лав из

Эд стоит перед Егором с таким лицом, будто ему нужно сказать что-то одновременно важное и крайне неловкое; он в курсе, что нормальные пацаны так себя не ведут, но его нормальность и так под вопросом у всех его знакомых — терять ему нечего. Егор смотрит на него вопросительно, параллельно скидывая в сумку баскетбольную форму — его чёлка всё ещё мокрая, и Эд на автомате переживает, что тот простудится, если выйдет на мартовский холод вот прямо сейчас. Егор красивый, и Эд сильно и нагло соврёт, если скажет, что не любит его рассматривать — поэтому и взгляд не отводит, хотя смущение ощутимо колется изнутри. Егор надевает водолазку и его волосы смешно топорщатся; Эд дёргает уголком губ и шагает к нему, чтобы поправить влажную чёлку. Егор улыбается и опускается на скамейку, чтобы надеть уличные кроссы. — Ты что-то хотел сказать, — ненавязчиво напоминает он. — Я... — Эд соображает секунду и на одном дыхании говорит: — Хочу позвать тебя к себе домой, но после твоей хаты моя кажется убогой и мне стрёмно тебя туда вести. Егор перестаёт завязывать шнурки и медленно распрямляется, смотря на Эда снизу вверх — так он ещё больше похож на котёнка, и, блядь, ну почему Эд постоянно чувствует себя так, будто его грудная клетка скоро взорвётся? — Что? — переспрашивает Егор, и Эд не шарит, какие там в его голосе интонации, но надеется, что это не презрение. — Хочу позвать тебя домой, но... — Я приду. — Но... — Эд! Я вырос не в замке, чтобы меня шокировал вид квартир. Эд сопит, отводя взгляд, и суёт руки в карманы джинс. — Да, но твоя охуенная, а моя, ну... Не охуенная. — И это единственная причина, по которой ты меня не звал всё это время? — неверяще переспрашивает Егор. — Да. — Охренеть, — Егор поднимается, и Эд не может бегать от его взгляда вечно — так что смотрит в ответ. — И только сейчас признаёшься. Я думал, тебе стыдно перед мамой. — Стыдно? — Эд даже усмехается от иронии. — Мама тебя обожает. — А она знает?.. — Нет. — Эд пожимает плечом. — Ну, я ей просто сказал, что мы дружим. — А откуда она знает меня? Мы же не в одном классе. — Егор, — говорит Эд с очень серьёзным видом, — тебя все знают. Егор от этого становится таким счастливым, словно только что получил и Грэмми, и Оскар, и всё волнение Эда сходит на нет. Они целуются прямо здесь — в душной раздевалке, в которой пахнет всем тем, чем пахнет в душных раздевалках; Эд не против. Егор напирает, очевидно, пересмотрев американских сериалов, где кто-то непременно должен быть прижат к дверце шкафчика, и Эд улыбается в поцелуй, отодвигается и кивает вниз. — Шнурки, дурак. Егор клюёт его в щеку напоследок. * — Ты в порядке? — буднично интересуется мама. Эд, последние пять минут залипавший в стену напротив обеденного стола, дёргается и отмахивается, снова берясь за вилку. — Норм. — Ничего не случилось? — Егор придёт в гости. В пятницу. — Так это же здорово! Сделать вам чего-нибудь вкусного или пиццу закажете? Эд думает, что если они закажут пиццу, то будут как придурки сидеть в комнате и втыкать в какое-нибудь тупое шоу на ютубе; он так не хочет. Несмотря на то, что они с мамой только несколько месяцев назад перестали грызться по любому поводу, ему бы хотелось познакомить её с Егором — теперь, когда тот стал такой важной частью Эдовой жизни. Наверняка мама не этого хотела, говоря Эду, что однажды он влюбится и всё кардинально поменяется, но он и не собирается ей рассказывать, что они с Егором не друзья. Ничего же не случится, если они посидят за ужином втроём? Его мама шарит и не станет рассказывать всякие постыдные истории из детства, не будет показывать Егору его позорные фотки из старых альбомов, — короче, никаких хуёвых сюжетов из ромкомов не предвидится. Так что Эд снова пожимает плечом и говорит: — Давай все вместе поужинаем. Мама радостно улыбается и согласно кивает, а у Эда в башке запускается таймер: до часа икс осталась пара дней, и ему иррационально хочется сделать что-то со своим жилищем. Для начала убрать срач в комнате, например. * Иногда у Эда появляется ощущение, что у Егора отсутствует мозг — а он ведь и сам не блещет умом. И дело не в том, что лицо Егора часто принимает по-детски растерянное выражение, словно ему сказали, что он больше никогда не сможет есть мороженое, а в том, что Егор мало чего боится. Видимо, жизнь