Colors

Если боишься пламени, крика и чёрных ящиков, если внутри всё замерло, больше не будет сиквелов. © Сопрано

Перья Птицы-гром жёсткие на ощупь и бьют током. Каминари осторожно перебирает их, гладит и прижимается щекой к мерно вздымающемуся боку. Слышит протяжное «у-у-у» — это внутри кружится буря. Так говорили родители, хотя на самом деле никакой бури в животе Птицы-гром не бывает, глупости всё это. Просто Птица-гром хорошо ест. Каминари старается не думать, кого именно она ловит в заледеневшем замке. Холодно не ему одному. Тога украла где-то красивую белую шубу и кутается в неё вся, как ребёнок в одеяло, только кончик носа торчит наружу да светлые хвостики. Каминари не видит ни синих ногтей, ни хлюпающего носа, зато чувствует потоки тёплого воздуха, что оплетают Тогу, словно живой кокон. Она — сильная ведьма. Опасная и непредсказуемая. Каминари притворяется, что нет в её взгляде ничего больного и безумного. Твайс много пьёт. Где он взял огневиски? А Мерлин его знает, главное, что бутылки и не думают кончаться, а Твайс почему-то не пьянеет, злится, спорит сам с собой, как два (десять, сотня?) разных человека, и снова спускается в подвал. Он ни с кем не делится, хотя мог бы. Наверное, он очень несчастный, размышляет Каминари, у него ведь нет семьи и детей, сплошной чистый лист. Писать на нём одно удовольствие, только не пером, скрипучим и неустойчивым, а обычной шариковой ручкой. Каминари нравятся изобретения маглов. Простые. Понятные. Эффективные. Чтобы согреться, Даби не нужны ни шубы, ни алкоголь. Даже в суровые альпийские ночи, когда бойницы залеплены снегом, а главные ворота не желают открываться, он ходит в майке на голое тело и узких штанах. Смотреть на него холодно, но Каминари всё равно пялится — уж слишком выделяется тёмная, выгоревшая кожа на фоне бледной, явно родной. Кто так «раскрасил» его, Даби не признаётся, а Каминари не спрашивает. Первое время Тога пыталась вытянуть из хмурого соратника что-нибудь интересное, однако после очередной неудачи сдалась и она. Не ладились у них отношения. Наблюдать со стороны удобно. Каминари ни с кем не дружит, ни с кем не враждует — он нейтрален, как молния, которая может ударить как в дерево, так и в бегущего без зонта в грозу человека. Он учится и запоминает детали, мелочи. Тога любит миндальное молоко с привкусом крови, Твайс боится мышей, а Даби ненавидит зеркала. Есть ещё Сако-сан, мистер-загадка, колдун, в котором давно и навсегда погиб актёр. Каждое своё появление он обставляет с помпой, разворачивая на глазах ничего не подозревающего зрителя настоящее шоу. Из его ладоней появляются платки и ленты, прямо в воздухе раскрывается за одну секунду цветастый шатёр, выпрыгивают канатоходцы и арлекины... Сако-сан когда-то выступал на сцене. Его любимая пьеса — «Гамлет» Шекспира, и он искренне считает, что Розенкранц и Гильденстерн на самом деле бессмертны. По коридору крадётся сквозняк, как кот, замирая и вылизывая лапку, чтобы нервная мышь ничего не заподозрила. Вместе с ним крадётся и Тога, думая, что Каминари её не видит, а ему несложно притвориться. Притворяться вообще легко. Особенно с теми, кому доверяешь. — Поймала! — Тога прыгает ему на плечи, сжимает сильно, до боли. Она такая маленькая и хрупкая, не скажешь даже, что уже взрослая женщина. Каминари щекотно: щёк и шеи касается густой мех её шубы. В нос тычется знакомый металлический запах. — Молодец, — Каминари выворачивает руку и гладит Тогу по голове. Ей это нравится. — А теперь слезь, пока тебя не заклевали. Птица-гром ворчит, надувается, словно грозовая туча. Три пары крыльев бешено хлопают, разгоняя ветер и отбрасывая прочь комья снега. Хах, сколько его намело! Каминари не двигается, пряча