***
Хёнвон отрывает взгляд от потолка и со вздохом садится на постели, оборачиваясь на уснувшего рядом обнаженного парня. Тот что-то мычит и сонно водит рукой по простыне, пытаясь нащупать горячее тело. Не давая себя обнаружить и притянуть обратно, Хёнвон пальцами зачёсывает свои растрёпанные волосы назад и встаёт, уходя в душ. Под прохладной водой он с нажимом трётся мочалкой, а затем резко отшвыривает её, царапая короткими ногтями свою грудь и прижимаясь лбом к мокрой плитке. Морщится от боли и тихо, но со злостью рычит. Шум воды совсем не успокаивает, а лишь сильнее раздражает. Поэтому, быстро смыв с себя пену, он спешно одевается, совсем не заморачиваясь над сушкой волос или слегка помятой одежде. Машина стоит там же, где он её и оставил, а сигареты спрятаны там же, куда он их и клал. Хлопнув дверцей, Хёнвон облокачивается на капот и щёлкает зажигалкой, зажимая фильтр в пухлых и искусанных от чужих поцелуев губах, с лёгким прищуром разглядывая отель. «Чтобы я не видел, как ты подносишь к своим губам эту дрянь» - вдруг, звучит в голове сухое предупреждение Шону. — А ты и не видишь. — усмехается Хёнвон, глубоко затягиваясь. Весеннее солнце уже выглянуло из крыш многоэтажек, когда Че вынырнул из своих мыслей и всё-таки сел в мягкий салон автомобиля. Надавил на газ, отправляя машину в общую суету проезжей части и сливаясь там с остальными. А на асфальте, осталась валяться давно потухшая сигарета, которая пережила только одну единственную, но глубокую затяжку. Широко зевая, Хёнвон выходит из своей машины и долго не решается войти в поместье. Его претит от этого здания. И если раньше там был Вонхо, разбавляя всё это чувство, то сейчас - нет. Тот далёк сейчас от него как никогда. Беготня с мальчишкой и взваленная на самого себя ответственность контракта - отнимает кучу времени. Они нормально виделись в последний раз на Новый год. У них нет ни общей фотографии, ни общей или символической вещи. Только места, наполненные воспоминаниями. И остаётся только удивляться, как в не очень маленьком Сеуле, они вообще ещё пересекаются. Как он встречает его, среди такого числа населения. Но тем не менее, они хоть и мельком, но видятся. Постоянно пересекаются. Случайно или нет. Протерев лицо ладонями, Че всё-таки переступает порог. Он бы с радостью заимел собственную квартиру, но не может. Не только потому, что запретили, а точнее, запретил один конкретный человек, сославшись на то, что Че наберётся неприятностей из-за своих принципов, но ещё и из-за того, что как раз без того самого человека он не может долго находиться вдали. Каждый месяц каждого года он вынужден находиться здесь, хотя бы ненадолго. Быть зависимым от него не хочется, но.. Вот бы вернуться в прошлое. Не сталкиваться с ним. Для этого нужно было бы просто сбавить шаг, тогда бы они не столкнулись плечами, на оживлённой улице в час пик. Не извинились бы одновременно. Он бы не увидел его улыбки, не услышал бы голос. Он бы вообще его не увидел бы. Удивительно, как один только шаг, повлиял на всё то, что происходит сейчас. — Бунт затеял? — Отстань, — процедил Хёнвон, поглубже засовывая руки в карманы своих белоснежных брюк. Он сейчас слишком уязвим, да и заглушенный гон даёт о себе знать. Сейчас раннее утро и надежда ни с кем не пересечься - разбилась в дребезги. — Кажется, я говорил тебе, чтобы ты не подносил сигареты в своим губам, а от тебя несёт табаком, — ровно и почти равнодушно сказал Шону. Хёнвон идёт на второй этаж по лестнице и не видит его сжатые кулаки. — Ты сказал, чтобы ты не видел того, как я подношу эту "дрянь" к своим губам. И в чём упрёки? Ты этого не видел. — Че Хёнвон! — Чего тебе надо?! — Хёнвон дёрнул всё ещё влажным после душа