его не научила инстинкту самосохранения, и иногда Эда это умиляет, а иногда — пиздец как напрягает. Сегодня Егор берёт его за руку, пока они идут домой, и выглядит при этом таким счастливым, что у Эда нет никаких сил вырвать ладонь. Он крепче сжимает пальцы, но скорее от волнения, чем от приятного наплыва чувств, и прикусывает губу — на автомате озирается, хотя они идут пустыми улочками, потому что у них куча времени. Их отпустили на два урока пораньше, так что Егор напросился к Эду сразу — не захотел сначала идти домой, а потом уже к нему. Все разбежались по школам-работам, и только совсем мелкие дети играют на площадках, а на скамейках сидят безобидные бабули. Хотя Эд-то в курсе, что бабули — самые опасные шпионы на свете, но ему бояться нечего: его репутация среди них плоха настолько, что ему уже ничего не навредит. А вот за Егора Эд и правда переживает — не хватало ещё, чтобы какие-нибудь подписчицы его инстаграма сфоткали их исподтишка… — Эд. — Егор легонько проводит по костяшке его большого пальца своим. — Ты чего? Эд поднимает на него взгляд и только теперь понимает, как сильно сжимает чужую ладонь, — отпускает почти сразу, и Егору ничего не остаётся, кроме как рассеянно сунуть руку в карман. — Я типа… не хочу, чтобы тебя избили гопники в подворотне. Прости. Пару секунд назад Эд нисколько не сомневался в своей правоте, но теперь, смотря на несчастную мордашку Егора, мыслит себя вселенским злом. Он уже готов попробовать объясниться, но Егор опускает взгляд вниз и бормочет: — Это ты меня прости, я иногда забываю, где мы живём. Они неловко молчат какое-то время, и Эд чувствует себя последним придурком — вокруг ведь и вправду никого нет, а до ближайшей детской площадки топать и топать. Они могли бы хоть пососаться прямо здесь, но от одной мысли об этом у Эда сосёт под ложечкой. Егор вдруг улыбается и дёргает Эда за рукав, чтобы отвлечь его от безрадостных мыслей. — Думаешь, я настолько популярный, что гопники из подворотни меня бы узнали? Эд моргает, удивлённый, как из всего их грустного разговора Егор смог вынести что-то настолько безобидное и смешное. Он фыркает и пихает его локтём. — Естественно. Тебя каждая собака во дворе знает. — О да, я широко известен в узких кругах. — Распишешься на сиськах? — Не проблема, — уже совсем радостно улыбается Егор, и Эд усмехается ему в ответ. Даже тревога перед знакомством Егора с мамой немного отступает. * Егор не принёс с собой букет с цветами и коробку конфет, только потому что Эд это предвидел и пресёк все попытки сделать из их встречи знакомство в стиле “это Егор, он будет жить с нами”. Мама пожимает ему руку и ерошит Эда по немного отросшим волосам — надо снова побрить бошку, его уже бесит это гнездо. — Не хотите помочь мне с ужином, раз уж рано пришли? — лукаво спрашивает мама, и шутка легко угадывается в её интонации. Вообще-то Эд любит готовить: во-первых, это то немногое, что выходит у него хорошо, а во-вторых во время готовки у них с мамой никогда не было времени ссориться. Он уже хочет отшутиться в ответ, когда Егор смертельно серьёзно заявляет: — Конечно, поможем. Эд переглядывается сначала с ним, потом с мамой, и пожимает плечами: не домашку же делать, в конце концов, — так что они все втроём отправляются на кухню, и Эд по привычке пихает Егора бедром, пока они борются за мыло, чтобы вымыть руки. На фоне бормочет радио, мама ненавязчиво расспрашивает Егора о его жизни, а Эд ловит какой-то внутренний дзен, словно в одночасье вдруг поймал гармонию, и теперь ничто не может нарушить его душевного равновесия. Ничто, кроме растерянного “ой”. Эд отвлекается от нарезания овощей и вопросительно смотрит на Егора: одной рукой тот пытается дотянуться до салфетницы на середине стола, а на подушечке большого пальца второй виднеется небольшой порез. — Порезался, милый? — спрашивает мама очевидное и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Сейчас я схожу за пластырем, промой пока. Егор сконфуженно кивает ей, а на Эда не смотрит, молча идёт к раковине, врубая холодную воду: у него порозовевшие щёки и красные кончики ушей, и Эд почти подвисает на этом очаровательном зрелище, но его внимание привлекают очистки картошки — слишком толстые. Сама чищеная картошка больше похожа на неотёсанные квадратики; Эд приходит к единственному