november 1st.

Это последнее, что он ожидает увидеть, и это, безусловно, последнее, чего он хочет, потому что Фрэнк не может справиться с этим дерьмом, особенно сейчас, потому что в его голове каша и он опоздал на урок французского, но после того, как он поднял ту грязную бумажку с пола и попытался разобрать слова на ней, урок французского показался ему незначительным, он больше не имеет значения. Документ был письмом или чем-то вроде того: текст был написан от руки, лист весь в синих чернилах и смазанный настолько сильно, что вообще невозможно что-то прочитать, но Фрэнк вряд ли мог жаловаться, ведь он технически вторгался в чью-то личную жизнь, подняв и прочитав его, но он уже прочитал его, или, по крайней мере, то, что он мог разобрать из размазанного чернильного беспорядка, который, возможно, когда-то представлял для кого-то ценность и значение. Единственный четкий абзац, возможно, объяснил все, что было в письме. Возможно, Фрэнку не нужно было знать. Возможно, Фрэнк вообще не должен был читать этот абзац, но он неосознанно начал бегать глазами по строчкам и вникать в написанное. «Я уже давно под водой, но я не тону. Я думаю, что могу дышать, но я не могу, я задыхаюсь. Я должен это сделать, Майки, я должен покончить с этим сам. Я еду на озеро первого ноября, не жди меня… я не вернусь.» Фрэнк не знал абсолютно ничего; он не знал, кто написал это, имя этого парня, что стояло за размазанными буквами. От письма пахло отвратно, Фрэнк отчаянно надеялся, что это была водопроводная вода. Он не знает, кто такой Майки и кто для него человек, написавший это письмо. Но Фрэнк определенно знает, что человек, который написал это, не в порядке, что он планирует убить себя и что случится это 1 ноября. Он также считает, что Майки никогда не видел это письмо, потому что-то, как оно было положено на пол, кажется случайным, как будто оно выскользнуло из кармана или что-то в этом роде. Шестнадцатилетний Фрэнк Айеро забывает об уроке французского и встречает свое отражение в зеркалах туалета для мальчиков, где он стоял. Фрэнк запаниковал, потому что письмо и ситуация, которая произойдёт первого ноября, сейчас были важнее всего. Фрэнк был глуп, но не настолько глуп, чтобы обмануть себя. Он не мог просто оставить этого человека или решить, что все будет хорошо, потому что Фрэнк неравнодушен к людям, даже если этот человек крупный мудак, он поможет ему, потому что никто не заслужил этого дерьма, и Фрэнк знал это слишком хорошо. Он был в такой ситуации сам. Он тоже думал о суициде, но всё наладилось и Айеро понимал, что человек, который написал это письмо, чувствует себя на самом деле паршиво. Фрэнк никогда не доходил до предсмертной записки и точной даты, но уверен, что этот парень слишком близко к краю. Но что, чёрт возьми, Фрэнк Айеро мог с этим сделать? Он мог рассказать кому-то из учителей, но что сделают они? Фрэнк не думал, что человек просто признается в своих проблемах и поболтает о них с каким-то парнем из школы. Ведь это так не работает. Фрэнк был ещё не на дне, но, возможно, по колено в огромном штормовом океане, в котором оказался писатель письма, он не мог ничего сделать самостоятельно и спасти его. Но он должен. Фрэнк должен хотя бы попробовать. Потому что Фрэнк не был бессердечным, он был единственным человеком, который увидел это письмо, и теперь он должен был что-то предпринять. У него есть одна подсказка: Майки. Но Фрэнк не знал, кто такой Майки или кто может быть этим Майки, но он должен был попытаться, он должен был поспрашивать, потому что, по крайней мере, он заслужил увидеть это письмо, и, конечно же, Фрэнк просто надеялся, что вместе с ним они смогут что-то сделать, чтобы вытащить его оттуда. Из этого страшного моря. Фрэнк понимал, что само письмо было адресовано Майки, и с характером его содержания, он считал, что Майки должен быть довольно важным для писателя письма человеком. Так что Майки, вероятно, знал, кто из немногих людей, с которыми он близок, мог чувствовать себя так. Или он сможет просто разобрать почерк, ради всего святого. И это все звучало так легко, но Фрэнк знал никого по имени Майки. Фрэнк был очень застенчив, он считал, что облажается и не успеет найти этого парня. Он может случайно пропустить его в коридоре. Но независимо от того, что его оставят после уроков за прогул французского, идея