***
Она часто прибегала сюда после тяжелого, полного забот дня. Утром в море их со старшей сестрой гнал не интерес, не развлечение, а голод. С тех пор как родители умерли, им не на кого было положиться; только на доставшееся по наследству суденышко, да на заштопанный невод. Никому не было дела до двух сироток. Бывало, только старуха Маз, живущая по соседству, помогала им по дому и учила чему-нибудь полезному или рассказывала небылицы, которые девочки называли сказками. В деревне её почитали за выжившую из ума, но Роуз чувствовала, что у старухи есть, чему поучиться. — Всегда держи свои обещания! — любила говорить она, вперив подслеповатый, но пытливый взгляд прямиком в раскосые глаза одной из девочек. И Роуз всегда обещала держать, не понимая целиком, что же в этом такого важного. Но, несмотря на причуды, Маз была добра и к ней, и к сестре, и однажды Роуз решилась рассказать ей свой секрет. В тот вечер, как и во все вечера до него, она слышала это. Слышала Песню. Когда она была совсем малюткой, она спрашивала о Песне у взрослых рыбаков, с которыми её старшей сестре порой доводилось разговориться на рыбном рынке. Они смотрели на неё озадаченно и даже сочувственно. Самые терпеливые из них опускались перед ней на корточки и объясняли, что, должно быть, ей померещилось, море не может петь, ни один из его звуков не похож на человеческий голос. Но Маз серьезно выслушала её, не перебив ни разу ни одним из своих осточертевших нравоучений, а потом долго-долго, не отрываясь, смотрела на сконфуженную Роуз. Казалось, будто неумолимое тяжелое прошлое навалилось на неё сквозь старческий недуг и на мгновение прояснило затуманенную голову. И она поняла, все поняла. Но, так и не сказав ни слова, развернулась и засеменила в свой большой дом, в котором когда-то держала разбойничью таверну. И потом еще несколько дней не показывалась на глаза, будто впала в спячку, да так, что не открывала ставней и не выглядывала даже в свой захудалый дворик. Следующий случай приключился с Роуз, когда она еще немного подросла. Однажды их деревню проезжали чужестранцы — изящная невысокая девушка с хитро скрученными роскошными косами и молодой мужчина с диковинно светлыми волосами, будто сделанными из воплощенного солнца. Они держали путь из далеких стран и были так не похожи на чужеземных торговцев, чьи корабли вставали на якорь в этих краях, что Роуз потеряла дар речи, впервые украдкой их увидев. Они были будто из сказки, будто сделанные из фарфора или сошедшие с картин. Удивительно, но тем же вечером иноземка в белом роскошном платье встретилась ей на том самом пирсе, когда солнце уже село и ни один луч не пробивался из-за горизонта. Роуз не услышала её шагов: ни одна старая доска не скрипнула под её ногами. — Что ты напеваешь? Никогда не слышала такую мелодию, а я давно живу на свете, — сказала она, погладив девочку по пропитанным солью смоляным волосам. — Повторяю за морем, оно так поёт, — ответила Роуз, слегка покраснев. Она ждала, что прекрасная женщина упрекнет её за выдумки, как и все до этого. — Хотела бы я слышать эту песню. — Роуз разглядела легкую улыбку чужестранки в свете луны. — Да вот только вижу, что море поет её лишь для тебя, дитя. — Правда? — спросила Роуз, задрав голову, чтобы посмотреть на собеседницу. — Когда-то в далеких краях, так не похожих на эти, я слышала легенду о людях под водой. — В голосе незнакомки слышалась мечтательная улыбка. — Они живут целую вечность, ищут своих любимых. Поют для них прекрасные песни. Если однажды такой человек услышит и придет, они забирают у человека половину души, а взамен отдают свою. И с тех пор ничто не разлучит их, они вечно могут ходить и по