выводу: Егор не умеет готовить, но стесняется в этом признаться. Его сбивает таким приливом нежности, что он бездумно пялится на картошку, пока Егор не садится обратно на расшатанный табурет. — Прости, — всё ещё смущённо бормочет тот. — Ты никогда не готовил до этого, да? Егор смотрит на него так, словно Эд только что вовсеуслышание сказал, что он Человек-паук, а рядом как раз проходил Джей Джона Джеймсон. Он поджимает губы и в итоге пристыженно кивает, и, ну, Эд не знает, что делать: ему одновременно хочется заржать и прижать Егора к себе, чтобы успокаивающе погладить его по голове. Он выбирает улыбнуться — потому что улыбка сама просится на лицо. — Да всё нормально, картошку чистить — это тебе не стадионы собирать, научишься. Порежь салатик лучше. Эд двигает к нему доску с недорезанными огурцами. — Блин, мне так неловко, чувствую себя полным лохом… Эд бы кинулся его разубеждать, но на кухню заходит мама и вручает Егору пластырь — тот заклеивает ранку и послушно берётся резать огурцы. Эд чистит картошку и чувствует себя самым влюблённым дураком на свете. * Егор очарователен в попытках скрыть свои “недостатки”, и шквал эмоций, которые чувствует Эд по этому поводу, не проходит даже после ужина, за которым Егор с его мамой успевают обсудить всё на свете: от любимых фильмов до планов на ближайшие тридцать лет. Егор, кстати, очень изящно вплёл Эда в своё видение жизни: ни слова про то, что они встречаются, но и никаких дурацких “мы лучшие друзья”, — идеальный баланс, чтобы не соврать, но и не шокировать маму. Когда они заходят в комнату, Эд — сытый и довольный, — валится на кровать и тут же хлопает по месту с собой, но Егор неожиданно мнётся у входа: разглядывает захламленную комнату, с подозрением смотрит на пылящуюся в углу гитару и детские комиксы, стопкой громоздящиеся на столе. Эд собирал их, ещё когда был совсем пиздюком, но выбрасывать не хочет — он гордится своей коллекцией. — У тебя так… — Егор запинается и присаживается на край кровати, Эд неосознанно двигается ближе, чтобы касаться его копчика бедром. — Грязно? — Нет, — мотает головой Егор. — Уютно. Эд оглядывает свою комнату так, будто видит её впервые: пыльный тусклый ковёр, шкафы с не до конца закрывающимися дверцами, старые плакаты на стенах, обыкновенный стол, толстенный комп и пыльные книжки, болтающаяся на подлокотнике прохудившегося кресла толстовка — и это он, вообще-то, прибрался. Если такое кажется Егору уютным, то их сожительство может стать идеальным. Егор выглядит немного грустным, и Эд кладёт ладонь на его ногу, поглаживая бедро через плотную джинсу. — Ты всё ещё загоняешься из-за картошки? — спрашивает он. — Да блин, — Егор вздыхает. — Мне каждый раз ужасно стыдно, когда я понимаю, что не умею чего-то… такого. Я бы не выжил в одиночестве. — Но ты и не один, чё. — Да, но… Не знаю, всё равно мне не по себе. — Пиздец, нашёл из-за чего загоняться. Ну, хошь я всегда буду чистить картошку? Егор закатывает глаза и откидывается назад, ложится прямо поперёк ног Эда — наверняка неудобно, но никто из них так и не двигается. — Не в этом дело. Просто мне стыдно, что все считают меня крутым, а я не умею простейших вещей и вообще раньше не задумывался о таком, — говорит Егор, прикрывая веки. — Зато ты умеешь на инструментах всяких играть. И петь. — Но это несложно… Эд немного сгибает коленки, чтобы его пихнуть. — Ты охуел? Я пытался, вон, на гитаре научиться, и чё-то нихуя не вышло. И то, что я умею картошку чистить, мне вообще не помогло. Егор молчит какое-то время, собираясь с мыслями, а потом говорит гораздо тише обычного: — Постоянно чувствую себя виноватым за то, что неплохо устроился по жизни. Типа, сынок богатеньких родителей, вот это всё, идеальный, блядь, сын, ученик, парень. Но это же не так. — В смысле не так? Так. Ты что, реально загоняешься из-за того, что у тебя хорошая жизнь и тебе не надо справляться со всяким говном ежедневно? — ответный взгляд Егора говорит за него, и Эд чуть не захлёбывается возмущением. — Булаткин, ты что, дебил? Кто такого стыдится? — Не знаю… Ощущение, что я не прошёл какую-то там школу жизни, о которой все говорят. Не понимаю мира. Дурачок. — Реально дурачок, — вздыхает Эд и, кряхтя, вытаскивает из-под Егора ноги (для этого тому всё-таки приходится приподняться) и садится на кровати