***
Она, пожалуй, недурна, но в своей жизни он видал женщин и красивей. Может, поэтому он в состоянии пересилить себя и улыбнуться ей в ответ. Она не так пугающе прекрасна, как иные девицы, прибывавшие ко двору с отцовским повелением приложить все усилия, чтобы завоевать сердце принца, какая бы необоримая тоска и уныние ни наполняли его душу. Эта девушка отрадно проста, совсем как он, и это успокаивает. Это, да кружка эля у него в руке. — Часто здесь бываешь? — спрашивает он и морщится от этих слов тут же, как они слетают с его уст. Кажется, она не обиделась. — Впервые вообще-то. — Говор у неё непривычный, и Бен мгновенно понимает, зачем она здесь. — Ты фрейлина принцессы. — Это не вопрос. Бен понимает это по её манере выговаривать слова и — второй раз окинув взглядом — одежде. — Приехала на свадьбу, полагаю. Её глаза — карие при таком освещении, но он как будто замечает в них зелёные крапинки — мечутся, когда она смотрит на него, а сама она в задумчивости поджимает губы. — Да, — молвит она наконец. — Приехала на свадьбу. Бену хочется спросить её, какого мнения она о Рей, доброе ли у принцессы сердце, светлый ли ум, как показалось ему из тех нескольких писем, которыми они с нею обменялись. Однако ему хватает благоразумия не расспрашивать одну девицу о другой за беседой в таверне, тем более когда губы её тронула робкая улыбка. Поэтому он просто говорит: — Ну, и как тебе здесь нравится? — Тут неплохо, — отвечает она. — Ваш эль такой… — Её губы кривит смешок. — Ну, на мой вкус, он малость терпковат. Но о здешнем вине я наслушалась жути, а пить моё любимое мне строго-настрого запретили, так что, увы, приходится довольствоваться этим. — И что же у тебя любимое? — Виски, — просто отвечает она. — Завтра поутру я понадоблюсь, и похмелье мне жизни не облегчит. Бен подносит эль к губам, едва упоминание о завтрашнем дне вновь возвращает его к думам о невесте. Он помнит, всё время помнит о ней — с того самого дня, как матушка объявила об их помолвке, — но этим вечером Бену полагается старательно забыть все мысли о ней. Он обращает всё своё внимание к девушке перед собой. Она моложе его — хоть в этом-то он уверен, — и лицо её усыпано веснушками. «Она бывает на солнце», — думает Бен, смутно припоминая одну девицу, за которой решил не ухаживать и которая потешалась над служанкой из-за веснушек. Бену по нраву веснушки этой девушки. Ему по нраву её загорелая кожа, хоть он и знает, что леди так выглядеть не подобает. — Полагаю, вернее будет спросить, часто ли тут бываешь ты, — говорит она с улыбкой. Бену нравится, как растягиваются уголки её губ, приоткрывая красивые зубы, и как кожу вокруг глаз прорезают морщинки, — есть в этом что-то приветливое. От всего в ней веет теплом: отблески на каштановых волосах, веснушки, — словно она привнесла в эту ночь солнечного света и тепла. От мысли такой он отпивает ещё эля. Если его тянет на лирику при взгляде на девушку, чьи черты показались ему в начале разговора невзрачными, пусть хотя бы количество спиртного послужит ему оправданием. — Нет, — признаётся он и чувствует, как и его губы изгибаются в неровной ухмылке. — Тогда что сегодня привело тебя сюда? — спрашивает она, и он слышит за игривостью вопроса искреннее любопытство. — Друг убедил меня, что из этого выйдет толк, — отвечает он, неопределённо показывая в сторону, откуда, кажется, доносился голос По. — Толк? Бен крепится. Ему не хочется ей лгать. По правде говоря, лжец из него никудышный. И вновь в голове его мелькает мысль, что лучше не говорить с одной женщиной о другой. Но ещё он знает, что мать воспитала его так, что он не станет обманывать девушку, с которой… С которой что? Не имеет значения, какую мысль заронил По в его порченую душу — совсем не обязательно, что что-нибудь и впрямь произойдёт. Раньше он всегда умудрялся портачить в подобных делах, так почему же этим вечером должно случиться иначе? — Я женюсь, — смущённо признаётся Бен. Возможно, он даже рад разочарованию, которое ему мерещится в её глазах. Что-то в них переменяется, подмечает Бен. Но тепло остаётся, и от этого ему легче. — И кто счастливица? — спрашивает она. — Я, признаться, с ней не встречался, — говорит Бен. — Этот брак устроила моя мать. — А скоро ли вы поженитесь? — Да, — произносит он и глубоко вдыхает. Но не успевает он вымолвить «завтра», как она спрашивает: — И какая она? Ты ей писал? Бен моргает. Взгляд её переменился. Если в нём была — ему думается, что, вероятно, была — чуточка кокетства, то оно испарилось. В её глазах Бен видит теперь лишь неподдельное любопытство и прямоту, и не сказать, что ему это не по душе. И есть