морю, и по суше. Умирают, лишь когда тот самый человек их отвергнет. — Это похоже на сказку, — сказала Роуз, задумавшись. — Разве такое бывает? — На свете бывает то, что ты даже не можешь себе представить… — ответила женщина. Она плавно опустилась около Роуз на колени и крепко сжала её плечи, медленно-медленно притягивая ту к себе. Роуз смотрела на неё как завороженная, не испугавшись даже острых клыков, блеснувших в свете луны. Но тут незнакомка резко повернула голову, услышав громкий всплеск воды, прямо под ними. Наваждение спало, и Роуз попыталась вырваться — цепкие руки не сразу отпустили её. Чужестранка напряженно вглядывалась в черную гладь моря, а потом стремительно встала и пошла прочь.***
Роуз и сейчас помнила этот странный разговор. Чужестранцы уехали на следующий же день, но слова той женщины все никак не забывались. Море поет только для неё, но почему тогда так печально? Песня эта была тоскливой, как зов чего-то бесконечного, неизбывного, будто тот, кто её пел, и не наделся, что ему ответят. От неё в груди сжималось сердце — что-то острое и неумолимое проворачивалось в незаживающей ране. Такое же чувство она испытывала, когда вспоминала теплые огрубевшие ладони мамы или отцовский рокочущий смех. Одиночество и необратимая тоска звучали в этой Песне, но она не сознавала их, а только пропитывалась ими, как их с сестрой старый парус морской солью. В ней не было слов на том языке, который Роуз понимала или могла бы повторить. Но она всегда напевала её вместе с морем, когда приходила сюда вечерами. Вот и сейчас она горевала, достав из-за пазухи свой парный сестринскому амулет. Позолота давным-давно стерлась с его полумесяца, но он по-прежнему был ей дороже всего: его когда-то подарила мама. Отдавшись невеселым мыслям и погрузившись в себя, Роуз особенно сильно напугалась, когда где-то под пирсом всплеснулась крупная рыба. Подпрыгнув на месте и некрасиво вскрикнув, она выронила медальон в темную воду. Паника немедля накрыла её с головой. — Что же мне делать! — вскричала она сквозь слезы, пуще прежнего брызнувшие из глаз. Она понимала, что сейчас на дне ничего разглядеть нельзя, а утром море унесет и закопает медальон в своем чреве так, что его не найти и всей деревней. — Прости меня, мама… — прошептала она, закрывая глаза ладонями. И тут она услышала вопрос, отчего ошарашенно застыла, боясь отвести руки от лица: — Ты не его потеряла? Роуз не смогла полностью разглядеть его в темноте. Кажется, он был молод, его волосы отливали медью в ярком лунном свете, а черты были изящными и совсем не похожими на те, какие ей доводилось видеть. В нем было что-то, что роднило его с теми дивными незнакомцами, которых она повстречала в детстве, но вместе с тем, нет, он был другим. Он сжимал в тонких пальцах её медальон и поглаживал его, будто пытался понять, из чего тот сделан. — Кто ты такой? Как ты нашел его? — прошептала она полным испуга голосом. Ей вспомнилась одна из самых жутких сказок старухи Маз — про кровожадных русалок, которые утаскивают детей на дно морское, чтобы сожрать живьем. Широко распахнув шальные глаза, она близко-близко придвигалась к Роуз в такие моменты, будто хотела прочитать по ней, поняла ли она, усвоила ли урок. Про то, как саму её чуть не утащили в детстве, — с тех самых пор она никогда больше не подходила к побережью близко. Мурашки ужаса пробежали по спине Роуз, но она собралась с духом. Мамин медальон был ей дороже собственных страхов. Улыбка тронула его губы, и он лениво откинулся на спину. Длинный рыбий хвост — в три, а то и в четыре человеческих роста! — расстелился у самой поверхности воды. В темноте он казался таким же медным, как и волосы самого