Части целого

Рикуо, наконец-то, поставил точку в докладе и с самым удовлетворенным и уставшим видом закрыл документ. На написание этого пятнадцатилистового чудовища он убил большую часть вечера, и теперь у него болело все, что могло болеть. Особенно голова и глаза. Вместо нормальных мыслей были одни термины да бизнес-планы, и это сводило с ума. Возможно, все прошло бы легче, если бы Рикуо смог закончить проект и написать этот доклад до дедлайна. Но он не смог. Так что пришлось напрячь все усилия и оправдать репутацию настоящего студента, сделав конфетку в последний момент. Это немного гладило эго, но не сильно Рикуо нравилось. Он любил все, связанное с людьми, делать размеренно и вовремя, чтобы не привлекать излишнего внимания и продолжать быть на хорошем счету. Это же было важно для его плана. Киёцугу-кун предложил создать свой электронный журнал, посвященный ёкаям и всему потустороннему, и Рикуо сразу же согласился. Незаметно к ним присоединились ребята: для них это работа и развлечение, для Рикуо — дополнительный способ распространять страх среди людей. Все довольны. Ну, почти все. Рикуо снял очки и потер переносицу, пытаясь облегчить постепенно набирающую силы боль. Вообще, он был намного выносливее большинства людей, но, кажется, события последних дней его немного подточили. А все почему? Потому что ёкаи не могли отмечать победу тихо-мирно за пиалами с чаем. Им обязательно нужно было бухать всю ночь и, что самое ужасное, Рикуо, как Третий, должен был бухать вместе с ними. — Не ворчи. Рикуо скосил взгляд на отражение в зеркале. Оно явственно отличалось от его уставшего, бледного, но вполне человеческого лица. Например, бесстыжим выспавшимся взглядом. Красным, но выспавшимся. От этого хотелось спросить у потолка «почему именно он», и, судя по довольной ухмылочке, Ночной это желание прекрасно понял. Обычно они делили ощущения на двоих, но сейчас Ночной выглядел свежим, как огурчик. Это было нечестно, но Рикуо списал все на детское нежелание своей демонической крови показывать другим слабость. А раз так, то ему надо было подыграть, чтобы не расстраивался. Сам себя не побалуешь, никто не побалует, говорил дед, когда стаскивал очередное пирожное из магазина, и Рикуо, пусть сам так не делал, основной посыл разделял всеми фибрами души. — Ничего-ничего, — демонстративно разворчался Рикуо, выключая компьютер. У него было несколько сообщений от друзей и приятелей из института, но ему сейчас было точно не до них. Даже сообщение от Каны пришлось оставить без ответа: в таком настроении и состоянии, он наверняка сказал бы что-нибудь не то, заставил бы волноваться. Все знали, что телефонный разговор передает улыбку или злость, но только на своем опыте понимаешь, что близкий человек поймет твое состояние даже по бездушным символам. Может быть и хотелось бы почувствовать заботу, но Кана была в другом городе на конференции, и лишнее беспокойство ей бы только навредило. Вернется, тогда и пообщаются.   Так что пока Рикуо хотелось на свежий воздух. Вдохнуть полной грудью, отдохнуть под шелестом вечноцветущей сакур, под редкими всплесками воды в прудике да под звон колокольчиков. И чаю хотелось до дрожащих пальцев. А то он будет красиво страдать и заставит страдать всех остальных, как в детстве, когда от его проказ главный дом сходил с ума. Вспоминая, с каким писком Цурара взлетала в воздух, попав в ловушку, Рикуо довольно вздохнул и хитро скосил взгляд на смеющегося Ночного, всегда более честного и открытого в эмоциях. — Сейчас начнутся каникулы, мы съездим в Тооно, и ты еще попросишь пощады. — Твоя жестокость не знает границ, — усмехнулся Ночной и исчез, чтобы, Рикуо знал, занять наиболее пафосное положение на сакуре. Ему всегда, если была такая возможность, надо было устроиться поудобнее и смотреть вдаль, словно он так все время и сидел. При этом оба понимали, что неразлучны, а значит, где был один — там и второй, но зато так соблюдалась их собственная маленькая традиция. — Рикуо-кун? — мама перехватила его у выхода из дома, и Рикуо в очередной раз с нежностью удивился тому, что она всегда появлялась во время, причем не прилагая для этого особых усилий. Вот и сейчас она разогнала его угрюмость и усталость одним своим присутствием. Навевало воспоминания, как в детстве он вертелся рядом, напрашиваясь на объятия и подставляясь под любой ласковый жест. Словно чувствовал, что совсем скоро станет для этого, по общественным меркам, слишком взрослым. Но у них с мамой был маленький секрет: наедине они могли быть настолько эмоциональны, насколько хотели. И в этот раз Вакана, быстро оглядевшись по сторонам, погладила его по щеке. — Заучился? — Да, — Рикуо зажмурился, чувствуя себя котом, добравшимся до хозяйской ласки. И, возможно, до вкусной рыбки. Но не факт. Если бы еще голова перестала ныть, было