хвостом и, пригнув ушки, гневно повернулся к стоящему перед лестницей Шону. — Привязал меня к себе, издеваешься и прочее! Я и шагу не могу ступить! Вынужден постоянно торчать здесь! Даже не могу уехать куда-либо надолго, потому что невозможно без тебя! Ни физически, ни морально! Накричавшись, он резко умолк. До него только что начал доходить смысл собственных слов, сказанных вслух. Гнев в глазах сменился паникой. А увидев еле заметную улыбку Шону, который медленно, но уверенно начал подниматься к нему по лестнице, Хёнвон, не имея разрешения уходить, выставил в перёд руки: — Не подходи ко мне, ясно?! — он надеялся, что это прозвучит грозно и озлобленно, но вышло как-то жалко и беспомощно. Чёртов предательский голос дрогнул и надломился, заставив сглотнуть пересохшим горлом. А Шону и не думал останавливаться. Он подходит всё ближе и Че взгляд оторвать не может, сильнее прижимая светлые ушки. Хёну впервые за несколько лет ведёт себя так нагло и напористо. И чего скрывать, от этого коленки подрагивают, а запах кофе, чернил и бумаги - в лёгкие проникает, заставляя на секунду податься единственному, но страстному воспоминанию многолетней давности. — У-уйди.. Я.. Я не хочу видеть тебя и даже стоять рядом..! Немыслимо. Тот дрожит от этой близости и, видимо неосознанно, слегка подаётся вперёд, но всё равно бросает своим дрожащим голосом колкие слова. Шону сжимает челюсть. Как же ему это всё надоело, как же всё злит и выводит. Он ставит одну ногу на ступеньку выше, чем на которых стоит Че и наклоняется к нему. Тот чуть разворачивается корпусом и находит опору в шлифованных перилах. Хёнвон чувствует всю власть над собой и злость, что исходит от Шону. Снова сглатывает, когда тот обжигает его кожу за ухом своим отчего-то огненным выдохом, а после, вздрагивает от мурашек из-за властного и нежно-злого шепота: — Чтобы больше не травил себя каким-либо дерьмом. И если ты ещё каким-либо способом навредишь себе - пожалеешь об этом. Потому что я буду в ярости. Ты понял меня? Даже голова закружилась. Че что-то пискнул в ответ, прикрывая глаза. Исходящую от Шону власть над ним, казалось бы можно потрогать или надрезать в воздухе. Она приковывает к месту и надавливает, обволакивая, словно в кокон. Чувствуется защищённость от всего окружающего, но беззащитность перед самим виконтом. Тело как оголённый нерв и Хёнвону остаётся только надеяться, что Шону не дотронется до него, ибо расплавит. Ещё один обжигающий выдох, но уже на уровне острых ключиц. Хёнвон чувствует как колени начинают подгибаться и, он стал медленно оседать, словно пломбир на тёплой тарелке. Облизывает свои губы, немного подаётся вперёд, но Шону отстраняется и уходит прочь. Ноги, наконец, отказываются держать и Че, вцепившись в перила, падает. Жар исходивший от тела Шону растворяется, заставляя всю кожу почувствовать холодок и уязвимость. Пелена проясняется и Хёнвона снова окатывает злость. — Сукин сын! Чёртов придурок! Ненавижу! — заорал он во всё горло, не беспокоясь, что остальные ребята из групп могут услышать. Трясёт то ли от злости, то ли от обиды. Но вот чем именно вызваны эти чувства? Тем, что Шону снова воспользовался своей властью над ним, опять ставя запреты? Или тем, что так просто ушёл, так и не притронувшись? Скорее всего и то и другое.***
