У пиздеца глаза карие.

      После того разговора с Сашей, Алисе стало ничуть не лучше. Искренно-гопничья, хоть и толерантная к некровному близнецу, натура упорно отказывалась признавать в себе недружескую симпатию к девушке. К девушке, у которой есть парень! К пятикурснице, блять! «Так проебаться могла только я», — думала Алиса в одну из ночей, проведённую у Санька с Гошей дома. Они все вместе выпили по банке какой-то терпкой хуеты, от которой у Рыжевской до сих пор першило в горле. Потом побазарили за жизнь. Алиса сидела, свернувшись тревожным комком, у Санька под боком, и то и дело жалостно стреляла на него своими невозможно-синими глазами. Саша Огоньков — парень не глупый, хоть и ёбнутый на голову. Фамилия на его характер, что ли, повлияла, но сейчас в нём пылало пламя искренное и братское. Такое, от которого скручивало внутри попьяне даже сильнее, чем на свежую голову. Хотя, когда там у них с Алисой голова свежая бывает, когда у обоих — что ни день — то новая хуйня. А у Рыжевской эта хуйня ещё конкретное обличие приняла, характер, голос… Манеры ебучие, итить их через капот жигуля. Вот Саня и гладит Алису, как одичалого зверька, пропускает сквозь тонкие пальцы её жёсткие светлые вихры и по-братски в макушку целует, чтобы та успокоилась. К Саше хочется крепко прижаться и сидеть вот так, греясь теплом его, и плевать даже на то, что он такой угловатый и тощий, и что даже сквозь пьянь это ощущается. Алиса сама угловатая и тощая, что непонятно, откуда вообще мясо на причинные места взялось, или его только на них и хватило? Саша шутит, что это у них с Алисой семейная такая худоба. Не смертельная, но и не эстетичная нихуя. Не стройность, а именно худоба.       Парни тогда, по мыслям Алисы, уже спать легли, так что она позволила себе достать пачку сигарет, первую попавшуюся под руку разяве-продавщице в замызганном ларьке, и купленную за полценок. Дымок отдаёт вишней, что Рыжевскую приятно радует, нагоняя воспоминания о своём кареглазом, главном в жизни проёбе. У Олеси были два основных парфюма: жасминовый — на всякий официоз и мероприятия, и вишнёвый — на повседневку. Для Алисы они натурально воняли спиртягой долгое время, прежде чем она научилась различать нотки ягод и цветов. А когда научилась — занюхалась ими до усрачки. Даже себе купила освежитель с жасминовым запахом, меланхолично игнорируя Дашкины расспросы. Много что эта Дашка понимает — так думает Алиса, делая очередную затяжку и не выпуская дым сразу, давая горьковатым вишнёвым ноткам пощекотать нёбо. — Лис? Ты чего тут? — голос за спиной принадлежит Гоше, который, как ни странно, не спит. А должен! Должен спать! — Да хуйня вопрос, щас лягу, — щерится Алиса, оборачиваясь, однако же, Игорь уже подходит и облокачивается на задрипанное перильце. — Что случилось? — Хуйня, говорю же, — молчание длится ровно минуту, а сердце Алисы вдруг заходится в диком ритме. Пьяная башка не думает вообще, а ошмётки мыслей путаются в свалянных, как шерсть дворняги-беспризорника, волосах. Алиса никогда не нажиралась, а тут одна банка ебошит так, что и Гошан вдруг кажется невъебенно-притягательным. Или это просто Алиса не может и не хочет принять себя. Пока не может точно. — Го поцелуемся? — Ну го, хуле, — Алиса хватает Гошу за плечи и прижимается своими губами, растресканными, к его, чуть липким, от гигиенички что ли. Сразу приоткрывает рот и делится, если не остатками дыма, то точно никотиновым запашком с оттенком вишни. Так, чтобы поутру даже на опохмельную голову этот злоебучий поцелуй запомнить. В голове остаются одни маты, особенно, когда Игорь, ненавязчиво так, замочком сцепляет руки у Алисы на поясе.       