в них что-то ещё. — Писал, — говорит он. — Мне кажется, за словами я разглядел доброту её сердца, но тяжело сказать наверняка, когда пишешь совершеннейшей незнакомке. — И вдруг он распознаёт то самое «что-то ещё». «Она думает, мне можно довериться», — понимает он вдруг. Ему не ясно, облегчение ли он испытывает или разочарование, а сам продолжает: — Во всяком случае, она умна. И — от других я слышал — прямодушна, и благонамеренна, и сильна характером — всё могло бы восхищать меня, но… Он глубоко вздыхает, пытаясь подобрать слова, не зная, как сказать, ибо всякий раз, когда он брался объяснять это другим, то получал в ответ, что слишком озабочен ерундой. — Но ты её не знаешь, — говорит она, глядя отстранённо, и есть что-то в её голосе, что побуждает Бена спросить: — А ты помолвлена? Отстранённость в её глазах тает, и девушка чуть розовеет. — Да, — говорит она. — Я писала ему несколько раз, но, как ты говоришь… не ясно, чего ждать от человека, которого следует полюбить, когда даже голоса за словами не слышал. — Ты тоже ещё с ним не встречалась? Сердце начинает биться чаще, когда она качает головой. Тогда, быть может, она поймёт… его тревоги по каждому поводу и то, как внутри всё скручивается, едва кто-нибудь при нём упомянёт «жену» — ту, кто отныне будет в самом сердце его жизни до самой гробовой доски и с кем он ещё ни разу не видался. Ту, кто его не знает и может возненавидеть. — Нет, — говорит она ему с печальной улыбкой. — Его письма добры. Он кажется в высшей степени подходящим супругом, но это почти не умаляет моих… Она внезапно умолкает и оглядывается по сторонам. — Продолжай, — настаивает он. — Клянусь, ты можешь мне довериться. Она резко выдыхает, словно развеселившись от его слов. — Чуднó, — говорит она. — Эти страхи я ношу в себе с тех пор, как была объявлена помолвка, но ты — первый, с кем я… заговорила о них без утайки. Она слегка вспыхивает и поднимает на него взгляд из-под длинных ресниц. — Как и я с тобой, — отвечает он. — Я пришёл сюда со своим стародавним другом и всё равно не смог бы говорить с ним об этом так запросто, как с тобой. Он не поймёт. — Вот именно, — отвечает она. — Они будто… — Она делает глубокий вдох, после чего слова будто переполняют её и выплёскиваются наружу бурным потоком, и Бен подаётся вперёд, чтобы их расслышать. — Он, может, и шлёт прекрасные слова, и выражается изысканно, и, на первый взгляд, у него доброе сердце. А как же то, чего не узнать из писем? Ревнив ли он? Не попытается ли отгородить меня от мира? Позаботится ли о моём счастье так, как заверяет? Ведь я буду связана с ним до конца своих дней. Я не жду, что обязательно полюблю мужа, — знаю, что брак не всегда сулит любовь, — но мне бы хотелось хотя бы узнать его. Мне казалось, что переписка поможет, а из-за неё я просто ещё сильнее… — Она поджимает губы и подносит к ним эль, чтобы спрятать досаду на своём лице. — Что ж, я всё ещё знаю его слишком плохо. А узнаю, лишь когда придёт наш час. — Но твоих страхов это не утишает. Мне хорошо знакомо это чувство, — говорит он ей, ибо уж как ему знакомо это чувство, как знакомо. Она будто выдыхает слова в самую его душу, глубже и красноречивее, чем смог бы он сам. Её милые глаза — как же милы они, ореховый определённо в зеленцу — теплеют, когда она смотрит на него. — Нет ничего неразумного в желании лучше узнать того, с кем будешь связан узами. — Согласен. Уж если не любовь, то пусть хотя бы будет понимание. — Точно. От блеска её глаз в голове туман, и он вновь подносит эль к губам, потому что во рту внезапно пересыхает. — Но, возможно, есть надежда, что твоя мать хотя бы выбрала для тебя ту, которая тебе подходит? Голос её так сладок, и от того, как она склоняет голову набок и глядит сквозь ресницы, у него перехватывает дыхание. То, что она успокаивает его, а он — её… — Надежда есть, — говорит он наконец. — Моей матери любовь не чужда… она вышла замуж по любви. Но ещё она расчётлива и пару подбирала благоразумно. Она, смею надеяться, всё же подумала о моём сердце, устраивая этот брак, но… — Он сглатывает. Пора признаться и в другом. Так будет честно… Эта девушка ведь и сама только что обнажила перед ним душу. Отчего так легко ему говорить с незнакомкой? Он почему-то не страшится, что она осмеёт его, подумает о нём хуже из-за слабости, которую он перед ней обнаруживает. — Но она долго ждала, что я влюблюсь, надеялась, что я сам найду себе невесту, как она когда-то моего отца. Однако тут я её разочаровал, и она, быть может, считает, что в браке любовь мне не важна. — А она тебе важна? Я про любовь. Бен опускает взгляд на её руки, сжимающие кружку с