Доносится новый заглушённый крик. Минхёк старается вдыхать как можно реже, ибо здесь всегда воняет омертвлённой плотью. Эта вонь словно старается налипнуть на тело и одежду, чтобы никогда не покидать того, кто вызвал её. Совсем ещё юного палача, который включает лампу поярче, пачкая её чужой кровью и, вновь поворачивается к жертве. — Однажды, ты заплатишь за это! Это всё, что смог выговорить парень, вновь захлёбываясь криком. Минхёк же, берёт в руку щипцы и вытягивает сустав, после чего, зажимает его и тянется к хирургическим ножницам. Звук перекусывающей стали, звонко отражается от голых бетонных стен, и кисть руки парня безвольно опадает, словно расслабившись. При каждом прикосновении к разрезу, кровь только сильнее вытекает, словно бы её выжимали из руки. Ею уже давно пропитались полы этого подвала и даже накиданное сено, не перекроет её вид и запах. До этого стоявший в стороне учитель, вновь подходит, критично разглядывая разрезанную и окровавленную руку, после чего, слегка кивает и берёт в руки наполненный шприц. — Это обезболивающее, — поясняет он жертве, приподнимая иглу повыше, от чего та блестит из-за света лампы. — Ты почти ничего не почувствуешь. Но. Как только его действие ослабнет и выветрится из твоего организма, ты вновь будешь чувствовать. И поверь, тебе не понравиться это. — Горите в Аду! Он снова кивнул под своей вуалью, как бы молча отвечая на слова жертвы и, сделал тому два укола. — Приступайте, Господин. Чтобы после, он не потерял ещё больше крови, когда будет дёргаться. Здесь, нам не нужна его смерть. Минхёк подходит к горну и аккуратно вытаскивает от туда раскалённую железку. И почему прикованный всё ещё боится? Уж должен был привыкнуть к боли, как сам Минхёк привык причинять её. С семи лет он учится этому. С восьми - участвует в пытках, а так же - совершил своё первое убийство. Сейчас же, уже сам становится палачом. Учитель зажимает разрез щипцами, фиксируя, и кивает. Мин ещё с пару секунд просто стоит, после чего, опускает раскалённый метал на руку парня, проходясь по всей длине разреза. При таком соприкосновении, тут же поднялась дымка и зашипела плоть, прижигаясь, а запах, кажется, навсегда въедается в каждый миллиметр всего, что и кто находится здесь. Этот подвал никогда не почувствует нежного ветерка. Никогда не вспомнит свежего воздуха. А стены никогда не увидят искренней и доброй улыбки. Спертый запах боли и смерти - давно признали себя здесь господствующими. Минхёк убирает раскалённое железо, а на месте пореза, образовался уродливый ожог, не требующий, чтобы рану зашивали. Учитель вновь оглядел результат и после нового кивка, протянул скальпель, который не торопились забирать из его рук. — Господин. — Меня что-то тошнит немного. — Берите скальпель и продолжайте. Минхёк сглатывает горькую и вязкую слюну, протягивает немного дрожащую ладонь и принимает холодный скальпель, поднимая взгляд на прикованного. Парень же, избитый и измученный, сотрясается то ли от рыданий, то ли от боли и злости, и в потолок смотрит, не имея возможности утереть слёзы, что к вискам его стекают. Есть ли у него родители? Сестра или брат? Переживают ли те, думая, куда пропал их сын? Какое у него имя? Какая была мечта и насколько она сломается, после того, как он не сможет ходить без протеза? Ведь то, что сейчас собирается сделать его юный палач - лишит парня возможности ходить на своих ногах. Мин не задумывается этими вопросами. Здесь, ими нельзя задумываться. Он обходит стол и встаёт с другой стороны, справа от прикованного. Опускает взгляд на его ногу и пальцами проводит по тому месту, где медицинским маркером проведена пометка. Сжимает скальпель поудобнее и опускает лезвие, надавливая. Металлический кончик легко прошел через кожу и скрылся в плоти, а кровь не заставила себя ждать, тонкой, но густой и тёмной струйкой стекая на стол. Худенькая рука, чётко по линии ведёт лезвие, делая глубокий надрез. Кожа слегка расходиться, позволяя иметь доступ ко всему, что можно отыскать в ноге. Учитель протягивает инструмент для фиксации тканей и расширения ран. Минхёк зажмуривается, чувствуя влагу в глазах и