от бури Тогу, и ждёт. Ему немного жаль, что не получилось побыть с Птицей-гром подольше, но ничего не сделаешь. — У него опять психоз, — жалуется Тога по пути. За спиной жалобно клокочет Птица, но Каминари не оборачивается, и существо с почти человеческим вздохом укладывается в своём гнезде. — Всё лицо себе исцарапал! И ногти сгрыз до мяса, фу! Уболтай его, а? Ацу-кун нашёл сильное снотворное, должно помочь, а ещё вкусные конфетки, но я бы из его рук ничего не брала, ты же знаешь, он у нас выдумщик... Ацу-кун — это Сако Ацухиро. Тога отказывается называть его как-то иначе. Смешная, будто не в Лиге Злодеев, а на детском утреннике. Впрочем, всё в порядке, пока она без усилий уничтожает целые отряды посланных за ними английских авроров и японских «чистильщиков». — Постараюсь, — отвечает Каминари с улыбкой, щурится и плотнее запахивает белоснежную мантию. Холодно. С того самого дня, когда он переступил порог замка, вечная стужа поселилась между рёбер. Дерёт кашлем, вылазит ознобом, сковывает ноги и пальцы. Но Каминари не показывает виду. У него всё хорошо. Всё прекрасно. Потому что он здесь — в месте, куда захотел прийти, с людьми, которых желал видеть рядом. Впервые за долгие годы он смог выбрать сам. — О, пёрышко, — вдруг говорит Тога и вынимает из-за уха Каминари длинное золотое перо. — Можно я сплету из него ловец снов? — Конечно, — она повесит его над кроватью, чтобы приманивать сладкие сны о «чудесном Изуку», тут к гадалке ходить не нужно. — У Птицы-гром скоро линька. Достану тебе много перьев. В комнате, которую Тога гордо называет «гостиной», сидит Твайс и пьёт огневиски. От него за милю несёт алкоголем, но взгляд из-под плотной маски прожигает удивительно трезво. Каминари улыбается и ему — искренне и дружелюбно, как не улыбался Твайсу, пожалуй, ни один из его бывших друзей, и Твайса это пленит. Кожей чувствуя его благодарность, Каминари проходит мимо кресла и столика с красивым набором чашек и чайников. Один старый школьный приятель тоже любил всю эту ерунду с церемониями... Каминари не уверен, жив ли он. Сам не убивал, это точно. Надо не забыть спросить. — Шигараки, — зовёт Каминари без суффикса, без улыбки. В углу, куда забился Шигараки, темно. Не комната даже, а каморка, чулан под лестницей, где нет пауков, конечно, зато шепчутся тени и звучат голоса тех, кого уже с ними нет. Шигараки покачивается из стороны в сторону, обнимает себя руками. На его коленях лежат чужие руки — дурно пахнущие, но кто Каминари такой, чтобы критиковать вкусы идейного лидера. — Шигараки, — повторяет он. — Посмотри на меня. У Шигараки чудесная родословная. Все за Одного в прадедах — это вам не Мерлин даже, это совсем другой уровень. У него сильная волшебная палочка и слабая психика, расшатанная кем-то извне, Каминари не знает точно. Зато знает другое — никто и никогда не видел лица Шигараки Томуры, нового Тёмного Лорда, а если и видел, то недолго после этого оставался живым. Какая славная, удобная деталь. — Неправильно... Не хочу, не надо... — Каминари обнимает Шигараки за плечи, обещает, что всё будет хорошо, шепчет чушь, от которой у нормального человека слиплись бы мозги, а Шигараки ничего, слушает, впитывает и успокаивается потихоньку. Бледные, как у рыбы, глаза его закрываются, он обмякает и замирает, прижимая к груди чужие руки, как любимую игрушку. Каминари с сожалением смотрит на торчащую между ними волшебную палочку. — Дров не подкладывать, — говорит он Твайсу. — Там слишком жарко. — Ой ли? — хмыкает Твайс. — Ну как скажешь. Самим мало. Про целый склад дров и согревающие заклинания Каминари по старой привычке не думает. Среди его новых друзей нет легилиментов уровня Шинсо, но предосторожность никогда не бывает