юноши. — Никто из людей не заговаривал со мной раньше. — Он заложил руки за голову, слегка покачиваясь на легких волнах и немного задумавшись. — Но, пожалуй, зови меня Хакс. — Господин Хакс, отдайте, пожалуйста, — она с надеждой протянула раскрытую ладонь, — это мамин. Будто вспомнив, что держит медальон в руке, он снова посмотрел на него, слегка вскинув бровь. — Я вижу, что эта вещь дорога тебе. — Он перевел взгляд на Роуз, и той почудилось, что в его глазах мелькнуло лукавство. — Я отдам её тебе, если мы заключим сделку. — Какую? — Роуз стушевалась и нервно сжала подол поношенного платья. — У меня совсем нет денег. — Мне не нужно золото, — ответил он мягко. — Мне нужна ты. Глаза Роуз округлились от удивления, она потеряла дар речи. А старая Маз ведь предупреждала: теперь он утащит её — сгинуть ей на дне морском! — Ты ведь слышишь меня, правда? Слышишь, как я зову тебя? — Он вмиг посерьезнел, сделавшись каким-то уязвимым. — Я слышу грустное пение из моря… — пораженно ответила она. — Так это был ты... — запнувшись, добавила она. — Очень красиво. Уголки его губ дрогнули в улыбке, а жабры на шее приподнялись, выпуская воздух — было похоже, что он испытал облегчение. — Так ты согласна? Я отдам тебе твой кулон, а взамен ты станешь моей, когда вырастешь. — Он понизил голос, будто говорил о чем-то важном. — Это не простое обещание, это волшебная клятва. Ты должна сдержать её. — А если я не сдержу? — Роуз упрямо насупилась в ответ. — Тогда с рассветом, с первыми лучами солнца над морем я погибну. — Его голос надломился, и он громко вздохнул. — А ты вскоре сойдешь с ума от тоски. Такое не может случиться, подумалось ей. С какой это стати она будет по нему тосковать? Да ей только хорошо будет, если этот голос наконец затихнет. Сейчас он не утопит её, а когда она вырастет, то просто не будет подходить к берегу, как Маз, вот и все. Да и мамин медальон теперь будет держать крепко-крепко и ни за что не потеряет. — Ладно, я согласна, верни его мне! — Она требовательно протянула ладошку. — Тогда встретимся здесь через десять лет, и ни днем позже. Скажи, как тебя зовут? — Он протянул медальон ей. — Роуз! — слегка капризно ответила она. Забирая медальон, Роуз случайно коснулась кончиками пальцев его руки. У него была гладкая-гладкая кожа — наверное, такими были диковинные шелка, отрез которых она не могла бы себе позволить, даже голодая месяц. — Роуз… — протянул он нараспев, развернулся и скрылся в темноте глубины, напоследок обдав её брызгами воды.***
Она выросла, и ей стало казаться, что она придумала его, что это был всего лишь сон. А что до Песни — она все еще слышала её, у всех бывают странности.***
Море стояло неспокойным с самого раннего утра. Редкие, еще поднимающиеся в воздух чайки, казалось, то и дело застывали неподвижными кляксами высоко в небе: ветер был сильным и порывистым. Еще не страшные, но уже сердитые пенные косынки волн со звучным шелестом поднимались и опадали, подталкивая старенькое рыболовецкое суденышко в покатые бока. Тучи бежали быстро, срастаясь и разрываясь беспорядочным танцем, то и дело закрывали собой солнце. Но когда его лучи все-таки пробивались, Роуз видела паутину невода, протянувшегося в непроглядную глубину, и темные неразличимые тени внизу у самого рифа. Тени скользили быстро, быстрее, чем когда-либо могло плыть её суденышко. Она стиснула зубы и навалилась на весла изо всех сил; порывистый ветер затруднял греблю, немилосердно проникая за ворот её глухого комбинезона и остужая горячий пот, увлажнивший непокорные волоски на затылке. Небольшая рыболовная сеть раздулась под водой, как парус, сопротивляясь движению суденышка и встречному подводному течению. Роуз