, пряча за волосами полыхающие щеки. Миссис Блэк продолжала. — У меня была подруга, да-да, даже у таких бессердечных змей, как выразился бы мой сын, существуют воспоминания. Ее звали Кэс, Кассандра, если быть точной, но она, подражая мне, звалась Кассиопеей. Нам было не больше десяти, и мы любили всё вычурное и нездешнее. Мы каждую свободную минуту проводили вместе, и девочку в оборванной юбке нисколько не смущало мое кружевное платье и странные манеры. Я учила ее танцам, с младых ногтей прививаемым детям аристократов, а Кэс учила меня воровать соседские яблоки, и потом дворами улепетывать от Миссис Тэйлор, той самой, кто этими яблоками владел. Я рассказывала Кэс о Хогвартсе и обещала, что нам обязательно придет письмо, и мы сбежим из дома, чтобы окунуться в мир волшебства, конфет и свободы. Потом о моей дружбе прознали мои родители, и отец просто взбесился. Аристократы Блэки не могли позволить, чтобы маггловская девчонка, даже не магглорожденная, а обычный человек, якшалась с матерью будущих наследников Рода. Отец стёр Кэс память обо мне, и обо всем, что она успела узнать… И в тот самый вечер мне пришло заветное письмо о зачислении в Хогвартс. Кассандра уезжала с родителями в другой город, увозя с собой истертую копию Истории Хогвартса, а я стояла и комкала в пальцах никому ненужное письмо. Вот так, миссис Поттер, я и выучила урок о недопустимости дружбы с магглами. Хорошо, что мой сын сумел доказать мне обратное. Лили потрясенно посмотрела на Вальбургу, но никак не прокомментировала. — Любила ли я Ориона, когда выходила него замуж? Я и не знаю уже, Лили, он был моим кузеном и по совместительству лучшим другом, потому что других у нас не было. Мы верили в идеалы семьи, и нас связала честь, а не любовь. Но я не жалею, мы прожили достойную жизнь, вырастили двух сыновей и вовремя поняли, в чем заблуждались, об одном я грущу: о том, что Кассандре так и не удалось стать ученицей Хогвартса, но все это сказки, и сейчас для них не время. Время собирать камни, Лили, начнем уже сегодня. Пойду, проведаю Гарри, — с этими словами Вальбурга направилась в комнату Сириуса, служившую детской для Гарри, а Лили осталась раздумывать над ее рассказом.***
Кладбища всегда навевали на Сириуса Блэка неясный ужас, словно среди могил скопились сотни дементоров, готовых в любой момент наброситься на и без того истощенную страданиями жертву, однако Бродяге на мучения своего альтер-эго было всё равно: он как ни в чем ни бывало скрылся среди кустов и насторожено поглядывал по сторонам. Миниатюрная лань стригла ушами и то и дело озиралась по сторонам. Лили очередная авантюра Блэка была не по нраву с самого начала, но пришлось подчиниться. Слишком опасно было появляться в кишащей Пожирателями Годриковой Впадине в человеческом облике, и тут, как нельзя кстати Сириус вспомнил, что когда-то Лили тренировала Анимагию вместе с ними, а потом долго возмущалась, что хотела бы себе форму, иную от оленьей. И вот теперь огромный черный пёс и миниатюрная лань из-за кустов наблюдали за тем, как Дамблдор толкает прочувственную и абсолютно бессмысленную речь над могилой Джеймса, как вытирают платочком абсолютно сухие глаза охочие до чужого горя зеваки, и как возникает на надгробье надпись: «Последний же враг истребится — смерть». Бродяга зарычал и рассерженно поскреб лапой ухо, лань взглянула на него влажными глазами и медленно потрусила к могиле, когда все разошлись. Сириус отряхивал джинсы от налипшей грязи и по-собачьи отряхивался сам, давая Лили возможность попрощаться. Он не знал, что надо говорить в таких ситуациях, и сам пребывал в полном раздрае, еще и эта надпись! — Дамблдор читает так много и неразборчиво, что рискует перепутать десять заповедей с Историей Хогвартса, — прошептала Лили, подходя ближе, — Сириус, посмотри! На мраморном надгробье, лишенном всяких украшений, красовалась новая эпитафия, выведенная подозрительно знакомым почерком: «Почивай с миром, Сохатый. Проделка удалась». И в этот самый миг из ближайшей лощины послышался скорбный волчий вой, пронизавший до самых костей.***
Через несколько часов Лили и Сириус забаррикадировались в гостиной на Гриммо и справлялись с горем одним способом, хорошо известным Мародёрам с самой юности: они пили. Пили, вспоминали, плакали и снова пили. И ни Вальбурга, ни Орион, ни даже вездесущий Регулус не посмели вмешаться в этот странный ритуал скорби. У них есть время до рассвета, время побыть теми самыми детьми, дернувшими смерть за подол, а с утра начнется жизнь. Сириус внимательно посмотрел на Лили и чуть заплетающимся языком произнес: — Иногда на полпути ты сбиваешься с цели, а порой, потерявшись на полдороге, ты отыскиваешь верное направление. Черный Грим сидел в Родовом саду и выл на луну, а лань стояла рядом с ним и смотрела в небо мокрыми от слез глазами. Где-то там их уже дожидался Ремус, и они обязательно его найдут. «Время любить, и время ненавидеть. Время рождаться, и время умирать. Время разбрасывать камни, и время их собирать». И пока что у них есть время до рассвета.