лишней. — Кстати, Ацу-кун принёс тебе подарок! Тога меняется хаотично и без видимой логики. Девичье лицо плывёт, обнажая незнакомое мужское с широкими дугами кустистых бровей, на подбородке пробивается щетина, а один глаз вращается с таким жутким звуком, что хочется выдернуть его из глазницы. В следующий же миг Тога превращается в точную копию Даби, щурится насмешливо, перебирает пальцами — и вновь иная, вновь розовые волосы, острые зубы, знакомые нелепые веснушки. За это Каминари её ненавидит, но сдерживается, давит оскал, зажигает в глазах тепло. Копируя Сако, Тога достаёт из кармана шубы крошечный шарик. — Прости, совсем забыла сказать. — Виновато дует губки, поправляет шубу на обнажённом плече. Лицо обрамляют коричневые волосы, глаза — круглые и добрые. Каминари забирает из рук Тоги-Урараки шарик, согревает его в ладонях, дышит и любуется узорами пара на хрупком стекле. — Нравится? — Лучше не бывает, — честно отвечает Каминари. Он поворачивает шарик к свету, чтобы рассмотреть содержимое. Внутри ярится Бакуго: как дикий зверь, как дракон над пещерой с сокровищами, как зу-ву, о котором рассказывал Сако долгими холодными ночами, когда они впятером собирались вместе и пили горький травяной чай. — Давно не виделись, дружище, — обращается к нему Каминари, зная, что Бакуго не умеет читать по губам. — Как поживаешь? Всё такой же неуправляемый и упрямый, верно? Бакуго ему, конечно, не отвечает. Кричит что-то — слов не разобрать, шарик надёжно отрезает все звуки. Бакуго бьёт кулаком по стеклу: оно расходится трещинами и быстро затягивается. Цвет красивый — красный, как кровь. — Спасибо, что заглянул. — Каминари чувствует пристальный взгляд в спину, разворачивается и видит сонного Даби. Кивает ему и создаёт цепочку, которая надёжно оплетает шарик, не позволяя ему упасть и разбиться. На белой мантии смотрится потрясающе. — Проверишь окрестности? У нас могут быть и другие гости. Даби чешет в затылке и широко зевает, не скрывая белоснежных крепких зубов. — Не заигрывайся с ним, — ворчит. — Он едва не прикончил нашего циркача. Каминари кивает, принимая к сведению, выходит в коридор и потягивается, подставляя порывам ледяного воздуха беззащитное тело. Белые мантии всегда холоднее снега. — Если кто-нибудь из твоего прошлого снова явится сюда, — тычется в спину глухой голос Даби, — я его сожгу. Каминари беспечно закидывает руки за голову. — Валяй. Хоть согреемся немного. Полоска тёмной кожи на лбу почти не болит. Там был шрам когда-то, смешной такой, нравился Кьёке и другим девчонкам. Нравился кое-кому другому, и поэтому два года назад Каминари прижал пальцы Даби ко лбу и стиснул зубы, пока кровь текла по лицу и заливала грудь. Захлёбываться кровью намного хуже. *** Шигараки хочет уничтожить маглов. Каминари хочет создать мир, где волшебники и маглы будут жить вместе. Чья цель благороднее? Кто герой, а кто — злодей? У обеих идей есть сторонники и противники, всё как на выборах, только свои Шигараки проиграл. Каминари не уверен, пойдут ли за ним другие, сомневается, что новый мир будет лучше прежнего, но точно знает — каким бы он ни был, он поместится в его ладони. Чёрный дым тянется по полу. Воняет страшно. Запах палёной плоти... — Тога, зажги те свечки, что ты купила в Косом Переулке! — Хо-ро-шо. Каминари слышит страшный животный крик, хмурится и достаёт из-за пазухи старые наушники. Они не работают, конечно, электричества же нет, но прекрасно спасают от бьющих по нервам звуков. Такие носила, кажется, Кьёка. Хорошие наушники. Надо бы поблагодарить при встрече и извиниться. Каминари не хотел воровать, просто так вышло... некрасиво. Она поймёт. Динамики шипят, плюются дымом, треском, скулежом и высоким смехом. Как же холодно.