то, как трясутся его холодные руки, неприятно сдавливаемые перчатками. Он делает едва заметный шаг назад, но это движение не ускользает от присутствующего здесь Ёнри: — Господин, продолжайте. — Я.. — горло сдавило от подступающей тошноты, крика и слёз, а трясти начало уже всё тело. Нет. Он не привык. Никогда не привыкнет. — Я могу положить на этот стол кого угодно, раз Вам неприятна жертва. Может, будет больше мотивации, если здесь окажется Ваш зверь? — холодно и небрежно осведомился Ёнри. Минхёк сжал скальпель крепче, чуть не уронив его из онемевших рук. Рванный и громкий вдох заставил едва ли не подавиться отвратительным воздухом этого помещения. Крик рвался наружу, но так и застревал в горле, из-за чего казалось, что вот-вот и он задохнётся. До спины едва ощутимо коснулась рука в белоснежной перчатке учителя, который второй рукой продолжает протягивать хирургический инструмент: — Господин. Его шепот едва был услышан Минхёком. Тот снова жмурится и послушно принимает из его рук зажимы, после чего возвращается на прежнее положение, открывая полные слёз глаза. Опускает холодный медицинский инструмент к собственноручно сделанному разрезу и, стараясь, чтобы рука не так сильно ходила ходуном, расширяет его. — Если удалить эту часть крайней мышечной ткани, — вновь заговорил учитель, указывая скальпелем. — Это будет приносить дискомфорт и сбой в некоторых движениях. А если ещё убрать нижнюю центральную, то сгибать ногу самостоятельно и полностью он не сможет. Поначалу, нога будет болеть, организм будет пытаться восстановить недостающие элементы, но новые мышцы не могут вырасти. Они могут срастись, если их порвать или надрезать, но чтобы отрасли новые - нет. Поэтому, после болей, в тех областях потеряется чувствительность, и уже потом последует отказ. Вы должны удалить хотя бы одну ткань. Но, только осторожно, не заденьте суставы или сосуды, чтобы потом не делать ему переливание. Зафиксировав равнодушный ко всему инструмент так, чтобы рана была открытой, Минхёк принимает новый, но вновь не торопится применять его в действии. — Действуйте. — поторапливает Ёнри. — Господин? Вам нельзя так себя... После ненавистного слова "нельзя", Минхёк не выдерживает и психует. Сжав в руке лезвие, он вонзает его в раскрытые мышцы, не обращая внимание на вскрик и дёрганье прикованного, после чего, быстро покидает этот подвал, не слушая и окрики учителя. Охрана расступается, видя его злой взгляд и перепачканные в крови перчатки, которые он снимает на ходу и кидает в кого-то из этих мужчин. Никто не хочет нарываться на этого безумного ребёнка. Выбежав на улицу, тот чуть не падает, выплёвывая всё содержимое желудка. Охрана всё-таки подбегает, но Минхёк выпрямляется, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Не смейте подходить ко мне. — Господин, нам приказано вернуть Вас обратно. — Я приказываю обратное! — Господин... — Я сказал - не смейте! Не то я прикажу своему котику - убить вас, как только вернусь. Сделаете ко мне хоть шаг, я сделаю себе пару надрезов и тогда он станет убивать вас медленно! Тяжело дыша, он сделал два шага назад, убеждаясь, что охрана не последует за ним, после чего, развернулся и убежал.***