Кажется, после этого они начали типа встречаться. И теперь Алиса волком выла, когда чёрт её возьми, Олеся появлялась в поле зрения. Когда она с Гошей целовалась, в голове отчётливо рисовалась Александрова с её едва подкрашенными губами и не сходящей с них полуулыбкой Джоконды, ебать, Мона Лизы. Гоша видел, что не так что-то, а вот что именно — в толк взять не мог. Он ей, вроде, и пивко, и сигареты эти, с вишнёвым фильтром, покупает, чё ей ещё от жизни надо? Потом как-то додумывает, что наверное, романтики. Покупает тогда, не скупясь, тринадцать белых роз и тащит Рыжевскую на крышу. И на крыше Алиса даже, наконец, забывается, думая, что всё это сладкое наваждение с Олесей — просто глюк на фоне заёбанности от учёбы. На время становится легче… До первой встречи снова, в институте, до первой улыбки, до первого «привет, Лисёшка», до первого, блять, объятия. Алиса хочет расхныкаться, потому что её накрывает таким стыдом перед всеми. Перед Олесей, за каждую свою фантазию, за каждый мокрый сон о ней… А они, чёрт бы их побрал, были. И Олеся в них была такая, блять, реальная, так сумасшедше пахнущая жасмином, что Алиса, просыпаясь среди ночи, не могла сразу осознать грани между реальностью и сном, и лишь сделав пару глубоких вдохов, разрушала эфемерную жасминовую иллюзию. Стыдно было перед Гошей, опять же, за иллюзии. За то, что целуя его, кайфовала Алиса только когда Александрову на его месте представляла. Он просто слишком хороший пацан, он не заслужил такого дерьма… А ещё стыдно было перед Сашей, который в Игоря был влюблён нежно и искренне, и не дай боже он бы узнал, что Рыжевская его краша вот так нагло, зная, увела, да ещё и не из чувств, а чтобы отвлечься. Всё это Алису настолько убивало, что она хотела плакать, а слёзы, как назло, не шли из глаз. Только в висках стучало.       Олеся, естественно, видела тоже, что с Алисой не то что-то, и ей хотела честно помочь, если то было в её силах. Нет, ну правда, за всё время общения у пятикурсницы сложился устойчивый образ грубоватой оптимистки. И видеть Алису подавленной было невозможно. Даже когда она, наученная каким-никаким временем на актёрфаке, пыталась ей, Олесе, показать, что всё в порядке, и натянуто скалиться. — Лиск, давай прогуляемся? — предложила Александрова как-то раз после пар, когда Рыжевская выглядела особенно заёбанной, и даже уже не пыталась наиграть какие-то там счастливые эмоции. — Ну го, бля, хуле, — совсем без эмоций согласилась Алиса, выбрасывая в мусорку стакан из-под кофейца. Олеся взяла её за руку и уверенно, цокая каблуками, повела в ближайший парк. Для Александровой это место было наполнено самыми приятными воспоминаниями: тут она встретила своё непутёвое чудо, с которым планировала сегодня объясниться, наконец, тут она у него вату сахарную украла… Кстати, о вате. Леся подходит к ближайшему передвижному ларьку и покупает две, от чего у Алисы в голове снова ни одного цензурного слова не остаётся. Что это, блять, за сраный аттракцион невиданной щедрости? Олеся её вообще свести с ума хочет, или что? Вот, они идут по парку и Александрова без вопросов, в лоб, на выдохе говорит: — Рассказывай. — Чё рассказывать? — в миг теряется Алиса. А действительно, что рассказать? Как она голову теряет каждый раз, когда эти глаза цвета настоящего кофе, прямо в душу ей уставляются, или может, как она посреди ночи просыпается, ловя себя на очередном сне, в котором Олеся её целует так, что хоть наизнанку выворачивайся? О чём тебе, блять, рассказать, обожествлённое ты существо? — Почему ты такая убитая? — С хуя ли? — Я не слепая, Алис. Не выражайся, пожалуйста. — Да хуйня… В смысле, фигня вопрос. Так. Свои заёбы. Проблемы, то есть. — Не хочешь поделиться? Может, я помогу чем? — Нет. Ты мне точно не поможешь, — говорит, как отрезает, Алиса, прерывая диалог.       