торопилась: вот-вот сюда нагрянет тайфун, и тогда в море выходить нельзя будет как минимум неделю, а то и целых две. Она должна была привезти домой хоть что-нибудь, иначе им с Пейдж придется туго. В упорном труде прошло уже несколько часов, но ветер нес её в открытое море, прочь от маленькой бухты, где они с сестрой оставляли лодку. Горизонт посерел, потемнел и угрожающе размылся, указывая на бегущую к берегу стену дождя. Волны были все выше и выше — надо было скорее вытягивать сети. Она старалась изо всех сил, кряхтя от натуги, но получалось плохо. Течение было сильным, а невод тяжелым: должно быть, в него набилось изрядно крупной рыбы. Если она отвяжет его и бросит, у неё будет больше шансов успеть, но тогда они с сестрой лишатся заработка. Досадливо выругавшись, она уперлась в скамью и с еще большим рвением нажала на рычаг катушки. В заботах об улове она не заметила особенно крутую волну, подбросившую её суденышко, как щепку. Оно удержалось на плаву, но вот Роуз не спохватилась вовремя — полетела за борт прямо в неспокойную воду. Она прекрасно умела плавать, как и любой рыбак, но штормовые гребни и их подспудные течения обрушивались на неё снова и снова, тянули вниз и все дальше и дальше от её маленького суденышка. В какой-то момент она не успела ухватить глоток воздуха и начала захлебываться. Паника сделала её движения хаотичными, соленая вода резала глаза и давила на уши, а одежда промокла, сковывая тело. Не удержавшись, глотнула воды, и мысли о том, что она погибнет здесь, замелькали в её голове. Но чьи-то сильные руки резко потянули её вверх, выталкивая из пучины. Закашлявшись, она крутанулась через плечо — его серьезное, даже осуждающее лицо было в каком-то десятке сантиметров от её курносого носа. Они не виделись с той самой ночи, но она тут же вспомнила и его, и разговор, и клятву. — Что ты здесь забыла в самый шторм? — cурово спросил он, сдвинув рыжие брови, отчего между ними пролегла складка. — Твою развалюху уже не спасти. Понадейся, что её прибьет куда-нибудь неподалеку. Смешанные чувства взъярились в ней: и облегчение, и испуг, и негодование, и раздражение, но вместе с тем смущенная благодарность и что-то неожиданно теплое, необъяснимое. — Еще я тебя не спрашивала, что мне делать! — мгновенно нашлась Роуз. Она хотела оттолкнуть его от себя, но не смогла: тонкие на вид руки держали неожиданно крепко. — Отпусти меня, я справлюсь и без тебя! — крикнула она, снова рванувшись от него прочь. — Или ты сейчас же ухватишься за меня и мы отправимся к берегу, или оглушу тебя хвостом по затылку и отнесу сам! — ответил он ледяным тоном, не допускающим возражений. Она покраснела от злости и, резко выдохнув через нос, отчего её ноздри раздулись, как у бешеного быка, все-таки ухватилась за его плечи. Так быстро она не плавала никогда — кажется, что даже большие корабли плывут медленней. Он умело лавировал между гребнями волн, уходил от их тяжелых ударов — и берег стремительно приближался. Конечно, они успели до дождя и самого пика урагана. Он остановился у той самой бухты, где они повстречались впервые. Она отпустила его плечи на мели и, с трудом сопротивляясь движению воды, побрела вперед к сухому песку. Нужно было обернуться и поблагодарить его, но она все еще злилась. Злилась на себя и свою беспечность, на глупость и на неосмотрительность. Что им с Пейдж теперь делать? — Шторм закончится через три дня, — крикнул он ей вслед. — Не расстраивайся, Роуз. Я не мог дать тебе умереть. Она глубоко вздохнула, усилием воли утихомирив себя. И наконец обернулась — взглянула на него: растрепанного от спешки и взволнованного от её угрюмого молчания. Роуз поджала губы и насупилась. — Спасибо тебе. — Она ковырнула ногой мокрый песок. — Чем я могу тебя отблагодарить? — Принеси мне что-нибудь, что ты любишь есть больше всего. Такое, какое я не могу попробовать под водой. — Он чуть смущенно улыбнулся ей и скрылся в подошве очередной нагрянувшей волны.***