найти Майкла казалась слишком привлекательной. Он не мог сосредоточиться, он не мог думать, ни о чем, кроме этого письма и того, кто его написал. Боже, он просто хотел, чтобы он мог сделать всё, что нужно и иметь ещё несколько подсказок для распознания личности писателя, но все же Фрэнк не мог чувствовать себя плохо, он просто не имел на это право. Чем больше он знал, тем лучше, но, несмотря на все это, он все еще вторгался в чью-то частную жизнь, и, вероятно, ему потребовалось бы много смелости для того, чтобы рассказать о том, что он прочитал чужое письмо Майки. Но это было случайно, это было непреднамеренно, и это не была вина Фрэнка, это не было ничьей виной вообще, и Фрэнк повторил это себе, когда он положил письмо в карман. И в тот самый момент первое ноября навсегда застряло на уме шестнадцатилетнего ребенка. Этот день имел значение, это письмо имело значение, Майки имел значение, и писатель письма, о котором он ничего не знал, имел значение. Он не мог позволить ему сделать с собой что-то плохое. Эти слова будто звучали где-то в море, тоня в волнах, и Фрэнк хотел быть там для этого парня настолько, насколько он мог быть, и не только потому, что это задело его за живое, но и потому, что Фрэнк Айеро любил думать, что он хороший человек. И это была не просто благотворительность, и это не для того, чтобы успокоить его совесть. Фрэнк искренне беспокоился, потому что он нужен ему и он просто надеялся, что он найдёт автора письма до 1 ноября. У него есть лишь месяц. Лишь тридцать грёбаных дней.

***

Джерард всегда был очарован океаном, с самого детства. Он полный, неопределившийся и даже при том, что он был на несколько дюймов выше своего брата, Джерард все еще был маленьким. Потому что вокруг него слишком большой мир. Но до тех пор, пока Джерард мог слышать в голове звук волн, а палитра от зеленого цвета до аквамаринового синего врезалась ему в глаза, он чувствовал себя свободным от рам и оков. У него появлялась довольно сильная «зависимость», как выразилась бы миссис Уэй и когда семнадцатилетний Джерард Уэй смотрел на стену своей спальни, то ровно сто фотографий океана отражали все его мечты. Они переехали ближе к морю семь месяцев назад, в марте, и, по мнению отца Джерарда, они переехали в лучший район, отец устроился на новую работу, сыновья в новую школу, но все, что Джерард видел, было голубым с серым отблеском морем за его окном и пляжами Джерси, которые были достаточно приятными, чтобы ходить босиком. Джерард не был профессиональным фотографом, но он сделал сотни фотографий моря, потому что ничто другое, казалось, не стоило его времени, и никто не смел сомневаться в этом. Так было проще. Шестнадцатилетний Майки действительно «расцвел» в их новом районе, как выразился их школьный психолог, в то время как Джерард отказался сотрудничать и общаться с кем-либо, особенно с другими учениками. Джерард был не согласен на тестирование, но он счел, что школа имела право на их мнение о нем, так же, как он имел право на своё мнение. Но, конечно, они не приняли его так же любезно, как это сделал Джи, когда он послал им письмо: детализация чистой правды о том, что он думал об этом месте и как оно было запущено. Джерард предпочитал перо и чернила разговорам, в отличие от остальных, и это было то, что его родители никогда в нём не ценили, и, возможно, одна из причин, почему они повели его к врачу в возрасте восьми лет. Джерард вообще мало говорил, только когда это было необходимо или когда ему действительно было что сказать. Он не был застенчивым, он просто не любил говорить, и это было нормально в его голове, но совершенно странно для других. Когда Джерард говорил, он говорил по-французски, что действительно озадачило его родителей, когда он был моложе, потому что никто в семье никогда не учил его этому языку, и каким-то образом этот восьмилетний ребенок стал на довольно высоком уровне болтать на иностранном языке. Бабушка Джерарда умерла, когда ему было семь лет, и он не относился к этому плохо, и миссис Уэй просто пробормотала что-то о том, что Джерард никогда не воспринимает ничего так, как надо, на что мистер Уэй прошептал ей на ухо: «за несколько недель до этого она разговаривала с Джи о своих мечтах посетить Париж, и французский словарь каким-то образом нашел свой путь в руках семилетнего ребенка