Идеальный шторм

Если бы Бобби спросили, что было потом, он бы только пожал плечами. События закрутились, навалились всей своей тяжестью и неотвратимостью, как наваливается тяжёлый мокрый снег горной лавины, подхватили его, Ханбина и Раона – и потащили вниз по склону. Конечно, далеко не всё из того, что произошло за следующие несколько месяцев, можно было считать бедой вроде схода горной лавины. Случилось и много хорошего, но в таком потоке Бобби просто не успевал анализировать свои чувства и разбирать происходящее на составляющие. От его брата ушла жена. Бобби и рад бы был думать, что наконец-то, но на Раона было чертовски больно смотреть. Он, конечно, бодрился и держался, старался не показывать виду, но Бобби и так понимал, как сильно тот переживал. И как винил себя, как накручивал и как думал раз за разом, что, может быть, всё ещё можно было бы вернуть. Бобби пытался с ним говорить, искать правильные слова, поддерживать и развлекать, но на этот раз у него выходило не так, чтобы очень хорошо. Наверное, Раон впервые не чувствовал в нём искренности. Сам Бобби считал, что так было только лучше для всех. Он считал Раона достаточно взрослым и сильным, чтобы со временем справиться с этой бедой, он желал брату лучшей судьбы и не особо хотел думать о том, как дальше сложится жизнь его бывшей невестки. Зато Ханбин, похоже, точно знал, что нужно было делать. Он не пытался взывать к голосу разума, не напоминал, что Раон уже взрослый и может со всем этим справиться. Вместо этого он в любое время подставлял плечо, позволяя выплакаться, подавал Раону бумажные платочки и выслушивал его пространные и полные жалости к себе монологи. Сначала Бобби думал, что Ханбин делал только хуже. Что он позволял Раону глубже утопать во всём этом, но зима закончилась, а на смену ей пришла неожиданно тёплая весна и солнце. Причём, случилось это не только снаружи, но и внутри, в том числе и у Раона. Выплакавшись и высказав своему благодарному слушателю всё, что накопилось за долгие годы, Раон смог наконец расслабиться и перевести дух. Разделив своё горе, он словно перенёс болезнь и начал поправляться. Бобби всё чаще слышал его настоящий искренний смех и с каждым днём получал всё больше отдачи на каждое своё предложение. А ещё Раон всеми силами помогал на стройке. Его желание как можно скорее закончить работу и переехать было таким ощутимым, что Бобби мог бы потрогать его руками. Ему и самому не терпелось стать наконец хозяином, увидеть свой дом не только на бумаге, но и на своей земле. Он уже всё продумал до мелочей. Какие комнаты там будут, какая кухня, где будут храниться дрова для камина, как будут заезжать машины в гараж. Машин в его фантазиях было непременно две, потому что Ханбин за эти месяцы стал буквально неотъемлемой частью не только жизни Бобби, но и его самоощущения. Он не мог думать о себе так, чтобы при этом не думать о Ханбине. Он смотрел на солнце, а видел Ханбина в ярко-жёлтой толстовке, когда тот перебирал клавиши старого школьного фортепиано. Он смотрел на глубокие царапины на крыле своей машины – он так и не добрался до сервиса, чтобы заделать их, – а вспоминал при этом испуг в глазах Ханбина и силу, с которой его пальцы сжимали Бобби руку. Бобби мог продолжать так бесконечно. Ханбин присутствовал в мыслях о доме, гараже, устройстве двора и выборе материалов для ограждения. На вкус Ханбина Бобби опирался, когда возился с отделкой комнат, выбором мебели и всяких мелочей, из которых и складывался уют. Чем ближе становилось лето, тем яснее Бобби понимал, что он просто дышал Ханбином, он жил им одним, постепенно вытеснив из своей системы ценностей всё остальное. Он даже немного ревновал к нему Раона, хоть и ругал себя за такое малодушие. Наверное, это можно было назвать помешательством. Впрочем, Бобби объяснял это для себя иначе. В отличие от большинства счастливых и любящих людей, он точно знал, сколько именно счастья ему ещё осталось. Бобби только что дни в календаре не зачёркивал и каждый вечер с ужасом ожидал, что Ханбин скажет что-то вроде: «Я наконец нашёл работу… Это