бы совсем замечательно. Надо было бы попросить какое-нибудь лекарство, но не хотелось никого беспокоить. Особенно маму: она же наверняка подняла бы весь дом на уши. Решив, что и само пройдет, он постарался абстрагироваться от неприятного ощущения и улыбнулся. — Но я уже закончил. Нужна какая-то помощь? — Нет-нет, — она засмеялась, и Рикуо заметил морщинки-лучики в уголках её глаз. Как напоминание, как быстро летит время. Но, несмотря ни на что, Вакана всегда улыбалась, словно когда-то поставила себе цель подбодрить клан вопреки всем бедам. Отец рассказывал, что именно так она смогла растопить его сердце после новости о смерти Ямабуки. Рикуо, который рос рядом с ней, только учился это понимать и ценить. — Я хотела предложить тебе чаю. — Как раз собирался его заварить, — улыбнулся Рикуо и подмигнул. Вакана понимающе кивнула: её саму смешило каждый раз, как клан пытался оградить их от любой работы, вплоть до чистки зубов. И ладно еще готовка, тут Вакана признавала, что не сильна. Но все остальное было неслыханным делом для неё, выросшей в самой обычной семье, и для Рикуо, который ходил в школу и знал, что его одноклассники одеваются и завязывают шнурки самостоятельно. — Давай я принесу, он как раз должен был настояться. В сад? — Да, спасибо. В саду было непривычно тихо. Стоило солнцу коснуться горизонта, клан Нура разбрелся по улицам Токио, а желающие продолжить веселье засели в ресторанах клана Бакенеко. Даже многочисленные слабые ёкаи не играли в саду и не галдели из-под каждой травинки. Это было необычно, и, Рикуо был уверен, тут не обошлось без Цурары: она была страшна в гневе, а зеленоватая мордашка ее любимого главы превращала ее в настоящего демона. Кое-где Рикуо заметил оставшийся проклятый лед, красиво переливающийся под редкими пятнами света. — Им можно только посочувствовать, — усмехнулся Ночной. С каждой минутой он становился сильнее, словно напитываясь лунными лучами, и это было завораживающее зрелище. — Тяжелая неделя была, да? — Да, — кивнул Рикуо, устроившись поудобнее между корней сакуры. — Мама обещала чай… —… поэтому, не сбеги, пожалуйста, — закончил за него, Ночной, усмехнувшись. Рикуо только улыбнулся. — Я знаю. Голова все еще болит? Рикуо удивленно поднял голову, тут же поморщившись от прошившей висок боли: с каких это пор ему надо было разговаривать с самим собой, чтобы понять, что он чувствует? Боль, усиливающаяся постепенно, вдруг резко ударила по нервам. Перед глазами заплясали пятна, и Рикуо, зажмурившись и обхватив себя руками, с тихим стоном сполз по стволу сакуры. — Что ж так больно-то, — пробормотал он. Лоб словно сдавило раскаленным обручем, а по затылку какой-нибудь противный они бил своей дубинкой. Еще и тошнота подступала к горлу. — Здесь что-то не так. — Эй, — Ночной сполз с ветки, чтобы положить ему ладонь на лоб. Кожа ёкая была прохладной, несмотря на кипящую демоническую кровь, но помогало это мало. — Что за черт?! Хей, не отключайся! — Б-больно… Вдруг земля под ними засветилась. Дневной вскрикнул, сдавливая голову руками с такой силой, что побелела кожа на пальцах. Вокруг все расплывалось и множилось, и единственная мысль, упрямо удерживающаяся в сознании, была «хватит, пожалуйста». Он уже не понимал, где явь и реальность, вместо Ночного, пытающегося разжать его руки и зовущего на помощь, он видел маленькую Юру, какую-то комнату, а потом опять сад, опять комнату, а потом темноту, беспросветную и холодную. И снова, и покругу. — Почему мы по отдельности? — попытался понять Ночной. Все было странно: его человеческая часть страдала от невероятной, судя по всему боли, когда он ничего не чувствовал; из домашних его никто не слышал, даже Каппа не высовывался из пруда, а мама прошла мимо, словно ничего не заметив. Рикуо попытался пробиться за круг, но не получилось, даже ненекиримару оказался бессилен против барьера. Напрягало, что они с Дневным действительно были как два отдельных человека. Ночной его не чувствовал, не слышал его мыслей, не мог спрятать, заняв его место. Это вызывало… беспокойство. — Хей, держись там, — Рикуо убрал ненекиримару, понимая, что оружие было бесполезным, и попытался снова перехватить Дневного, который метался по земле, бессмысленно пытаясь так унять боль, а в итоге делая еще хуже. Странно, как при таком напряжении, он еще не истекал кровью из лопнувших сосудов, но Ночной вздохнул с облегчением: такого зрелища он и сам мог не выдержать. — Рикуо! Дневной вдруг замер, бессмысленно смотря в пространство, и только Ночной решил, что все закончилось, как он закричал, буквально завыл, и, словно резонируя с его криком, свет в круге стал разгораться все сильнее. Он достиг своего пика, ослепляя похлеще заклинания оммёдзи, и последнее, что Рикуо запомнился прежде чем потерял сознание: чистый, белоснежный свет, отражающий все вокруг.