элем. Они гораздо меньше, чем его, и их пока ещё не украшает кольцо — ни обручальное, ни какое-либо ещё. Как рад он, что снял свой перстень перед тем, как покинуть замок с По! Сегодня ему не хотелось быть узнанным, и как всё вышло кстати. Ясное дело, ни одна из фрейлин Рей не стала бы откровенничать так с мужчиной, который назавтра берёт в жёны их принцессу, — и уж точно не о похожих тревогах из-за их нынешних помолвок. — Я хотел бы не внушать ненависти, — говорит он так тихо, что она подаётся вперёд, и теперь её лицо так близко… ближе, чем у него бывало с кем-либо прежде. — Самое ужасное было бы вызвать в ней ненависть. — Разве ты гадкий? «Могу быть, — шепчет гнетущий голос в голове. — Я могу быть чудовищем. Это из-за меня погиб отец. Я…» Но когда он смотрит ей в глаза, гнетущий голос утихает. Она так близко, и вокруг них стоит тишина, хотя в таверне шумно. — Нет, — бормочет она, покачав головой. — Нет, ты вовсе не гадкий. Ты напуганный… насколько я могу судить. Но не отвратительный. — Ты этого не знаешь, — говорит он хрипло в надежде, что она поймёт, и сглатывает. Её ответ звучит упрямо: — А вот и знаю. На миг ему хочется забыть всё, что он есть, чем был и будет, схватить эту чудачку в охапку и крепко поцеловать. Он вообще-то так не умеет, и это останавливает его, пожалуй, прежде всего остального. «Она думает, мне можно довериться, — ругает он себя, — думает, что просто мы оба вступаем в брак с наречёнными, которых не знаем. Поцеловать её значит разрушить это впечатление; и она поймёт, какой я гадкий». Ему не вынести, если она сочтёт его гадким… даже если он такой и есть. Губы у неё полные и красные, и мысль поцеловать её, раз придя ему в голову, отказывается её покинуть. Он представляет, как ощутил бы вкус эля у неё во рту. Он уже чувствует его, отпивая из своей кружки. И как же ужасно, что вот уже во второй раз за вечер он понимает, что не может ей солгать. Не может. И не станет, пусть даже она развернётся и уйдёт, назвав его чудовищем, — он не станет обманывать её и выдавать себя за кого-то другого. — Я хочу поцеловать тебя, — шепчет он. — За эти слова. Она изумлённо моргает, глаза внезапно озаряет свет, и наступает её очередь опустить взгляд на свои руки. Однако она не уходит. Она не уходит, и чем дольше тянется молчание, тем сильнее его наполняет жгучий стыд. — Спасибо, что сказал мне, — молвит она наконец, и он замечает, что в глазах её стоят слёзы. — Я не хотел, чтобы ты плакала, — мгновенно говорит он в растерянности. Ему мало что известно о женщинах, но в одном он уверен: слёзы не сулят ничего хорошего. — Не следовало мне… — Нет, я рада, что ты это сказал, — тут же возражает она ему, распрямив плечи, и теперь в её лице читается решимость. — Ты боишься, что тебя возненавидят, я же — что меня не возжелают. Я не привыкла быть желанной. Его сердце мучительно сжимается от сочувствия к ней в этот миг, и он ещё пуще жаждет заключить её в объятия. Уже не столько поцеловать, сколько просто обнять. «Я тебя желаю, — думает он яростно — так яростно, что ему странно, как это желание ещё не горит у него на челе — Я тебя желаю, и если б только наши злые судьбы распорядились иначе…» — Как твоё имя? — спрашивает он. Ему не верится, что он до сих пор его не спросил. Она слегка качает головой и становится ещё печальней. — Нет, — шепчет она. — Нет, я не могу его назвать. Из уважения к твоей невесте я не могу. Не нужно, чтобы ты шептал моё имя по ночам, если когда-нибудь захочешь большего, чем она в силах тебе дать. Теперь, когда она отказалась назвать своё имя, он лишь сильнее захотел его узнать. — А если взамен я назову своё? — Мне не нужно твоё имя, — отвечает она, и у него перехватывает дыхание при виде этой нежности в её глазах. — Не знаю, окажется ли мой супруг ревнивцем, но уж лучше я уберегу тебя от возможных проявлений ревности. Ты уже дал мне больше, чем мне бы хотелось в этот вечер. — Чего же тебе хотелось? — спрашивает он. «Желания. Любви». — Надежды, — шепчет она, и его сердце замирает. «Тебя назвали в честь моей единственной надежды», — бывало, говаривала мать, пробегая рукой по его волосам, когда он был ещё мальчишкой. Правда, Бен никогда не чувствовал, что внушает ей надежду. Он лишь подводил мать на каждом шагу. Он проявил слабость в дни Сноука — какая уж тут надежда! Это не может быть любовью. Он не влюблялся прежде, но знает, что любовь приходит со временем — не в кабаке, с элем в руках, не к девушке с красивыми глазами, озаряющими её лицо. Которую он вначале посчитал заурядной. Да у неё самое прекрасное лицо из всех, что он в жизни видал. «Но это могло бы стать любовью, — думает