У пиздеца глаза карие.

      Алиса даже не успела осознать, когда всё пошло не так. В то утро, проснувшись у Олеси на диване, она как и в прошлый раз, приготовила какой-то простенький, но вкусный завтрак и долго шумела дверцами ящиков, в поисках кофейника. Олеся тогда встала поздно, паре ко второй-третьей, видимо, всё-таки коньяк сделал своё дело, и пришла в кухню с небрежно растрёпанными волосами, зевая и протирая глаза ладонью. На ней была вчерашняя измятая рубашка, расстёгнутая наполовину. Это были те детали, которые Алиса ясно помнила. Увидев Рыжевскую у плиты, хозяйка квартиры сонно и ласково улыбнулась ей, подходя ближе. — Доброе утро, Алиск, — говорила Александрова тихим голосом, практически шёпотом. За завтраком она то и дело благодарит гостью, а после и вовсе смотрит в упор. — Спасибо, солнышко. — Да за что? — Да за всё. Что ты у меня такая… Хорошая, — нарочно выделила Олеся слово, а потом обняла Алису крепко-крепко, и Рыжевской подумалось, что это самое долгое объятие в её жизни. Она просунула голову Лесе под локоть, наклонившись, и издала какой-то странный и милый донельзя звук. В тот день они пришли к третьей паре, за что Александрова ни себя, ни Алису, как ни странно, не винила, а когда Ника с Дашей начали расспрашивать, какого же чёрта Олеся-я-никогда-не-опаздываю, припёрлась так поздно, та покачала головой, привлекая рукой Рыжевскую к себе, дабы снова обнять. Ей не хотелось ни перед кем из подруг объясняться, ей хотелось, почему-то, поскорее от них отойти. Нет, вы не подумайте, они ни в коем случае не расстанутся и не поссорятся. Просто сейчас Александровой было нужно то, чего ей ни Ника, ни Даша дать не могли. А именно — ей нужна была поддержка и объятия, а ещё слова. Нужные слова, а не сухая правда. Ника бы обязательно, услышав эту историю со Стасом, цокнула языком и начала бы шарманку про «а помнишь…», а Даша бы сухо заметила, что Олеся сама виновата. Леся и так знала, что сама, и это обижало её. Она не любила быть виноватой. А Алиса, между тем, находила именно те слова, которые действовали правильно, успокаивающе, и обнимать её было приятно, и одновременно хотелось откормить. Вроде же умеет готовить, что ж такая худая тогда? Перед тем, как разойтись, Олеся ещё раз поблагодарила Рыжевскую и взъерошила её волосы.       И всё. Дальше они просто общались. Как раньше. Но в какой-то момент всё сломалось. Нет, не в какой-то. Этот момент Алиса помнила особенно чётко. Время было горячее, экзаменационное, когда «шефы», готовясь к своим, должны были ещё и помогать подопечным. Лиса до сих пор не могла понять своей растрёпанной головой, какими словами Леся уговорила ректора и преподов на тот чёртов трюк, и даже уже забыла, с чего всё началось… — Лисёш, у меня скоро отчётник по режиссуре. Надо коротенький сценарий написать, а потом… — А мне скоро сдавать актёрское, поможешь выбрать сюжет, не могу найти себе подходящий образ. — Образ куста. — Я серьёзно! — Я тоже, Лисёш, я тоже.       Сценарии Леся писала просто великолепные, особенно исторические… Вот только Лиса никак не ожидала, что ей выпадет роль рыцаря, посмевшего посягнуть на честь Её высочества. «У тебя голос прокуренный, то, что надо». Лиса нервничала. Дебют, как никак, так ещё и Леся будет с ней на сцене… Чёрт, как же она боится опозориться. — А если я забуду слова? — Начинай плести что-то по смыслу. Главное — не теряй нить. В конце я отрублю тебе голову. — Чего?! — Больно не будет. — Ну спасибо…       Где они только не репетировали: и в аудиториях, после пар, и в коридорах, а один раз даже выбрались на крышу ВГИКа. Солнце освещало светящиеся счастьем Лесины глаза, и они казались не карими, а золотыми. — Ты не станешь молить о пощаде? — Нет, пускай