в Монреале». Или в Торонто. Или за Полярным кругом… Место не имело значения. Да даже Эдмонтон, до которого было каких-то – в масштабах Канады – это сущий пустяк – четыреста километров, становился непреодолимой преградой. Новая работа для Ханбина означала новых людей, новые интересы и постепенное угасание той связи, что между ними установилась. Бобби уже сейчас чувствовал себя той знаменитой на весь мир японской собакой, которая каждый день провожала хозяина на вокзал, чтобы в один из дней проводить навсегда. Он не ждал, что ему потом поставят памятник или про него и его разбитое сердце снимут фильм. В конце концов, в этом мире было полно разбитых сердец, полно людей, которым и на сотую долю не досталось того, что уже получил от жизни Бобби. А он получил уже немало. Ведь правда? Каждый раз Бобби заставлял себя думать об этом. У него была вполне себе хорошая семья. А сейчас, без невестки, до этого успешно отравлявшей всем жизнь, она стала неожиданно ближе и дружнее. У него был замечательный племянник, которого Бобби любил как собственного ребёнка, а может, и больше. У него был собственный дом, со дня на день готовый открыть ему свои двери. У него была работа, которую он любил, несмотря на все риски и огромную усталость после выматывавших ночных смен. У него был этот суровый и не самый дружелюбный город, в котором он родился, вырос и в котором собирался прожить всю свою жизнь. А ещё у него была любовь. Не слишком романтичный прежде Бобби чувствовал эту любовь постоянно. Он наконец начал понимать, о чём пелось в каждой первой песне, что без конца крутили радиостанции, о чём писалось в большинстве книг и рассказывалось в кино. У него даже сердце болело по-настоящему, когда он смотрел на спавшего Ханбина по утрам в те редкие выходные дни, что у них совпадали. Новоселье получилось шумным, весёлым и затяжным, потому что большинство друзей Бобби работали вместе с ним на станции, а значит, никак не могли собраться в одно время и в одном месте. Зато все они оценили баскетбольную площадку на заднем дворе и взяли с Бобби обещание, что тот вернётся в игру, которую за своей любовь и стройкой порядком позабросил. Бобби с лёгкостью обещал начать тренировки, приглашал парней заходить почаще, а сам всё больше смотрел на Ханбина, словно старался запомнить его в этих стенах. Ханбин обживал кухню и спальню, недоверчиво трогал клавиши совершенно нового фортепиано, которое Бобби купил как бы для Раона, и даже в начале мая по вечерам разжигал камин и сидел возле него на полу, глядя в огонь и думая о чём-то своём. В один из таких вечеров Бобби наконец услышал то, чего так боялся. Услышал и, пожалуй, выдохнул с каким-то облегчением смертника, узнавшего, наконец, дату своей казни. - Мне прислали приглашение на собеседование, - очень тихо, словно он сам в это ещё не верил, сказал Ханбин, когда Бобби опустился рядом с ним на ковёр у камина. - Хорошо, - Бобби немного подумал, а потом добавил: - наверное. Не хочешь рассказать? - Пока особо нечего рассказывать. Это в Калгари… - Семьсот километров… - Семьсот тридцать, - уточнил Ханбин. - Да, это важно, - Бобби кивнул. – И когда ты поедешь? - Как только договорюсь с руководством школы, мне понадобится минимум два дня на всё про всё, - Ханбин явно долго об этом думал. Пока Бобби лелеял свои мечты о счастье, которого быть не могло, Ханбин трезво и хладнокровно планировал свой отъезд. Наверное, если бы Бобби был устроен чуть сложнее, организован тоньше и чувствительнее, он бы считал это побегом, предательством по отношению к себе. Но он смотрел на жизнь просто и всё понимал. Ханбин его предупреждал. А ещё Ханбин умел держать своё слово, что Бобби в людях ценил и уважал. Ханбин его любил, Бобби в этом не сомневался. Но не мог же Ханбин положить всю свою жизнь на жертвенный алтарь этой любви! В конце концов, в этом просто не было нужды. Они оба были взрослыми людьми со своими обязанностями и ответственностью. И каждый жил так, как понимал эти обязанности. Ханбин не должен был приковывать себя к маленькому чахлому городку, если ему там было плохо. Бобби