он, глядя на неё. — Могло бы перерасти в любовь». — Надеюсь, твой будущий супруг тебя достоин, — шепчет он ей. — А я надеюсь, что твоя жена окажется достойной тебя, — отвечает она. — Надеюсь… Надеюсь, в вашем с ней союзе будет столько же любви, сколько и в браке твоих родителей. Бен сглатывает. «Они любили друг друга сильнее, чем меня», — думает он. Он не оплакивает отца. Эта незнакомка наверняка возненавидела бы его за это, а он уже поклялся себе, что ни один из его детей никогда не познает тех страданий, какие он сам часто переживал, когда родители обделяли его вниманием ради друг друга и каких-то своих дел. — И я желаю тебе того же, — говорит он ей хрипло. Будто тень набегает на её лицо. — Нет, — говорит она, — не желай мне этого. Мои родители друг друга не любили. — Прости, — говорит он тут же, склоняя голову. — Ты не знал, — отвечает она, и, сделав ещё один глоток эля, объясняет: — Они умерли, когда я была ещё совсем ребёнком, воспоминаний о них у меня немного, и это, наверно, к лучшему, ибо я только и помню, как они бранились, как кричали друг на друга. «Я не привыкла быть желанной», — сказала она. Теперь понятно. Если ему порой казалось, будто его отвергли, каково же тогда приходилось ей? — У тебя были… есть братья или сёстры? Она мотает головой. — Лишь я. — Лишь ты. Возможно, Бен уже набрался, но вот он поднимает руку и проводит костяшками пальцев по её щеке, убирает с её лица прядь волос. Она собрала волосы в три небольших пучка на затылке. Интересно, так носят там, откуда она прибыла, или просто так удобно? Как бы то ни было, эта причёска ей удивительно к лицу, и он представляет, как распускает пучки, один за другим, как зарывается носом ей в волосы. Когда он до неё дотрагивается, она прикрывает глаза и резко вздыхает. Он и не замечал, как тут тепло, пока не соприкоснулся с нею кожа к коже, не обращал внимания на то, как громко бьётся его сердце. Слышно ли ей? Да уж наверняка. Теперь у него перехватывает дыхание, когда она поднимает руку и притрагивается к его руке, миг он страшится, что она смахнёт его ладонь; но кончики её пальцев просто касаются его руки, почти невесомо, и Бен ещё ни разу в жизни не видел ничего похожего на свет её глаз. Он стоит к ней совсем близко. Он ни за что не хотел бы находиться дальше от неё, чем сейчас. — Хочу… — начинает он, но не знает, как продолжить. «Быть с тобой, обнять, поцеловать, любить…» — Не здесь, — шепчет она. — Не там, где нас могут увидеть. Разумно, думается ему. Где-то там, он уверен, за ними наблюдает По. Или, может, По занят своими делами, как это бывало всякий раз, когда Бен, по своему обыкновению, угрюмо напивался в таверне. — Я знаю, куда нам пойти, — шепчет он, и сердце его колотится у горла, едва незнакомка убирает его руку со своего лица и сжимает.***
Ночью на озере тихо. Бен уже бывал тут, когда нужно было проветриться, когда хотелось уйти от всего. На озере он — Бен; не Бен Соло, не принц Бен — просто Бен. И сегодня ночью, пока он выводит незнакомку из города, ему хочется быть не более чем просто Беном. — Не пытайся меня убить, — шутит она. — Должна предупредить, что дерусь не по правилам. — Я никогда бы так не сглупил, — говорит он. — Хотя что-то мне подсказывает, что, взбреди мне это в голову, я с тобой сладил бы без труда. — Да неужели, милорд? И вдруг она оказывается прямо перед ним — идёт спиной вперёд и снова широко улыбается. — Милорд? — усмехается он. — С чего ты взяла, что я лорд? — Твоя речь слишком изящна для необразованного, и держишься ты как воин. Одно с другим — получается лорд. Особенно если знать то, что я знаю о… — Она не договаривает «твоей невесте» — лишь внимательно на него смотрит. — Я ведь права, не так ли? — Так, — ухмыляется он, отмахиваясь от мысли о своей завтрашней свадьбе. «Последняя ночь свободы», как окрестил её По. Бен в жизни ещё не ощущал себя таким свободным. Он положительно окрылён, одурманен её улыбкой. — Тогда ты, должно быть, рыцарь, — говорит она без смущения. — Ибо не можешь же ты быть… Но её слова, что бы она там ни собиралась сказать, теряются в вопле, когда Бен бросается вперёд, хватает её за талию и закидывает на плечо. Она хохочет и извивается и, вмиг высвободившись из его хватки, по-кошачьи спрыгивает на землю. Бен всё ещё чувствует на своих руках её вес — одновременно и легче, и тяжелее, чем он ожидал. Она меньше него, но он, кажется, ощутил её мускулы сквозь платье, и это для него неожиданно. — Милорд, это так вы собираетесь меня обесчестить? — поддразнивает она, но, не дав ему ответить, встаёт на носочки. Её губы вжимаются в его, и он чуть не роняет корзинку с