небеса меня судят… — Громче, Лис… Страха нет даже тени во взгляде. — Я желаний бояться не буду. — Громче, Лисёш, больше эмоций. Покажи мне эту любовь. — Я желаний бояться не буду! — Прекрасно…       Когда Лиса увидела Лесю в костюме королевы, у неё чуть не отнялся язык. Красная мантия, пышное платье, завитые волосы… Диадема… Сценический макияж сделал её лицо аристократично-бледным и строгим. — Ты, презренный, пади на колени! — повелевает Леся, поднимая руку. Лиса, в бутафорских доспехах, покорно опускается, и смотрит на Лесю снизу вверх, с немым восхищением. Ей кажется, что она могла бы вечность простоять на коленях, если б ей позволили любоваться Александровой. — Принимай свою смерть. Если хочешь, Шанс даю на желанье последнее.       Лиса дрожит, смотрит прямо Лесе в глаза. «Громче!»… — Мне не страшно, но пусть в моей крови, Будет Ваша ладонь, Королева. — Дерзновенный! — Простите… — Не стоит. Я исполню твоё пожелание. — Королева… Скорее, любовью, лишь сильней с каждым мигом страдания.       Глаза Лисы горят огнём, она вдруг осознаёт, что её слова словно бы передают её саму… Что за сумасшествие? — Так ты любишь? — Давно, Ваша светлость. — Ты безумен. — Я знаю, поверьте. — Ты лишь губишь себя беззаветно… Что ж, пади же, пади на колени.       Леся заносит меч, и делает им резкое, отточенное движение, которое они репетировали больше всего раз. Шлем с головы Лисы слетает, а сама она падает, закрывая глаза. И смешно, что у умершего персонажа так быстро бьётся сердце. А Леся права, больно не было… Три. Два. Один.       Раздаются овации. Рыжевская не верит своим ушам. Они справились, справились! Леся протягивает ей руку, Лиса встаёт, они кланяются и быстро сбегают со сцены. — Ты умница, Лис. Твоей игре хотелось верить. — А это не сложно, когда играешь то, что знаешь по себе. — Что ты имеешь в виду? — Ничего, Ваше высочество, ничего…       Именно в тот день внутри Алисы зажглась искорка. Искорка симпатии не дружеской, совсем не дружеской. И теперь всякий раз, когда речь заходила о Стасе, или тот «чисто для виду» приезжал, чтобы забрать Лесю из института и чмокал в щёку, внутри Рыжевской всё переворачивалось от даже не ревности, а негодования, что такой чудесный человек, как Александрова, вынужден страдать от одиночества, а на людях мило улыбаться. Ну и ревность, конечно… Лиса знала, что ей ничего не светит, и что Олеся вот так, в щёчку, половину ВГИКа, если не весь, перецеловала, и всё равно. Неприятное, скребущее ощущение… Сперва Рыжевская даже не понимала, что это ревность, а когда поняла… Господи, сколько же ей потребовалось времени, чтобы осознать эту, доселе тёмную и неизведанную сторону себя. В этом деле ей очень помог Саня. Он как-то раз чуть подольше задержался на заброхе, чтобы побазарить с некровной близняшкой, и тогда Алиса позволила себе разреветься ему в плечо с жалостным «я лесбияааааааанка». Саня долго гладил Рыжевскую по пушащимся волосам, что-то спрашивал, и, конечно, рассказывал, как болезненно ему давалось принятие себя. — Я не хочу, Лисыч, чтобы у тебя было так же. Я знаю, что это сейчас… Ну, вряд ли поможет, но… Ты абсолютно нормальная. — Правда? — Ну я же нормальный? — Нет. — Ах ты!       Дружеская поддержка это всегда очень важно, особенно в трудные моменты. Саня всякий раз мог утешить Алису и заставить её смеяться. В общагу Рыжевская в тот день вернулась даже раньше обычного, но Даша уже спала. Алиса молча переоделась и уже легла в кровать, как вдруг телефон, зажатый в руке бзыкнул, и на экране блокировки высветилось уведомление из ВК. «Доброй ночи.)» от Олеси. Девушка смахнула по экрану, быстро набрала ответ, и бросив гаджет под подушку, завалилась спать. Эта ночь у неё точно будет доброй.