— Не холодно? Минхёк оборачивается и через тонированное опускающееся стекло, видит острую лисью морду. — Лисёнок! — Тебе рассказать о временах года? — осведомился хищник, медленно растягивая зубастую улыбку, наблюдая за выражением лица мальчишки. — Что? — Лето - самый жаркий сезон в году. Зима - самый холодный. Сейчас, только начало марта, который относится к весне, поэтому, ещё слишком рано для жары, а ты в одном камзоле. Не поторопился ли ты с раздеванием? Думаешь, лето так наступит быстрее? Твои синие губы говорят, что - поторопился. И нет, быстрее оно от этого не наступит. — Ки.. — Садись, я друзей не кусаю. Минхёк открывает дверцу автомобиля и садится рядом с хищником. Как только дверца за ним захлопнулась, послышались блокираторы, а машина уверенно поехала вперёд. Мин оглядывает лиса от кончиков ушей, до когтей. Он впервые за столько лет видит его полностью, без накидки. Лапы совсем тоненькие, чёрные, словно бы на них надеты чулки и перчатки. Шерсть тёмно-рыжая, более светлый живот плоский и немного впалый, невероятно пушистый хвост и острая морда, на которой снова, очень медленно, оголяя каждый острый зуб, расползается довольный оскал. Улыбка эта слегка жутковатая, словно бы тот готовиться загрызть кого-то, но всё равно притягивает взгляд и завораживает. Глаза же, опасно сверкают янтарём и не всегда понятно, хочет он на самом деле пережать своими клыками чью-то шею, или же нет. Он непременно является одним из самых прекрасных убийц. Наверняка у всех появляются не очень хорошие мурашки, кто хоть раз видел улыбку этого лиса. Весь его вид таит в себе непредсказуемость и опасность, а тягучий и сладкий голос, с некой хрипотцой, словно вводит в транс. Взрывная смесь, которая завораживает и манит на добровольную смерть. — Когда ты впервые убил? Кто это был? Хищник только шире оскалился, услышав этот вопрос, после чего облизнулся и выждав пару секунд, ответил: — В пятнадцать лет. Это были ребята, с нашего третьего двора. — А за что ты убил их? — Они тронули то, что принадлежит мне. Минхёк заметил опасный блеск в его глазах, но после заминки, всё равно продолжил: — У меня тоже есть пару таких "ребят". Значит, это нормально - желать убить тех, кто посягает на принадлежащее мне? — Ты утомляешь. Мин ещё с пол минуты ожидает дальнейшего ответа, но его не следует. Разве что хвост нервно дёргается, не предвещая ничего хорошего, и мальчишка отворачивается к окну. Лис же, молча сидит и лениво покачивает лапой, которую закинул на другую. А повернувшись к мальчишке, когда они встали на светофоре, заметил несколько капелек крови на его рубашке, что виднелась из расстёгнутого камзола. Острой морды снова касается оскал, а тягучий словно мёд голос, ненавязчиво наполнил тишину салона: — Ты не сможешь повзрослеть, если будешь слишком послушным и тихим. Иначе, весь твой не выраженный протест, может в будущем вырваться из тебя одномоментно. Словно взрыв. — Кажется, я чувствую, что и правда скоро взорвусь. — через несколько минут, тихо отвечает Минхёк, сжимая на груди одежду. — Мы прибыли. Дальше, я пока что не могу ехать. Хэвон, разблокируй двери. Послышался новый щелчок, но мальчишка не торопится покидать салон. Они сидят в тишине какое-то время, после чего, Минхёк всё-таки выходит из машины.***
Вонхо подавляет широкий зевок, что вызван сонливостью из-за весенних уколов, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на Ёнри, который маячит перед глазами, раздражая, и самому не начать ходить туда-сюда. Мужчина позвонил сорок минут назад и сначала начал обвинять в том, что он снова "похитил" Господина. Но после короткого разговора, примчался сюда, к школе единоборств, сообщая, что охрана повсюду уже ищет мальчишку и привезёт его сюда, так как у того по расписанию тренировка с Вонхо. Наконец, подъезжает карета и Ёнри тут же подходит к ней, причитая. Дверцы открываются и из них выходят два охранника, удерживающие брыкающегося и явно разозлённого Минхёка. — Пустите я сказал! Не слышите меня?! Я приказываю вам отпустить меня! Доведя его до дверей, они наконец отпускают мальчишку и тот, толкнув их, быстро заходит в помещение, приказав Вонхо через плечо: — Убей их! Тот переводит взгляд на этих охранников и даже как-то