Шторм и вправду закончился всего через три дня. Роуз выменяла у торговца большое красное яблоко. От одного его сладкого запаха её рот наполнялся слюной. Но Роуз отдала его Хаксу — теперь она называла его только так, — как и обещала. Они стали видеться почти каждый день.***
Через несколько месяцев Хакс и Роуз перебрались из той самой бухты с деревянным пирсом на дикий пляж, на который даже в ясный полдень не забредали люди. Здесь была небольшая заводь глубиной по пояс, где вода нагревалась и становилась теплой, как парное молоко. Большие валуны торчали на мелководье тут и там — Хакс очень любил взобраться на один из них и нежиться в лучах солнца, поигрывая хвостом в прозрачной воде. Теперь Роуз могла разглядеть его повнимательней. Он был красивее любого мужчины, кого ей доводилось встречать, — или, может, ей так казалось. Когда она смотрела на него, то забывала сердиться даже на особенно острые и заковыристые из его шуток. Верхняя половина его тела почти ничем не отличалась от человеческой, разве что жабры выдавали в нем жителя глубин. А нижняя — его ярко-оранжевый хвост, чешуя которого сверкала на солнце, как горсть огненных топазов, — была похожа на тело огромного морского змея. В один из таких вечеров, когда её сестра отправилась в соседнюю деревню по неотложному делу, Роуз засиделась с ним до самого вечера. Они говорили о том и о сём — как ни удивительно, с ним ей никогда не было скучно. Он полулежал в заводи, вытянувшись во всю длину и опираясь на локти. В этот день стояла нестерпимая жара, поэтому Роуз тоже сидела в воде рядом с ним. Лучи заката играли с его высохшими прядями — в свете умирающего солнца они делались огненными и так контрастировали с его холодными, цвета прибоя глазами. Он смотрел на неё немного лукаво, чуть вскинув подбородок. — Ты знаешь, что твои глаза похожи на море? — спросила она прежде, чем обдумала вопрос, и тут же смутилась. — А твои как два кусочка янтаря, которые я нашел однажды на затонувшем корабле. Помнишь, я показывал тебе? — Он приблизился к её лицу и чуть сощурился. У Роуз перехватило дыхание. Столько раз они оставались вот так, вдвоем друг с другом, и она уже трогала его раньше: он любил положить голову на её мягкое плечо или колени, позволял гладить себя и даже касаться точеного бледного лица. Но теперь он был так близко, такой тонкий и невозможный, как сновидение, детская несбыточная мечта. Её сердце торопливо колотилось в груди, щеки заалели. Враз решившись, Роуз подалась вперед и прижалась губами к его прохладным, как и весь он, губам. Сначала он замер, даже его вечно плавно сплетающийся сам с собой хвост застыл на месте. Но потом двинулся навстречу, в ответ слегка лизнув её нижнюю губу. — Прости, мои зубы слишком острые, я могу ранить тебя, — прошептал Хакс у самой её пухлой щеки. — Но я могу сделать так, чтобы тебе было приятно. Ты доверяешь мне? — Да, — глухо ответила Роуз. Без особых усилий, он поднял её из воды и посадил на один из плоских камней. Промокший комбинезон прилип к телу, но Роуз даже не заметила этого; тяжелый ком волнения собрался где-то в солнечном сплетении. — И как люди носят эти ужасные тряпки. Он неуклюже расстегивал пуговицы, а его хвост хаотично подрагивал, выдавая волнение. — Ты делал это раньше? — Роуз не знала, что именно он собирался делать, но её тянуло сказать хоть что-нибудь. — Нет, ведь ни одна женщина никогда не слышала