Они расходятся, так ничего и не прояснив. Алиса приходит к Саше, утыкаясь ему в плечо, и наконец позволяя себе разреветься. Слёзы, впервые за долгое время, свободно бегут по щекам, оставляя на них узкие мокрые полосы и стягивая неприятно кожу. А Олеся возвращается домой, где её встречает Стас, с порога тыкая ей в лицо Феню. — Убери от меня свой пылесборник! — привычно возмущается девушка и смотрит на юношу смеющимися глазами, хотя впереди у них тяжёлый разговор за столом в кухне. Стас прекрасно это видит. И он так же прекрасно готов к нему. — Я хотела бы поговорить о нас, — тихо и решительно начинает Олеся, вспоминая всё, о чём они с Алисой вот тут, на кухне говорили. — Мгм, — Стас напряжённо сводит брови. — Говори, — морально он готов ко всему. К тому, что Олеся сейчас скажет что-то в духе «нам стоит расстаться» или «я влюбилась в Рыжевскую» (это он, кстати, даже немного ожидал, ибо разговор о вихрастом несчастье с голубыми глазами заходил часто), но… Нет, он не был готов к тому, что Александрова вдруг порывисто схватит его за руку и уставится своими бездонными глазами на него. — Мне кажется, Стас, слово «свободные»… Оно мне не нравится, — решимость волнами отлива отходит всё дальше и дальше от сознания и голоса Олеси. — Я не хочу свободных отношений, Стас. — Олесь? — Давай просто будем вместе? — с какой-то даже мольбой тайной, шёпотом предлагает девушка. Она не боится ничего, однако же, ей важно слышать правду. Но Стас молчит, а потом, так же порывисто, заключает уставшую от нервотрёпок Олесю в объятия. — Почему ты молчала раньше? — Я думала, что тебе хорошо и… — Мне хорошо, когда ты улыбаешься, воровка-морковка, — смеётся Стас. Олеся впервые за долгое время чувствует себя на сто процентов счастливой и спокойной. Теперь, она знает, она будет приходить домой, и её будут ждать. Стас и Феня. Маленькая, но всё-таки своя, Олеся в мыслях ласкает это слово — семья.       А вот ночью не спится. Стас, уютно устроивший свою колючую голову на груди у Олеси, тихо сопит носом, Феня мерным тихим моторчиком мурчит на коленях. Но мысли сейчас не здесь, не в спокойной спаленке, разделённой на троих… Они перебегают в парк, вертясь вокруг съёжившейся фигурки Алисы, которая кажется ещё более маленькой и запуганной рядом с огромным облаком сахарной ваты. Олеся не дура, она прекрасно понимает, что с её подшефной происходит. И даже знает, что она сама тому причиной. Слишком предсказуемо, пусть и не так, как с кем-нибудь ещё до неё. Ни Ника, ни Даша — никто не вёл себя ТАК, но с Алисой вышло всё равно просто. Она старалась сделать всё, лишь бы не дать Александровой повода для волнения. Чтобы та не подумала чего на себя… «Бедная девочка» — думает Олеся, осознавая прекрасно, что она опять на перепутье. Ведь вроде и надо ей мозги вправить, чтобы не мучилась зазря надеждами, а нельзя… «Это же Алиса» — единственная мысль, которая более-менее смахивает на аргумент. Просто это Алиса и с ней нельзя так, как с остальными. А ещё у неё глаза глубокие и грустные, но это дело десятое. Олеся целует спящего парня в макушку и, наконец, сражённая тяжёлыми мыслями, засыпает.       А Алиса стоит на балконе у Сашки с Гошей, стоит босиком и курит сигареты с вишнёвым фильтром. Она крутит у себя в голове весь этот день, Олесины участливые интонации… И ей кажется, что всё хорошо и спокойно. Ненадолго, но хотя бы сейчас. На ночь точно. А с Гошей порвать надо, пока не поздно. Пока он не влюбился, и пока не узнал Саша. Думает Алиса о всяком пиздеце, а в основном о том, что глаза у пиздеца всегда карие, и это просто блятский закон жизни, и никуда от него не деться.