вином, которую прихватил из таверны, ведь это первый раз, когда его поцеловали, первый раз, когда кто-то подошёл так близко и захотел его поцеловать, а не почувствовать вкус королевской власти — и её губы такие мягкие. Он впадает в смятение, не знает, что делать, но когда отстраняется и смотрит на неё, то замечает в её лице волнение. — Я никогда раньше не целовалась, — признаётся она. — Не знаю, получилось ли так, как надо. — Я тоже никогда раньше не целовался, — сознаётся он. — Поэтому не подскажу. С её губ слетает беззвучный смешок. — Ну, уже неплохо. Была бы я ужасна — ты б и не понял. — Не можешь ты быть ужасной. Она закатывает глаза. — Вот это ты сейчас ужасно сказал. Он снова её целует; свободная рука его вновь находит её талию, но на этот раз — чтобы притянуть ближе. Поддавшись порыву, он вбирает в рот её пухлую нижнюю губу, зажимает своими и пробегает по ней языком. Она вздыхает и повторяет за ним, и это приятнее, чем он ожидал. Бен чувствует, как она дышит, пока он учится целовать её губы, и от её дыхания он словно оживает. Он не знал, не понимал, что возможно ощущать себя таким живым. Она льнёт к нему, её руки обвивают его шею, пропускают волосы сквозь пальцы. «Я буду сравнивать её с тобой», — он уже знает. Его затапливает стыд. Ему надо было дождаться завтрашнего дня, дождаться Рей, которая стала бы первой и единственной женщиной, познавшей его поцелуи. Его порченая душа только сбила его с пути. Но кем бы ни была эта девушка, кем бы ни хотела она ему стать… это важнее. У Рей будет принц Бен Соло. А незнакомка пусть возьмёт от Бена то, чего ей хочется. Он даст ей это с радостью. Когда она отстраняется от него, оба еле переводят дух. Сердце в его груди ещё никогда не колотилось так быстро, даже во время сражений. Член в штанах наливается кровью — будь на её месте кто-нибудь другой, Бен бы устыдился. Но с ней ему почему-то — почему-то! — не страшно. — Красное или белое? — спрашивает он её. Она опускает взгляд на корзинку с вином в его руке. — Красное, — говорит она. Он подводит её к дереву у озера и откупоривает бутылку, после чего останавливается. — Я… взял вино, а о чашах не подумал. — Как ты посмел! — изображает она возмущение, но улыбается слишком широко, чтобы он мог подумать, что она это всерьёз. Она принимает из его рук бутылку и делает глоток прямо из горлышка. И корчит мину. — Слухи оказались правдой. Здешнее вино оставляет желать лучшего. Но глаза её блестят, когда она передаёт ему бутылку. Он тоже отпивает, гадая, похож ли теперь вкус вина на её. Бен прислоняет бутылку к дереву. Хотелось бы теперь знать, что сказать. Он не может облечь свои мысли в слова, вновь глядя на неё, на поцелованную солнцем кожу, усыпанную крапинками в лунном цвете. — Ты прекрасна, — шепчет он и снова протягивает руку, чтобы погладить её по щеке. — Чудо как прекрасна. — Как и ты, — говорит она, но он качает головой. Он слишком высок, у него большие уши, и этот нос всегда казался словно не на своём месте на его вытянутом лице. Но она глядит сердито в ответ на то, что он ей перечит, и спустя мгновение толкает его, и он падает спиной на землю. — Да, — настаивает она, быстро подскальзывает к нему по траве и заслоняет головой луну в небе. — Так прекрасен, чудо как прекрасен. Я вижу красоту в твоих глазах, в твоей душе… Бен подаётся вперёд, целует её, опершись на локти, и утопает. Завтра он будет гулять на собственной свадьбе и в то же время оплакивать потерю этой чудачки. Вот когда он почувствует по-настоящему, что утратил свободу, которой никогда не знал. «В этом нет её вины. Я сам себе это устроил». — Была б моя душа прекрасна, меня бы тут не было, — выдыхает он ей в губы. — Не стал бы я нарушать клятву верности, не бесчестил бы женщину, на которой… Однако она всё целует его не переставая. — Её честью займёшься завтра, — говорит она, не догадываясь, что попала в точку. — Сегодня ты желаешь меня, а я не привыкла быть желанной. Что, разобьёшь мне сердце? Никогда — он зацеловывает кожу на её шее. Никогда — он зацеловывает её ключицу и тянет девушку вниз, чтобы она легла с ним рядом. Никогда — он зацеловывает её горло и слышит вздохи, чувствует, как она вплетает пальцы ему в волосы. Он вновь поднимается поцелуями к губам, вбирает вкус вина, и эля, и её самой, усаживает её на себя. — Я сам не ведаю, что творю, — говорит он ей. — Не могу обещать, что… — Я хочу тебя. Ты нужен мне такой, какой ты есть, а не как подарок, которого, по-твоему, я заслуживаю, — твердо говорит она. — Я хочу тебя. Заставь меня позабыть обо всём на свете. И да будет так, он попробует. Попытается во что бы то ни стало. Сейчас, когда