радуется, что это не Фил и Кайл, сжимая рукоятку. Он не говорит мальчонке о том, что у тех возможно есть семья, дети, что они просто выполняют приказ, ведь это их работа, а просто уверенно подходит, обнажая лезвие катаны. Охранники даже не успели отразить удар, падая на асфальт замертво. Вонхо хмуро прикрывает глаза, стоя над убитыми, а затем, кидает взгляд на Ёнри и быстро направляется к дверям, заходя в помещение. Он хочет отругать и высказать мальчишке всё то, что не нужно пользоваться положением и приказывать таких вещей, что это слишком жестко и неправильно, эгоистично. А встретившись с ним взглядом и увидев злые, но при этом напуганные и полные слёз глаза, откладывает свою испачканную кровью катану и подходит к нему, присаживаясь на одно колено: — Что произошло? Минхёк немного наклоняет голову вбок, заглядывая в его глаза. У Вонхо сильно расширены зрачки, и он понимает, что тот после уколов. Ведь уже весна. И за четыре года, он так же уже знает, что после них, тот становиться немного сонным, очень ласковым, но при этом и вспыльчивым. Поэтому, Мин поджимает губы и подрывается с места, наваливаясь на него, обнимая. Вонхо громко выдыхает, из-за неожиданного столкновения, затем обнимает в ответ, поглаживая по спине. Из-за этой успокаивающей ласки, Минхёк больше не может сдерживать слёзы и лишь сильнее жмётся, чтобы не заплакать в голос. Вонхо немного опускает голову и утыкается носом в его выпирающие шейные позвонки, глубоко вдыхая. Свой вопрос не приходится повторять дважды. Он уже и так понял, где мальчонка был и что делал, крепко сжимая челюсть. Запах жжёной плоти и крови чуть ли не перебивал запах самого мальчонки. — Киса.. — Минхёк вытирает лицо о футболку на его плече и утыкается носом в горячую шею, царапая короткими ноготками, которые чувствовались даже через ткань одежды. Все слова раздражения и злости у Вонхо гаснут, заменяя их необъятной нежностью к этому ребёнку. — Не бойся, мой маленький. Я здесь. Всё хорошо. — он прижимает его к себе ещё крепче, одной рукой продолжая успокаивающе гладить по спине, а второй, по мягким и взлохмаченным прядям волос, медленно водя носом по тонкой шее, обжигая своим дыханием нежную кожу. Минхёк постепенно успокаивается, а его худенькие плечи и тело расслабляются, из-за чего перенапряженные ноги не хотят больше стоять. Почувствовав это, Вонхо полностью садится на пол и мальчишка садится вслед за ним, на его колени, не желая обрывать объятий, в которых слишком хорошо и спокойно. Чувствуется крепкая защита, что прикроет, обережет, и не даст случиться чему-то плохому, прогоняя всю страшную тьму. Вонхо прикрывает глаза, не в силах обрывать дорожки, которые он медленно проводит носом по тоненькой шее, от плеча до мочки уха и обратно. Чувствует губами мурашки младшего и лишь сильнее вдыхает запах чёрных ягод, смешанный с отвратительным запахом жуткого подвала, где он однажды уже был его частью, но выбрался. А мальчонка так и продолжает оставаться в нём, что очень сильно злит. Ведь на это он никак не может повлиять. Тихое рычание вибрацией проходится по коже и Минхёк ёжится, из-за щекотки. Мурашки ещё сильнее покрывают его тело и он коротко смеётся, втягивая голову в плечи. Вонхо едва улыбается на его милую реакцию и оставляет едва ощутимый поцелуй под ухом младшего. Никакой пошлости, лишь любовь и нежность к ребёнку. Он готов чуть ли не замурчать, лишь бы успокоить его, чтобы тот не боялся и тем более не плакал. Чтобы поделиться сейчас слишком острыми - из-за блокированного гона - нежности, ласки, жара, что пылает в груди и, чувствами, которые младший вряд ли сможет объять, прочувствовать и понять. Но вот, ведомый своим желанием и некими инстинктами, Минхёк