не должен был бросать Раона и родителей, бросаясь за любовником. Они оба собирались поступить как взрослые и разумные люди. - Хочешь, я тебя отвезу? – предложил Бобби неожиданно даже для самого себя. – Мне не сложно. И тебе не будет скучно ехать одному в такую даль. - Есть же самолёт, - Ханбин посмотрел на Бобби с удивлением. - Хорошо, тогда я провожу тебя в аэропорт. И встречу, - Бобби придвинулся ближе и подтянул Ханбина к себе. Тот только недавно перестал мёрзнуть и сменил бесконечные свитера и толстовки на футболки и майки. Смотреть на Ханбина в них было приятно и, отчего-то, совсем немножечко больно. Бобби смотрел, любовался чистой, прохладной на вид кожей и пользовался любым предлогом, чтобы поцеловать. В щёку, в шею, в плечо, ему не важно было, куда именно. Ему просто нравилось ощущать чистую, упругую кожу Ханбина под своими губами. Иногда, вот как сейчас, например, ему нестерпимо хотелось кусаться. Хотелось уложить Ханбина спиной на пушистый ковёр, навалиться сверху и буквально впиться зубами в его шею, где под прозрачной кожей трепетала синяя жилка. Бобби подумал вдруг, что раньше он никогда так не делал. Он не знал почему и не мог придумать, почему, собственно, нет. Поэтому он ловко подставил ладонь под затылок Ханбина, и вскоре тот уже лежал на ковре, а Бобби нависал над ним, облизывая губы. - Раон дома, - хрипло пробормотал Ханбин, не предприняв, впрочем, ни единой попытки к бегству. - Хорошо, - Бобби кивнул. Он принял информацию к сведению, но она никак не повлияла на его настрой и желание продолжать. Бобби наклонился к Ханбину и чувствительно прикусил кожу на его шее. - Ты хочешь здесь? - Почему нет? – Бобби хотел везде. Да у него целый дом был, – огромный для него одного, – где можно было что угодно и где угодно. - А если Раон увидит? - Он уже видел, наверное, не раз, - Бобби снова примерился к шее Ханбина, укусил так, чтобы непременно остался заметный след. - Он тебе сказал? - Нет, - Бобби сдвинул ворот футболки так, чтобы открыть себе плечо Ханбина, и укусил уже там. – Я его тоже видел. - Ты шутишь? – вот сейчас Ханбин дёрнулся, едва не вскочил, но Бобби легко придавил его к ковру. - Не шуми, - он с оттяжкой лизнул длинную шею. – И мне не мешай, у меня осталось мало времени, и я не хочу его терять на всякие бесполезные разговоры. - Но… - Тихо! – Бобби одной рукой легко скомкал футболку, поднял её до груди, а другой погладил плоский твёрдый живот. – Ты такой красивый… - Ты всегда это говоришь, - Ханбин всё ещё не мог расслабиться, то и дело пытался повернуть голову и посмотреть, не стоял ли Раон на верхней площадке. - Говорю, потому что это правда. И там никого нет, уже поздно, - пальцы Бобби скользнули за ремень джинсов Ханбина. – Посмотри на меня. - Я смотрю, - Ханбин действительно смотрел. – У тебя глаза блестят таким голодным блеском, словно тебя не кормили месяц… - Не месяц, но… - Мы же только утром… - Именно, утром. А уже вечер, можно даже сказать, ночь, - Бобби оставил ещё один заметный след на светлой коже Ханбина. – И я соскучился. И хочу тебя так сильно, что, кажется, сожрал бы… - Это заметно, - Ханбин чуть поёрзал, устроился удобнее, а потом без предупреждения впился ногтями в плечи Бобби и притянул его к себе: - Поцелуй меня уже… - Я как раз собирался… Потом, когда всё уже закончилось, они ещё долго просто валялись на многострадальном коврике и наблюдали за тем, как постепенно затухал в камине огонь, а большая гостиная погружалась в темноту. Бобби порывался встать за вином, но Ханбин не пустил, прижался к нему всем телом и вздохнул так томно и многообещающе, что Бобби забыл обо всём на свете и снова пристал к нему с поцелуями. Сейчас можно было уже не спешить, не оглядываться на верхнюю площадку и не думать о том, что кто-то мог их увидеть. Раон наверняка уже спал, утомлённый длинным днём, и, по-хорошему, Бобби и Ханбину тоже не мешало бы перебираться в спальню. Но они оба тянули, растягивали время, словно не хотели, чтобы эта удивительная ночь заканчивалась так скоро. Впрочем, действительно не хотели. У них всё меньше оставалось