он перекатывает её на спину и в штанах у него уже невозможно тесно, тот злой голос в голове подзуживает соблазнить её, вогнать себя в неё, будто меч в ножны по самую рукоять. Но, оказывается, голос в голове можно угомонить и иначе: целовать её кожу, вслушиваться в отрывистые стоны, которые она издаёт, пока его губы — которые, несомненно, смелее его самого — прокладывают из поцелуев дорожку вдоль шеи, по открытым полукружиям грудей. Он не будет её соблазнять. Он не станет вгонять себя в неё, хоть его мужское начало будет от этого не в восторге. Ей, как и ему, предстоит вступить в брак, и если Бен войдёт в неё сегодня, ему уж никогда не заставить себя полюбить Рей. Бен утыкается носом меж её грудей и поднимает на неё глаза. Она лежит, томно склонив голову набок, приоткрыв губы и сомкнув веки, но вот она открывает глаза, и её взгляд так покоен, так доверчив, когда она выпрастывает руку из его волос и тянет тесёмки на лифе. У неё маленькие груди. Безупречные груди. Он всё никак не перестанет смотреть на них, на сосочки глубокого неясного цвета, который не определишь в лунном свете. Ему думается, они того же цвета, что и губы. У него на глазах соски её твердеют от прохладного дуновения ночного ветерка. Бен проводит рукой под одной грудью, и девушка ахает. Он вскидывает взгляд к её лицу и видит в её глазах голод. Он вновь проводит рукой по этому же месту — на этот раз она всхлипывает, и никогда ещё его сердце не стучало так неровно — словно пытаясь поймать общий ритм их сердец. Она снова запускает руку ему в волосы и притягивает его ближе к своему лицу, и он чувствует тот же голод на её губах. Толкнувшись языком ему в губы, она проникает ему в рот. Ощущение престранное: её язык трётся о его, — но он вроде бы находит это приятным и изо всех сил старается двигаться в одном ритме с ней. Капля слюны падает вниз, ей на грудь, и он пытается вытереть её большим пальцем, и тогда она стонет ему в губы. — Ох, — выдыхает она, оторвавшись от его языка. — Это было… Он вновь потирает большим пальцем сосок — она прикусывает губу, и в её глазах ему мерещится лёгкая досада: будто это было не совсем то, чего бы ей хотелось. И, поскольку ей этого хотелось бы, он решается спуститься поцелуями по её груди и вобрать в рот один из торчащих темнеющих сосков. Она тут же издаёт стон и крепче вцепляется руками ему в волосы, а он кружит языком по соску лишь по одной причине — ему это кажется правильным. Она двигается, вдруг понимает он. Лежа рядом с ней, он присасывается к её коже, но бёдра её покачиваются взад-вперёд, и он сглатывает, ибо ему понятно почему — он знает это наверняка. Он и сам точно так же покачивает бёдрами. И он знает, что нельзя и что этому не бывать. Но ещё он знает, что женщин ублажают, не только проникая в них. Он, может, и не притрагивался к женщинам до этой ночи, но и слух, и мозги у него на месте. Он прекращает целовать её, отрывается от её груди и поднимает к ней лицо. Она снова открывает глаза и обращает к нему затуманенный взгляд. — Что бы ты приняла от меня? — спрашивает он, и тихий голос его, подобный шороху листьев на ветру, едва слышен. — Я тебя не обесчещу, но… я бы посмотрел на тебя, я потрогал бы тебя, если б ты позволила. Она мимолётно поднимает глаза к небу, будто выискивая ответы среди звёзд. Он видит на её лице тень мучительного сомнения. — Я тоже это чувствую, — шепчет он ей тихо, сомневаясь, что она в силах это расслышать. Она глубоко вздыхает и снова устремляет на него решительный взгляд, и голос её теперь твёрд как сталь. — Я верю, что ты меня не обесчестишь. Что до остального… Я вверяюсь тебе и в остальном. Бен целует её грудь, шею, подносит свои губы к её, чтобы ещё раз ощутить райский вкус её поцелуя, а затем садится прямо и, дивясь собственной дерзости, берётся за подол юбки. Приподнимая ткань, он пристально вглядывается ей в лицо, выискивает любые признаки того, что она передумала. Она не сводит глаз с его руки, но от него не укрывается мгновение, когда она бросает короткий взгляд туда, где топорщится очевидно твёрдый член. И вот она поднимает глаза к его лицу, и Бен видит её упрямо выпяченный подбородок. — Я бы тоже на тебя взглянула, — говорит она, и он прекращает медленно задирать ей юбку. Он не может ей отказать — слишком уж далеко всё зашло. Но поднимать юбку — действо более изящное, нежели стягивать сапоги со штанами. Разве что ей не нужно, чтобы он снимал их полностью. Он выпускает юбку из рук, берётся за ремень и неспешно его расстёгивает. Развязывает шнурки на поясе и толкает бельё вниз, высвобождая член. Она опускает взгляд, едва дыша, и в её глазах разгорается