слегка отстраняется и проводит прохладными пальчиками по пульсирующей венке на горячей шее, чуть надавливая. Ведет дальше, поперёк, и чувствует под фалангами, как кадык дёргается под кожей, сглатывая. Переводит с шеи свой взгляд чёрных глаз в глаза напротив, вглядываясь в почти уже до предела расширенные зрачки, и чувствует как их обладатель напрягается, перестав гладить. — Что ты делаешь, Минхёкки? — удивлённый вопрос получился тихим и хриплым. Вонхо в панике начинает понимать, - в который раз окрестив себя ублюдком, - что сейчас вызывает в нём этот мальчишка. От таких его прикосновений, чувства и желания вмиг уходят слишком глубоко, становясь уже не теми, что должны и разрешены направляться в сторону младшего. Он сжимает руки в кулак, натягивая из-за этого расшитую ткань камзола на худой спине, не смея оторвать взгляда от обсидиановых глаз. Минхёк прижимается своим лбом ко лбу Вонхо, после чего, ласкается щекой о его скулы, совсем как несколько лет назад. — Котёнок.. — расслабленно выдыхает Вонхо, вновь поглаживая его по спине, мысленно ударив себя за вспыхнувший внутри пожар и тупые мысли. — Нет. — машет головой Минхёк и снова поджимает губы, пытаясь спрятать лицо. — Котики умеют мурлыкать. А я - нет. Но ты можешь, а так и не замурлыкал мне. Они оба бы удивились, узнав, что чувствуют сейчас одно и тоже. Но, если у старшего было непринятие своих чувств к мальчишке, так как тот слишком уж юн и невинен к этим самым чувствам, то младший, наоборот, жаждал постигнуть это неизвестное и так сильно тянущее его. Он не понимает что это, но точно знает, что получит это желаемое, потому что иначе нельзя. Потому что он всегда будет получать то, чего хочет, и что принадлежит ему. И если в мыслях у Вонхо снова метятся как можно мягче и понятнее объяснения про мурчание, то у Минхёка совсем наоборот. Он чуть ли не до истерики хочет услышать его и, в силу своей невинности, не видит в этом ничего такого, что могло бы помешать звучанию такой мелодии. Единственное, что у него в мыслях по этому поводу, так это то, что он обещал хорошо учиться, но при этом сбежал сегодня с практики, так и не завершив её. Может, поэтому киса не мурчит ему? — Я.. — Минхёк запинается, набираясь смелости, после чего, прямо смотрит в тёмные глаза напротив и как можно тверже и уверенней произносит: — Я больше не сбегу. Сдам все уроки и ты замурлычешь мне. Знай. Вонхо выдыхает, стараясь не смотреть на него с жалостью, осознаёт, с каких "уроков" тот сбежал сегодня, и хмурится, желая сказать младшему, что не в этом дело. И что эти отвратительные "уроки"... мысли прервались. Мягкие губки накрыли его собственные. Прижались робко, но крепко. Чем руководствуется этот мальчишка, что поступает так? А чем руководствуется он сам, если прямо сейчас прикрывает глаза, едва ли смяв его слишком нежную нижнюю губу, не смея больше делать каких-либо движений? Минхёк ещё шире распахивает глаза, чувствуя, как по его нижней губе проносится некий разряд. Слабый, но вызывающий необычную волну мурашек, от такого нового ощущения. Два года он не прикасался к горячим губам. И хоть сейчас сделал всё тоже самое, что и раньше, но почему-то ощущения как-то изменились. Он инстинктивно сжимает пальцы на изгибе широкой шеи, чуть царапая этим, из-за чего горячие руки очень крепко прижимают его к груди. Уже очень давно Минхёк не целовал и оказывается, этого безумно не хватало. Ничего такого сверхъестественного, просто младший всегда выражал так свои чувства и эмоции. Вонхо отстраняется от прижавшихся к нему мягких губ, целует Минхёка в щёку, у мочки уха, в шею, и ещё сильнее прижимает к себе, так же как и он до этого ласкаясь щекой о мягкие волосы. Минхёк уже чувствует, что ещё