после её смерти. Джерард запомнил каждое слово только потому что он чувствовал себя нормально, и потому что он отпустил ее». В конце концов это имело свой смысл. Миссис Уэй смотрела на него странно, и доктор тоже, и Майки, слишком молодой, чтобы понять, смотрел на брата невинным детским взглядом абсолютного недоумения. Слово «аутист» ничего не значило для Джерарда в том возрасте, но слезы его матери имели значение, на неё это давило больше, чем на Джерарда. И только в поздние подростковые годы Джерард начал понимать, что врачи обвиняют и плохого психолога, и французский словарь, и смерть его бабушки. Это всегда имело смысл: всё в голове Джерарда было логичным, соединенным, как струны сети, но казалось, что сеть невидима для всего мира, и его действия и мысли оставались наедине с маленьким мальчиком и слишком сильно давили на него. Миссис Уэй предпочла Майки с тех пор, как Джерарду назначили врача и он решил, что это его последние годы, и он немного жалел об этом. С ним было всё нормально, но его мать говорила, что он никогда не будет нормальным, он никогда не будет таким, как Майки, но Джерард не хотел быть нормальным, она просто не понимала этого. Джерард не считал, что она плохая мать, просто ущербная женщина. У всех были свои недостатки, и Джерард знал свои собственные очень подробно: он был слишком одержим, слишком выделяющимся, его мысли не имели ни для кого смысла, он был анти-социальным, он сидел на слишком большом количестве таблеток, и его терапевт назвал его «трудным» четыре года назад, и Джерард не задумывался, что означает это «трудно». Майки стал менее «совершенным ребенком». Он пришел двадцатого июня, и он усадил Джерарда и родителей в гостиной и вытащили из кармана лист бумаги: письмо, на подобие тех, что писал Джерард, и миссис Уэй стонала внутренне при виде этого. Майки сначала передал письмо Джерарду, ожидая на краю дивана, когда он прочитает записку, в которой подробно описывается, как они теперь идентифицируют себя, как нейтральные по полу и хотят, чтобы их называли верным местоимением. Джерард был открыт для него: любопытно, во-первых, задавать вопросы, слишком много глупых вопросов, как его мать часто говорила ему, но Майки отвечал на них, и это заимело смысл в его голове достаточно быстро, но все-таки для миссис Уэй у Майки был слишком длинный разговор и они оба не хотели, чтобы его услышали. Они вышли из дома и спустились к пляжу с видом на море, и миссис Уэй, забормотала что-то о том, что Майки стал похожим на Джерарда, странным и ненормальным. Она думала, что он не услышит их разговор, но он услышал. Джи думал об этом каждый день. Их отец в конце концов попросил Джерарда пойти и поговорить с Майки и сказать им, что их мать сожалеет о сказанном и извиняется за свою острую реакцию. Джерард взял его камеру, и сделал это. Джи и Майкл стояли там в тишине слишком долго, но все еще недостаточно долго. Спустя время Джерард сделал семь снимков моря и горизонта. Майки взглянул на своего старшего брата и спросил, что он думает о них. И Джерард не лгал, ведь когда он пытался, у него выходило отвратительно, поэтому Майки доверял каждому слову, которое говорил брат. А когда Джерард встретил взгляд Майки и сказал им, что он думал, что иногда они раздражают его, что их характер прохладнее его и они выше его, что было несправедливо, потому что они были младше, и Майки немного засмеялся, прежде чем остановиться, чтобы понять, что Джерард использовал правильное местоимение. Джерард и Майки никогда не были так близки до 20 июня, когда семнадцатилетний и пятнадцатилетний мальчики с улыбками возвращались домой, и, как только они собрались покинуть пляж, Джерард сказал Майки оставаться неподвижным перед морем. Он взял свою камеру в руки, и это был первый момент, когда Джерард думал, что их стоит запечатлеть на фотоплёнку. Это значило для Майки очень много. У них была фотография, напечатанная и прикрепленная к стене их спальни таким же образом, как и у Джерарда и их мать покачала головой. Так же, как качала, смотря на старшего брата. Джерард всегда немного скалил зубы, и принимал минимум два различных типа лекарства одновременно. Он не думал об этом, пока ему не исполнилось шестнадцать и пока он не сбежал из дома в первый раз. На пляж, потому что куда ещё? Он сидел и смотрел на волны в тишине около трёх