огонь. Миг Бен боится, что вот-вот потеряет голову при виде того, как она облизывает губы, поднимает на него глаза, сама задирает себе юбку до пояса и широко разводит бёдра, позволяя ему увидеть себя так отчётливо, как только возможно в лунном свете. Под тёмными завитками волос он видит поблёскивающую плоть и наклоняется, чтобы рассмотреть получше. Первой на ум приходит мысль, что складки эти напоминают розовые лепестки, хоть он и не припомнит розы, аромат которой пьянил бы настолько. Он протягивает дрожащую руку и проводит пальцем меж её наружных складок. У неё перехватывает дыхание. Он поднимает на неё глаза. Она не велит ему остановиться, но вдруг ей просто страшно? Но нет — нет, она смелая. Она бы не побоялась, он уверен. И ведь она уже сказала, что вверяется ему. Он водит, едва касаясь, по мягкой горячей коже между ног, глядя, как сочится её вход, слушая, как её дыхание вплетается в шёпот ветра, в плеск воды. Она лежит на земле подобно нимфе, и ясные глаза её заставляют забыть о грехах, и нет такой молитвы, которая сполна бы отразила волшебный звук её стонов, когда он, кажется, находит наиболее чувствительное местечко на вершине. Он неотрывно смотрит ей в лицо, теребя пальцами узелок, и наблюдает, как дрожат её губы, как тяжело и быстро вздымается грудь. Соски теперь стоят торчком, и он льнёт к ней, чтобы вновь вобрать один из них в рот, и стонет, когда его стержень касается её ноги; это так сладко, что волна жара прокатывается через всё его тело, прямо к чреслам. Руки её снова находят его шевелюру, и она шепчет: «Ещё», — и это музыка для его ушей, и он продолжает поглаживать и лизать. Снова он покрывает поцелуями грудь, а затем, поскольку его губы, как всегда, смелее его самого, поскольку слишком уж хорошо ему известно, как она млеет, когда он вбирает в рот её сосок, и поскольку он знает её аромат и жаждет познать вкус, Бен подносит губы прямо к её складочкам, проводит языком снизу вверх и всасывается в узелок. Она вскрикивает, и на это он улыбается, уткнувшись ей в лоно. То, что у него получилось сорвать с её губ этот звук, — дурманит, да и сама она дурман. Как сладка она, как полнится ею сердце, как нежна её кожа под его языком, как… Он рывком отстраняется и ощупывает язык. Там волосок — нелепая помеха, что щекочет и порядком отвлекает. Он начинает возиться — она с любопытством приподнимает голову и смотрит, как он пытается вытащить волос изо рта. Она прикрывает рот ладонью, и он замечает, как стыдливый румянец расползается у неё по щекам, в то время как она еле сдерживает смех. Он испускает хохоток в надежде скрыть за этим собственное смущение, особенно когда вылавливает-таки изо рта зловредный волос. Она прикусывает губу и выгибает бровь, и он преглупо ей ухмыляется, прежде чем вновь склонить голову к её средоточию, надеясь, что больше ни один волос не налипнет ему на язык — особенно теперь, когда она стонет. Она придвигает бёдра ближе к его лицу, вновь запускает руки ему в волосы — крепче, чем раньше, и он опять теряется во вкусе, пьянящем, терпком, дивном. Ему кажется, она что-то… говорит. Никак не разобрать что именно, или, может, она не произносит связных слов, а только бездумно стонет, пока он ублажает её ртом. Он знает, что отныне ни одно изысканное вино не сравнится вкусом с тем, что он пьёт из неё, ни одна мелодия не усладит слух так, как её стоны под ласками его языка, ни одна молитва не прозвучит и вполовину так же свято, как её возглас «Боже» за мгновение до того, как лоно её содрогается под его губами. И вот она отстраняется, тяжело дыша, а её руки отпускают его волосы. Он садится, ссутулившись, и наблюдает за ней. Она лежит, приоткрыв рот, грудь выглядывает из корсажа, юбки задраны до талии. Румянец расползся по её груди и добрался до щёк, и в целом мире не будет никогда и никого прекрасней, чем она сейчас. Когда её глаза распахиваются, Бен видит в них такое удовлетворение, что не может не почувствовать самодовольства. — Так прекрасна, — шепчет он, и она прикусывает губу, будто внезапно осознав всё происходящее. Она садится прямо и протягивает ему руку, чтобы взять его ладонь и притянуть его к себе для поцелуя. — Я и впрямь на вкус такая? — спрашивает она, отрываясь от его губ. — Да, — отвечает он. — Хуже, чем ваше вино. — Благо, тебе пить не обязательно. А мне, так уж сложилось, изысканное вино по нраву. Она бросает на него колкий взгляд, словно ожидая насмешки, но недоверие уступает место удивлению. Опустив было глаза на свои руки, она вдруг вскидывает голову и смотрит на него. — Можно тебя потрогать? — спрашивает она, и его разбирает смех. — Делай со мной