немного и его рёбра затрещат, так крепко его вжимали к себе горячие руки. Но, он ничего не говорит, замерев и боясь прервать, ведь киса ещё никогда так не ласкался. Сидеть так становится жарко из-за исходящего жара от крепкого тела. Минхёк уже чувствует, как по виску стекает капелька пота, когда Вонхо ослабляет свои объятия и проводит ладонью по взмокшему лбу мальчонки. — Кис, ты горишь. — в пол голоса и удивлённо говорит Мин, ощущая слишком сильный жар от него. А тот действительно чувствует, что сгорает от нахлынувшей нежности к младшему. Хочется его укутать в плюшевое одеяло, чтобы виднелся только носик и блестящие чёрные глаза, зацеловать всего, приласкаться и показать всё только самое прекрасное и красивое этого мира, который к сожалению, является к мальчонке только кровью, смертями и болью, разбавляя это всё золотыми вышивками и толпой слуг. — Держи своего внутреннего зверя при себе, Хос. Ребёнку всего лишь двенадцать лет. — Хёнвон? — удивляется Вонхо. — Что ты здесь делаешь? — Видимо, спасаю тебя от тюрьмы, извращенец. Вонхо усмехается и отстраняет от себя младшенького, который тут же недовольно нахмурился, явно не желая разрывать объятий и вставать с его колен. Но его об этом не спрашивают и ставят на ноги. — Я не ребёнок! — возмущается Минхёк, сверкая глазами. А Вонхо треплет его по взмокшим волосам на макушке и отправляет в душ, но Мин перехватывает его руку и кусает, после чего, с недовольным видом идёт мыться. — Не называй его так при нём, мне ведь за это достаётся. — говорит Хосок, потерев место укуса. — Как ты себя чувствуешь? Он оглядывает Хёнвона и немного хмурится. Тот расслабленно стоит в сером костюме, облокотившись плечом о стену. У него безупречная укладка, тонкая и длинная цепочка в ухе, мягкая улыбка на губах, но выглядит он при этом ужасно измотанным и уставшим. — Нормально. Как и всегда. — пожимает плечами Хёнвон, и заметив, что Вонхо собирается продолжать эту тему, переводит её в сторону: — Так что ты, извращенец такой, намеревался делать, усадив Минхёка к себе на колени? — Иди ты. Сам извращенец, если видишь в этом что-то такое. — усмехается Вонхо и толкает Че в бедро своим хвостом, а затем становится серьёзным. — Не знаю, что со мной. Мне вдруг захотелось.. а, неважно. Что с твоим расписанием? Он соскучился по Хёнвону и ему безумно хочется его обнять, поцеловать, но он не стал рисковать делать это, так как Минхёк мог в любой момент выйти и увидев такое, закатил бы истерику. А расстраивать младшего совсем не хочется. Поэтому, они просто стояли рядом и тихо разговаривали. Оказалось, что у Хёнвона небольшой отпуск и Вонхо предложил ему куда-нибудь съездить вдвоём, а лучше всего слетать, зная, что тот очень давно мечтает покинуть пределы империи. — Было бы здорово, но ты же прекрасно понимаешь, что это не получится, — улыбнулся Хёнвон и ненадолго перевёл взгляд на свой хвост, который Вонхо подцепил своим хвостом, обвивая. — Меня в любой момент могут выдернуть, а у тебя контракт, да и каникулы сейчас у твоего школьника. — Ничего страшного. Думаю, хотя бы тройку дней выкроить уж точно сможем. Ты очень бледный, Хёнвон. Тебе нужно хорошо отдохнуть. Я вечером посмотрю билеты и... — Киса-а-а-а! — Билеты, и... — Ки-и-и-ис! Вонхо вздохнул и быстро пошел в душевую, под смешки Хёнвона. Минхёк невинно хлопал ресницами и недобро сверкал глазами, высунув мокрую макушку из ограждения душевой кабинки. Видимо, всё ещё был обижен, что его назвали ребёнком. Он скромно указал на полотенце, до которого не мог дотянуться, и попросил не уходить, пока не оденется. Вонхо сел на узкую лавочку, подвинув вещи младшего, и отвернувшись, стал ждать его, размышляя о том, куда лучше всего посмотреть билеты.