по-турецки. — Если все вокруг тебя живут хуёво, не значит, что ты тоже так должен жить, окей? У людей разные стартовые возможности, это нормально. К тому же, ты же не из тех чмошников, которые бухают на батины деньги, а потом сбивают людей на батиной же машине. Они молчат, и Егор снова закрывает глаза, так что Эд, вообще не представляя, как вести себя в такой ситуации, осторожно поправляет Егору чёлку. Ему одновременно приятно, что Егор поделился с ним чем-то, что, по всей видимости, давно его волнует, но и стрёмно, что он не может подобрать адекватных слов, чтобы его успокоить. — Ваще не думаю, что нужно страдать, чтобы кем-то стать по жизни, — выдаёт он наконец. — Главное не быть мудаком. А ты не мудак. — Ну спасибо, — ворчит Егор и всё-таки открывает глаза, смотрит на Эда, немного приподняв брови. — И ты нисколько во мне не разочаровался, когда понял, что я никогда не готовил? — Егор, — крайне серьёзно говорит Эд, — я даже не знаю, шо тебе надо сделать, чтобы я в тебе разочаровался. — Это ты сейчас так говоришь. А потом окажется, что я не умею заправлять одеяло в пододеяльник. Или мыть полы. Или не знаю, как работают счётчики. Или ни разу не ввинчивал лампочки. Не прибивал гвоздь. Не зашивал брюки. Не… Эд наклоняется и целует его — пиздец неудобно в таком положении, но он больше не может, правда: Егор Булаткин оказывается не идеальным мужчиной, просто с ума сойти, а не новости — и это в десятом-то классе. Егор никогда не отказывается целоваться с Эдом, так что и в этот раз отвечает, пускай и явно неохотно. — Ты паришься о какой-то хуйне, — говорит Эд, отстраняясь, и Егор тоже садится. — Людей любят не за то, как они пиздато заправляют кровать. Я тоже, кстати, хуёво умею, смотри. Эд поднимает уголок покрывала, а вместе с ним и одеяло, чтобы показать, как топорщится простыня в углу кровати. — А на прошлой неделе я чуть не спалил кухню, пока готовил, блядь, макарошки, а я их лет с десяти делать умею, и чё? Никто ещё от такого не умирал. Научишься, чё, нашёл проблему. Егор выглядит теперь ещё более смущённым, чем был до этого, — кажется, Эд снова всё испортил. Фантастика. — Ладно, — наконец выдавливает из себя Егор и смотрит Эду в глаза. — Я дурак? — Иногда, но мне насрать, я же тебя… — Эд осекается, но по Егору видно, что он и так всё понял. Он тянется к нему сам, и целует так осторожно, что Эд на автомате прикрывает глаза и отвечает так же нежно и аккуратно; словно кто-то из них реально рассыпется от любого резкого движения. Эд бы с удовольствием провёл так весь остаток вечера, но вовремя вспоминает, что мама может зайти в любой момент, и отодвигается, — надо придумать менее гейское на первый взгляд занятие. Он говорит об этом вслух, и Егор смеётся так, что утыкается ему в плечо и в итоге валит их обоих на кровать; о да, думает Эд, это, вот, вообще не по-гейски, ту брос, чиллин ин э хот таб… * — Мне понравился Егор, — буднично говорит мама сразу после того, как тот, попрощавшись и тридцать раз поблагодарив за ужин, уходит. — Мам, всем нравится Егор. — И тебе? — быстро спрашивает она и сама, видимо, понимает, что сказала. — Ой. — Мам… — Нет-нет, я… Прости, не должна была спрашивать, ты же сам его привёл, конечно, тебе… — Она умолкает, и Эд начинает понимать, в кого у него такой потрясающий талант изящно выходить из неловких ситуаций. — Сделаем вид, что я не спрашивала? Эд усмехается, кивая, и, прежде чем уйти к себе в комнату, всё-таки говорит: — Нравится. Мама не успевает ничего сказать, а Эд, едва прикрыв за собой дверь, падает лицом в подушку, но всё равно не может перестать улыбаться: кажется, когда принимаешь людей такими, какими они есть, мир начинает отвечать взаимностью. Такими темпами Эд, блядь, преисполнится в своём познании, — он думает об этом, когда кидает Егору очередной смешной мем с котом, неизменно подписывая “это ты”. Егор отвечает сразу же, как будто только этого и ждал. Эд никогда бы не подумал, что ему понравится быть влюблённым в Егора Булаткина, но пока что это лучшее, что происходило с ним за последние несколько лет; он надеется, что в ближайшем будущем ничего не изменится, и после выпуска Егора они уедут покорять столицу и становиться знаменитыми. А пока можно пожить здесь, на своей хате. Раз уж она так нравится Егору, может, она не такая и убогая.