всё, что тебе угодно, — отвечает он. — Я твой. — «Пусть и лишь на сегодня». Но горечь этой мысли исчезает в миг, когда её ладонь обхватывает член, и Бен тут же жалеет, что стоит на коленях, ибо от этого он чуть не валится назад. Её рука тёплая, мягкая; он за свою жизнь уже достаточно лапал свой член, чтобы помнить, как он выглядит в его собственной ладони… но в её руке тот выглядит огромным. — Не ожидала, что кожа будет такой нежной, — шепчет она, поднимая глаза и глядя ему в лицо. — Мужчины называют их мечами, и мне казалось, на ощупь они должны быть грубее. Бен не знает, что на это ответить. Похоже, он вообще потерял дар речи; она ухмыляется, отлично его понимая, и толкает его назад, на траву. И прежде чем он успевает сообразить, что происходит, она проходится языком по жиле на его стволе, и — господи боже — внутри от этого всё замирает, сердце перестаёт биться на миг. Теперь ему понятно, почему она хваталась за его волосы, ибо единственное, на что его сейчас хватит, — это зарыться пальцами ей в причёску и распустить пучки, как он мечтал в таверне. Он едва выдавливает из себя какое-то ласковое словечко, когда она принимается кружить языком на самом кончике, пробуя на вкус то, что из него сочится. — Это мне нравится больше, — говорит она ему, подняв глаза и почти не отрывая губ от головки члена. — Такое мне больше по вкусу. И не успевает он ответить, как она вбирает его в рот, и он не забудет никогда, до самой смерти, её образ с его мужским естеством во рту. До конца своих дней он будет помнить, как рука её в этот миг пробегает по его стержню, посылая жар через всё тело — ибо её ладонь гораздо мягче. Как слюна капает у неё изо рта, стекает по члену и как она ловит эти капли, лаская его рукой. Так вот, значит, каково это — быть внутри женщины? Полностью, до упора? Мужчины шутили, что он не знает, чего лишается, и пусть так — но он не стал бы ничего менять, ведь именно поэтому Бен сейчас купается в тепле, что струится сквозь него от её губ, от рук, от её глаз, когда она поднимает на него взгляд. Он видит в них нечто сродни любви и пытается выдавить из себя слова, предупредить её — за миг до того, как чресла сжимаются и посылают семя сквозь него в неё, а разум блаженно пустеет. Всё завершается слишком уж скоро, и ему немного неловко. Следовало бы продержаться дольше — обычно ему это удаётся. Это из-за нее он так быстро кончил, но, сглатывая его семя, она смотрит на него с пылкой гордостью. Может, её это и не беспокоит. Может, это беспокоит лишь его, ведь ему хотелось, чтобы ласковые прикосновения её языка никогда не прекращались. Она пристраивается к нему под бок, а он обнимает её за плечи и притягивает к себе, вдыхая аромат её пота, ощущая биение сердца у неё в груди. Как долго они лежат так, он не знает. Знает только, что наконец она садится и принимается затягивать ленты на лифе платья. — Мне пора, — шепчет она. — Можно проводить тебя? — спрашивает он, тоже садясь. Он чуть смещается, натягивает обратно штаны и заправляет в них обмякший член. — Нет, — отвечает она глухо, чуть не плача. Она прячет от него взгляд. Ему это не по душе. — Нет, дай мне затеряться среди грёз. Забудь, что я существую, а не явилась в одном из сладких снов. — Не могу, — молвит он с жаром. — Мне вовек тебя не забыть. Она по-прежнему не смотрит на него, и он понимает: просто она не хочет показать, что плачет. Он поднимает её лицо за подбородок, и вот они — блестящие глаза, в этот миг слишком блестящие из-за слёз. — Как и мне тебя, — шепчет она. Засим она целует его напоследок и встаёт. — Ты — мой самый сладкий сон. Она уходит с озера одна, и вот её нет. Он пробегает рукой по волосам. У него отняли её. Только так и можно это описать. У него отняли её, и он оплакивает грядущее, которого у него никогда не будет, ибо на озере он — Бен, но за его пределами он — Бен Соло, а она — не Рей. Он сглатывает. Завтра она будет там, на свадьбе… Ну конечно же, его незнакомка будет там, раз она — одна из фрейлин Рей. Она взглянет на него, всё поймёт и возненавидит его за обман. Следовало опомниться и не уходить с ней из таверны, следовало думать головой, а не истомлённым сердцем. У неё на глазах он принесёт клятвы верности её принцессе, и уж не быть им друг для друга сном, ибо она узнает его, а он узнает её. Её, возможно, пригласят в числе свидетелей в ту комнату, где он консуммирует свой брак, и Бен холодеет от ужаса. Он и не думал, что его порченая душа доведёт его до чего-то ещё более страшного, чем смерть отца. Где-то вдалеке колокол вызванивает полночь. Время пришло; сегодня его свадьба. Никогда ещё Бен не страшился её сильнее.