моей Песни. Только ты. — Он стянул с неё комбинезон и отбросил на камни. — Но об этом мне рассказывали старшие. — Если бы ты не понял, что я тебя слышу, ты бы не помог мне тогда? — Нет, сиренам важен лишь единственный предначертанный человек, которому они доверяют свою судьбу. Я ждал тебя сотни лет. — Он прислонился щекой к её мягкому животу. — Сирены живут ради любви. Роуз стало щекотно: он плавно соскользнул ниже, потеревшись подбородком о её бедра, и положил узкие ладони с изящными пальцами на её округлые колени. Хакс посмотрел на неё снизу вверх сквозь рыжие ресницы и коснулся губами густых завитков, а потом двинулся дальше и дальше, пробуя её на вкус. — Ты удивительно пахнешь. Так сладко. — Он коротко поцеловал нежную кожу внутренней стороны её бедра. Роуз запрокинула голову и закрыла глаза. Это было приятно. Не так, как она представляла себе, нет, еще приятнее. Она ощущала пульсацию и жар, чувствовала, как напряжение то восходит к какой-то неосязаемой точке, то снова падает вниз. Она чувствовала, как сумбурен и суетлив, но аккуратен он был: старался не задеть её, держал крепко, как стальные тиски, чтобы не ранить, не навредить. Она такая хрупкая в сравнении с ним: смертельно опасный, он при желании, должно быть, смог бы потопить небольшой корабль, а она всего лишь человек. Момент затягивался и, не выдержав, Роуз резко прижала его к себе, стиснув рыжие волосы в горсти, и этого давления хватило, чтобы она издала громкий стон, а мучительное напряжение разрешилось внутри, оставляя после себя приятную негу. — Прости, — виновато шепнул он. Глянув вниз, она увидела, что он все-таки оцарапал её зубами, а теперь зализывал тонкий порез. — Я постараюсь лучше в следующий раз. — Хакс подтянулся наверх, к её раскрасневшимся губам. — Правда, если ты придешь завтра, это все уже не будет иметь значения. — Завтра? — спросила Роуз с удивлением. — Да, завтра наступит то самое утро. Ты обещала прийти, помнишь? — Он коротко поджал губы. — Ты должна прийти. Весь он разом сделался неуверенным и уязвимым, и даже улыбка пропала с его лица. Подавая ей все еще мокрую одежду, он смотрел на неё исподлобья, с тщательно подавляемой надеждой. Солнце уже зашло, и луна сияла на темном небе так же, как и тогда, в день их первой встречи. Одевшись, она присела на корточки и прямо посмотрела ему в глаза. — Я приду, а что будет потом? — Мы навсегда будем вместе, — произнес он единым дыханием. — Я покажу тебе океан, а ты мне ваши города и долины. Мы живем лишь для любви, и я буду любить тебя всегда. Роуз смущенно опустила глаза. — Я приду. Обещаю.***
Она вернулась домой и чувствовала себя такой счастливой, как никогда прежде. Ей вспомнилось, как в детстве она хотела, чтобы он исчез, и посмеялась над собой. Теперь она с трудом могла представить себе жизнь без него. На пороге их с сестрой дома её ждала Маз. Всклокоченная, как мокрая ворона, она недобро смотрела на Роуз из-за толстых стекол очков, её пожелтевшая от старости кожа казалась особенно болезненной, а дырявый заляпанный фартук неопрятно съехал набекрень. — Я видела, куда ты ходишь, видела эту химеру. — Она подошла к Роуз вплотную, заглядывая в её лицо. — Вижу по глазам, что оно одурманило, заколдовало тебя. Глаза не лгут! — Это не твое дело, — обрубила Роуз, обходя старуху по дуге. — Что ты можешь знать, ты же давно выжила из ума! — Ты решила отдаться ему, чтобы оно сожрало тебя между мертвых веток кораллов! — Она погрозила Роуз пальцем. — Я не позволю тебе, не позволю, так и знай! — Я обещала и сдержу слово. Не этому ли ты меня учила?