таких ночей, расставание из потенциального стало совершенно реальным и осязаемым примерно в тот момент, когда Ханбин сказал о собеседовании. Конечно, его ещё могли не принять. Да и доработать по старому контракту было необходимо, но Бобби уже знал наверняка, что Ханбина с радостью пригласят на новую работу. И что пообещают ему там нечто такое, что он точно не захочет возвращаться. Да и кто бы захотел снова стать учителем музыки в маленьком городке, когда перед тобой был открыт весь огромный мир? Бобби вздохнул и повернулся на бок, подпёр голову рукой и посмотрел на Ханбина, который, похоже, успел пригреться и задремать. - Как тебя отпустить? – тихо пробормотал Бобби, не решаясь поцеловать, чтобы не потревожить хрупкий сон Ханбина. – Мне даже думать об этом больно. - Мне тоже, - Ханбин ответил, хоть глаз и не открыл. – Если ты думаешь, что мне легко, то ты ошибаешься. - Нет, не думаю, - Бобби покачал головой. – Я вижу, что тебе тоже трудно, сложно… Но тебе плохо здесь, я понимаю. - Знаешь, если так подумать, то сейчас мне как раз хорошо. - Если бы тебе сейчас было плохо, мне осталось бы застрелиться из отцовского охотничьего ружья, - фыркнул Бобби, поцеловав Ханбина в плечо. – Я в целом говорю. - И я в целом… Понимаешь, если отбросить в сторону этот чёртов климат… То здесь даже неплохо. Я привык к тому, что пешком здесь ходят максимум до ворот или на барбекю к соседям, - Ханбин повернулся к Бобби лицом, прочертил пальцем линию на его груди. – И даже к милым уличным зверюшкам привык. И к машине, хотя раньше я думал, что не смогу водить этот корабль и непременно врежусь или в ворота, или в стену гаража… - Это на тебя так весна влияет? - Наверное, - Ханбин пожал плечами. – Сейчас здесь даже красиво. И я ловлю себя на мысли, что двух ёлочек во дворе маловато, надо бы кустов каких посадить, вдруг приживутся… - Так посади, - Бобби представил, как они сейчас выглядели со стороны, и усмехнулся. – Или ты думаешь, я буду против. - Просто ты вроде как не собирался… А потом тебе придётся с ними возиться. - И повожусь, - Бобби лёг на спину, вытянул руку и принялся шарить по столу, в надежде найти сигареты и зажигалку. – Когда ты уедешь, у меня появится уйма свободного времени, которое нужно будет чем-нибудь занимать. И ухаживать за кустами и деревьями – занятие ничуть не хуже, чем, скажем, уныло напиваться в одиночестве. - Тебе нельзя напиваться, - Ханбин нахмурился. - Тем более, - Бобби наконец нашёл то, что искал, закурил и выдохнул вверх ровное колечко дыма. – Мне даже нельзя напиваться. Сам бог велел погрузиться в садоводство и прочие душеспасительные дела. - Бобби? - Что? - У тебя истерика? - А похоже? - Очень, - тихо признался Ханбин. – Ты сейчас говоришь это всё зачем? - Чтобы ты не переживал за меня. Я справлюсь, - Бобби сам себе не поверил, потому что дрожь в голосе говорила об обратном. - И не будешь напиваться? - Часто не буду, - Бобби старался не обещать того, чего не мог выполнить. – Серьёзно, Ханбин, давай я свожу тебя в садовый центр, сажай здесь всё, что хочешь, хоть селекционные розы… Это и твой дом тоже. Даже если ты уедешь. - Что ты имеешь в виду? – Ханбин даже сел, стянул с дивана плед и обмотал им бёдра. Он посмотрел на Бобби с лёгким волнением. - Я имею в виду, что ты можешь считать этот дом своим. И можешь вернуться сюда в любое время… Понимаешь? - Нет, - Ханбин покачал головой. – Ты сейчас так говоришь, словно не собираешься больше заводить отношений и вообще думаешь посвятить жизнь одинокому ожиданию… Ты же не думаешь, что я этого хочу. - Ты хочешь в большой и шумный город, я это помню, - Бобби выпустил ещё одно колечко. – А я просто буду жить. Как получится. Тут ведь не запланируешь, правда? - Но ты же можешь потом приехать ко мне, - Ханбин вздохнул. – Мы же говорили об этом. И работа для тебя везде есть… - Могу, конечно, - Бобби кивнул. – И если твоё сердце всё ещё будет свободно… - Моё сердце не свободно, Бобби, - Ханбин вынул сигарету из его пальцев и потушил в пепельнице. – Моё сердце занято тобой. И я не знаю, нужно ли это менять. - Не нужно.