часов. Он хотел сфотографировать волны. Ему нужно было сфотографировать волны. Он зашёл в воду для этой фотографии, не ожидая, что она будет такой сильной или глубокой. В прошлом мае был первый раз, когда Джерард чуть не утонул, и единственный раз, который был случайным. Он проснулся в больнице с соленой водой на языке, его глаза болели, несмотря на беспорядок в голове, он чувствовал себя живым. Он почувствовал, что готов рисовать впервые за несколько месяцев. Он был готов нарисовать океан, но чувства утихли из-за лекарства, которое он выпил. Вдохновение и жизнь были утеряны в глубоких водах отчаяния. Джерард снова жаждал этого чувства. Со временем он пошел на многое, чтобы получить его. Быть рядом с морем было недостаточно, ему снова нужно было это чувство соленой воды, очищающей его легкие. Ему нужна была эта секундная смерть. Ледяная вода обволакивает тело и вот он вновь проснулся в больнице. Во второй раз в июле того года. Ему было назначено еще больше лекарств. Его мать начала запирать дверь ночью. Он попытался объяснить ощущения, красоту прилива и воды своему новому терапевту, которая была не так хороша, она не понимала его, и Джерард заключил себя в своей комнате на несколько месяцев. Он обратился к наброскам: изображения океана, конечно. Он знал, что это достаточно хорошо, чтобы вернуть те ощущения, но это было не совсем похоже на настоящую воду, и его наброски остались карандашом и ничем более. Даже акварель не достигла этих набросков, поскольку вдохновение Джерарда было сухим, как пустыня. У него был ключ от двери, но он не видел замка. В первый раз, когда Джерард забыл принять его лекарства, его мать была не дома, а его отец был заинтересован больше новым эпизодом телевизионного шоу. Впервые за всю жизнь, в декабрьскую ночь, Джерард почувствовал этот порыв. Он чувствовал океан. Он чувствовал его, но не тонул, он был под водой и он был жив. Он нарисовал океан. Впервые за почти год. Джерард приклеил рисунок над кроватью и смотрел на него очень долго, словно выискивал в нарисованной воде утонувшего себя. Этого времени было недостаточно, так как его мать пришла домой и таблетки вернулись в контакт со своей системой. Приливы стихли вдали, и, словно рыба, вытащенная из воды, Джерард почувствовал, как канул обратно в небытие. Теперь он знал, что это было не лекарство, и он был не совсем уверен, почему он не должен был чувствовать это. С того дня, Джерард больше не принял ни одной таблетки. Он хранил их в шкафу. В присутствии матери он держал их во рту, пока она не уходила. Он выплёвывал их обратно, когда она не видела. Его разум ожил: беспорядок, яркие цвета во всех оттенках голубого и зеленого, а сердце бьётся слишком быстро. Он нарисовал семь картин. Спал он всего несколько часов, потому что просыпался, как только чувствовал запах морской соли. Но хорошие вещи никогда не длились долго, так что чувство окрылённости исчезло через несколько месяцев, и Джерард был оставлен один, но не так, как раньше, поскольку море все еще присутствовало, но он чувствовал себя потерянным в нем, что, безусловно, было чувством, к которому Джерард не привык. Джерард никогда не испытывал беспомощность и утопление до этого момента. Его не остановить, он не остановился сам, и его мать не сможет. А Майки только начал понимать, что происходит с братом в последнее время, но Джерард мало разговаривал, а также он не писал писем больше, потому что его мама всегда находила их. Но он больше не мог этого делать, он не мог не удержаться на плаву. Его легкие болели от соленой воды, но он не мог утонуть, он должен был сделать это, он должен был положить этому конец, и он точно знал, как. Море было очевидным выбором, и когда его мать приняла к сведению его отсутствие, она знала куда идти. Джерард поселился на озере на окраине города — это было не то же самое: там была пресная вода. Для начала так себе, но она была достаточно глубокой, и Джерард не мог отказать такому соблазну. Первое ноября — это триста пятый день года, и это так же бессмысленно для Джерарда, как и мир вокруг него. Но ему нравится, что всё стало бессмысленным. Так легче уходить. Тридцать дней дают ему достаточно много времени, чтобы составить последнее письмо для Майки, чтобы объяснить это все: что значит, что ваши легкие заполняются соленой водой, но никогда не тонут.