— твердо ответила Роуз, проходя мимо старушки. — А теперь оставь меня в покое. — Это мы еще посмотрим. — Маз приторно улыбнулась, чуть сощурившись. — Потом еще спасибо скажешь, вертихвостка! Не дослушав сварливых нравоучений, Роуз захлопнула дверь и вздохнула полной грудью. Ничто сегодня не испортило бы ей настроение, даже пустые угрозы. Что может сделать эта старая карга? Никто в деревне много лет не относился к ней серьезно, все соседи как один ускоряли шаг, стоило им только заслышать её издали. Махнув на это рукой и наскоро поужинав, Роуз легла спать. Издали до неё доносилась Песня — теперь она слышала её даже дома. Но теперь звуки не казались тревожными, наоборот, они успокаивали её сердце, будто кто-то завернул его в мягкое пуховое одеяло. И она спала крепко, как в детстве. Ей снилась её семья: все они были живы и здоровы. Рядом с ней за широким столом, полном всевозможных яств сидел Хакс: с человеческими ногами, в обычной опрятной одежде. Он обнимал её за плечи и улыбался ей. Все было хорошо.***
Она проснулась, как и хотела, — ночью. Рассвет еще даже не занимался: небо было темным, как омут. Роуз достала свое самое новое, лучшее платье. Расшитое рюшами и дешевым бисером, оно смотрелось на ней так, будто бы она была принцессой. Пускай небогатой, но все-таки принцессой. Умывшись и одевшись, она решила не завтракать — так боялась опоздать к нему. Подойдя к двери, которой смело хлопнула вчера прямо перед носом у Маз, Роуз толкнула её. Но дверь не поддалась, не приоткрывшись ни на дюйм. Роуз навалилась на неё всем своим телом и явственно услышала, как снаружи звякнул навесной замок. — Посидишь тут немного. Тут оно тебя не достанет. — Маз стояла прямо за дверью, будто специально ждала этого момента. — Я обещала твоей матери, что присмотрю за тобой. Не дам утащить тебя, не дам, не дам… — Постепенно её голос обратился в бессвязное бормотание, а потом и вовсе затих. Роуз звала на помощь, кричала, что есть сил, — но никто не помог, не пришел к ней. Тогда она схватила табурет и попыталась разбить одно из двух крохотных окон. Мутное стекло брызнуло наружу, но деревянная рама, сколоченная на совесть, никак не поддавалась ей. Порезав ладони о край стекла, она так и не смогла выломать её. Она перепробовала все, что только могла, билась, как горлица в клетке, пока домой не вернулась Пейдж. — Роуз, почему дверь заперта? — спросила старшая сестра с нескрываемым удивлением, стоя на улице. — Сестренка, пожалуйста, открой её, открой! — Роуз кричала и колотила по двери кулаками. — Мне нужно выйти, нужно бежать! Прошло еще несколько минут, пока Пейдж отыскала и подвела к двери соседа, старого, но все еще крепкого дядюшку Акбара, и тот отжал замок железным ломом. Как только дверь распахнулась, Роуз вылетела из дома, чуть не сбив Пейдж с ног и не сказав той ни единого слова.***
В боку кололо, а горло пересохло — Роуз никогда не бежала так быстро, как в то утро. Она задыхалась, но не сдавалась: быстрее, быстрее, только бы успеть, только бы! Ей хотелось, чтобы время остановилось, чтобы пожалело её, чтобы солнце не взошло никогда, а безумная старуха пропала пропадом, она корила себя за беспечность свою, за наивность. Роуз ведь обещала, обещала ему. Перед глазами стояло его лицо: такое теперь родное, такое близкое с застывшей мольбой на нем. Далекие звуки его голоса разрывали ей сердце. Небо стояло ясным: ни одного облачка не затерялось на его бледном куполе. Она добежала до их бухты, когда первые лучи солнца уже пронизывали прибрежные волны, делая их белыми, как саван. Стоя на холодном мокром песке, она огляделась вокруг, но Хакса нигде не было видно. И только ласковая морская пена омывала её голые ступни, только море утешало её. А в ушах звенела тишина. Оглушительная тишина прибоя и крика буревестников.