Colors

Под символом Даров Смерти шушукаются первокурсники, которых Бакуго прогоняет грозным рыком. Быть защитником таких вот бесполезных малявок — полный отстой, но чёртов Деку попросил, и Бакуго, к своему ужасу, не сумел отказать. Наверняка рядом ошивался этот его фиолетовый дружок, другого объяснения Бакуго не видел. Бузинная палочка, камень, мантия... Нечем Все за Одного заняться было, что ли? Рисовать подобную чушь на стене замка глупо, ещё глупее подражать ему теперь, когда за любое упоминание этих артефактов можно схлопотать оглушающее в затылок. Бакуго терпеть не может скучные книжонки, но даже он помнит историю про величайшего волшебника Японии, который сражался с другим великим магом, тёмным, конечно, ведь другие из Дурмстранга не выпускаются, и победил, и помер... не до конца, правда. Ещё один повод ненавидеть счастливчика Деку, оказавшегося в нужное время в нужном месте. «История, — вещал занудный очкарик, имени которого Бакуго вспомнить не может, — всегда следует по кругу». На смену Всемогущему пришёл Деку, вместо Все за Одного у них теперь сволочь Каминари, такой тупой, такой безобидный, и такой насквозь прогнивший, что никто — ни один! — из чёртовой идеальной японской школы не заподозрил в нём будущего Тёмного Властелина. Бакуго очень смешно, а ещё стыло, зло, пугающе одиноко. Он прикован к школе, к этому затерянному в снегах скелету былого величия, и может лишь бесславно уничтожать сугробы, пока в Европе один за другим дохнут люди. Не только волшебники, но и маглы, нелепые и странные, погибают от рук тех, кто назвал себя преемниками Все за Одного. Они, вот умора, считают себя избранными. Деку говорил, что, кажется, один из них на самом деле внук или какой-то там хер по дядиной линии того самого злого волшебника. Может быть. Бакуго всё равно. Он перевёлся в Дурмстранг на втором курсе из-за «неисправимого характера» и не желает разбираться в хитросплетениях чужих родословных. Пусть этими бреднями страдают англичане и те, кто к ним примазался, та аристократка... как её, Момо? И сияющий чувак, от которого у Бакуго постоянно слезились глаза. Пока слабаки умирают, он торчит у стены и выцарапывает поверх Даров Смерти ругательства. Охереть как круто. Старый шрам на лопатке дёргает, как от укола. Бакуго морщится, прячет нож в голенище сапога и оборачивается, чтобы ожидаемо не увидеть ничего. Только неуместную чёрную бабочку на оледеневшей земле, бабочку, крылья которой трепещут на ветру, а лапки дрожат и вмерзают в лёд. Бакуго может растоптать её и размазать крошечные остатки по снегу, а вместо этого наклоняется и говорит: — В следующий раз пускай Деку сам тащит сюда свою задницу, кусок дерьма. Голова кружится — смех внутри неё перекатывается знакомым хриплым голосом, кто-то дико далеко, за морем, дёргает нити нервов, наматывает их на пальцы и тянет-тянет-тянет, пока у Бакуго не закипает кровь и он не посылает «ответку»: шквал эмоций, способный подарить мигрень как минимум на неделю. Дружок Деку, Шинсо, затыкается. Он всегда был той ещё занозой в заднице, а когда Каминари сбежал, то стал и вовсе невыносимым. Хотя не Бакуго об этом говорить. Ему плевать. Ему некогда думать об отношениях, чужой-своей боли и новых шрамах. У Бакуго чёрный плащ с алым подбоем, меховой воротник и ярость, клокочущая внутри, требующая выхода, готовая вылиться на первого, кто вздумает перейти ему дорогу. Зная это, Деку всегда стоит немного позади. Улыбается. И когда он говорит: «Для тебя есть работа», Бакуго слышит: «Пора убивать». В снегу возле обугленной стены лежит чёрный листок. Не шевелится.